Архимандрит Тихон об отце Иоанне Крестьянкине

Недавно из Псково-Печерского монастыря позвонил мой духовник архимандрит Иоанн (Крестьянкин) и сказал: "Вот, скоро я умру. Поэтому потрудись, напиши то, что ты помнишь и хочешь сказать обо мне. А то потом вы все равно будете писать и такого можете надумать, что будет как у бедного отца Николая, который и "котиков воскрешал", и другие небылицы. А тут я сам все просмотрю и буду покоен".

Исполняя послушание духовника, приступаю к этим запискам в надежде на то, что батюшка сам отделит пшеницу от плевел, подскажет что-то мною забытое, как всегда, исправит допущенные ошибки.

Не буду много писать о том, что значит для меня отец Иоанн. Вся моя монашеская жизнь неразрывно связана с ним. Он был и остается для меня идеалом православного христианина, монаха, любящего и взыскательного священника-отца.

Пересказать все, что случилось более чем за двадцать лет нашего общения, конечно, невозможно. Его духовные советы всякий может прочесть в трех недавно вышедших сборниках писем. С моей точки зрения, это — лучшее, что написано в области духовно-нравственной литературы в России за последние лет пятьдесят. Я же хочу рассказать о другом — о том, что мне известно не понаслышке.

Главным духовным качеством отца Иоанна для меня всегда был и остается не только его дар рассуждения, но и непоколебимая вера во всеблагой и совершенный Промысл Божий, ведущий христианина ко спасению. В одной из книг отца Иоанна эпиграфом были выбраны часто повторяемые им слова: "Главное в духовной жизни — вера в Промысл Божий и рассуждение с советом". Как-то в ответ на мои недоумения батюшка писал: "Вот сейчас со вниманием читаю паремии, какая глубина: "Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его" — это премудрый Соломон на себе проверил (гл. 16, ст. 9). И Вы еще не раз убедитесь в своей жизни, что это именно так, а не иначе".

Никому не навязываю своего мнения, но сам я глубоко убежден, что отец Иоанн — один из очень немногих живущих в наше время людей, которым Господь открывает Свою Божественную волю и о конкретных лицах, и о событиях, происходящих в Церкви и в мире. Наверное, есть и сегодня самое высшее проявление любви к Богу и преданности Его святой воле, в ответ на которые Господь открывает подвижнику-христианину судьбы людей, делает такого человека Своим сотаинником. Повторяюсь, никому не навязываю своего мнения, но к нему меня привели многие жизненные истории, связанные с отцом Иоанном. Да и не только меня одного. Самые мои близкие духовные друзья, покойные ныне иеромонах Рафаил и игумен Никита, которые и познакомили меня с отцом Иоанном, в первую очередь благодарили Бога за то, что их духовником являлся человек, которому открыта воля Божия, и каждый из нас опытно испытал это на себе. Хотя, к несчастью, как это часто бывает в жизни, мы, даже зная волю Божию, не находим сил и решимости исполнить ее.

Я познакомился с отцом Иоанном осенью 1982 года, когда, сразу после крещения, приехал в Псково-Печерский монастырь. Тогда, кажется, батюшка не произвел на меня особого впечатления: очень добрый старичок, весьма крепкий (ему тогда было только 72 года), вечно куда-то спешащий, вечно окруженный толпой паломников. Намного более строго аскетически, по-монашески выглядели другие насельники монастыря. Но прошло совсем немного времени, когда я стал понимать, что этот старичок является тем, кого на Руси издревле именовали старцем, — редчайшим и драгоценнейшим явлением в Церкви.

Доверие и послушание — главное правило общения между христианином и его духовным отцом. Конечно же, не по отношению к каждому духовнику можно проявлять полное послушание. Таких духовников единицы. Это на самом деле очень тонкий вопрос. Часто случаются тяжелейшие духовные и жизненные трагедии, когда неразумные священники воображают себя старцами, а их несчастные духовные дети берут на себя непосильное и несвойственное нашему времени полное, абсолютное послушание им. Конечно же, отец Иоанн никогда не диктовал и не принуждал исполнять свои духовные советы. К свободному, непритворному послушанию ему приводили человека опыт и время. Он никогда не называл себя старцем. А когда ему об этом говорили, усмехался и отвечал, что сейчас старцев нет, а есть только опытные старички. Он и до сих пор в этом убежден, впрочем, так же, как и я убежден в том, что Господь в его лице послал мне истинного старца, знающего волю Божию обо мне и об обстоятельствах, связанных с моим спасением.

Помню, когда я был еще молодым послушником, в монастыре ко мне подошел один из паломников и поведал историю, которой он только что был свидетелем. Отец Иоанн в окружении богомольцев спешил по монастырскому двору к храму. Вдруг к нему бросилась заплаканная женщина с ребенком лет трех на руках: "Батюшка, благословите на операцию, врачи требуют срочно, в Москве". И тут произошло то, отчего были потрясены и паломник, рассказавший мне эту историю, и я сам. Отец Иоанн остановился и твердо сказал женине: "Ни в коем случае. Он умрет на операционном столе. Молись, лечи его, но операцию не делай ни в коем случае. Он выздоровеет". И перекрестил младенца.

Мы сидели с паломником и сами ужасались от своих размышлений, предполагая: а вдруг отец Иоанн ошибся? Что, если ребенок умрет? Что мать сделает с отцом Иоанном, если такое случится? Заподозрить отца Иоанна в вульгарном противлении медицине, которое, хоть и редко, но все же встречается в духовной среде, мы, конечно же, не могли: мы знали много случаев, когда отец Иоанн и благословлял и настаивал на операции. Среди его духовных детей было немало врачей. Мы с ужасом ждали, что же будет дальше? Явится ли в монастырь убитая горем мать и устроит чудовищный скандал, или ничего подобного не произойдет, ребенок выздоровеет, как предсказал отец Иоанн?

Судя по всему, так и произошло, потому что отец Иоанн по-прежнему продолжал свой ежедневный путь между храмом и кельей в окружении исполненных надежд и благодарности паломников. И нам оставалось только предположить, что отец Иоанн прозрел Промысл Божий об этом младенце, взял на себя великую ответственность за его жизнь, и Господь не посрамил веры и упования своего верного раба.

Этот случай вспомнился мне через десять лет, в 1993 году, когда очень похожая история закончилась, с одной стороны, по-человечески трагически, а с другой, по молитвам отца Иоанна, послужила вечному спасению христианской душе и глубоким уроком для свидетелей этого случая.

Обычно даже при твердой убежденности в правильности и необходимости своих советов батюшка старается увещевать, уговаривать, даже просить и умолять об исполнении того, что, как он знает, необходимо для обратившегося к нему человека. Если же тот упрямо настаивает на своем, то батюшка обычно вздыхает и говорит: "Ну что ж, попробуйте. Делайте, как знаете". И всегда, насколько мне известны подобные случаи, те, кто не исполнял мудрых духовных советов отца Иоанна, в конце концов горько в этом раскаивались и, как правило, приходили к нему в следующий раз с твердым намерением исполнить то, что он скажет. Отец Иоанн с неизменной любовью и сочувствием принимал таких людей, не жалел для них времени и всеми силами старался исправить их ошибку.

В Москве жила необычайно интересная и своеобразная женщина – Валентина Павловна Коновалова. Она была такой настоящей московской купчихой и, казалось, сошла с полотен Кустодиева. В начале девяностых ей было лет шестьдесят. Она была директором большой продуктовой базы на проспекте Мира. Полная, приземистая, она восседала за столом в своей конторе, за спиной у нее висели, даже в самые сложные советские времена, большие софринские иконы, а на полу у тумбочки письменного стола лежал большущий целлофановый мешок с деньгами, которыми она распоряжалась по своему усмотрению, то посылая подчиненных закупить партию свежих овощей, то одаривая нищих и странников, которые во множестве стекались к ее продовольственной базе. Подчиненные ее трепетали, но и любили. Великим постом она устраивала общее соборование прямо в своем кабинете, на котором благоговейно присутствовали и работавшие на базе татары. Частенько в те годы дефицита к ней заглядывали московские настоятели, а то и архиереи. С некоторыми она была сдержанно почтительна, а с другими, которых она не одобряла "за экуменизм", резка и даже грубовата.

Я не раз по послушанию на большом грузовике ездил из Печор в Москву за продуктами для монастыря к Пасхе и Рождеству. Валентина Павловна очень тепло, по-матерински, принимала нас, послушников, и мы с ней подружились. Тем более что нас объединял общий духовник – отец Иоанн. Батюшка был, пожалуй, единственным человеком на свете, которого Валентина Павловна боялась, но, конечно же, и бесконечно любила и уважала. Дважды в год Валентина Павловна со своими ближайшими сотрудниками ездила в Печоры, там говела и исповедовалась. И в эти дни ее невозможно было узнать — кроткая, тихая, застенчивая. Она ничем не напоминала "московскую владычицу".

В конце 1993 года происходили некоторые перемены в моей жизни, я был назначен настоятелем подворья Псково-Печерского монастыря в Москве — нынешний Сретенский монастырь, и мне часто приходилось бывать в Печорах. У Валентины Павловны болели глаза, ничего особенного — возрастная катаракта. Как-то раз она попросила меня испросить благословение у отца Иоанна на удаление катаракты в Федоровском институте. Ответ отца Иоанна немного удивил меня: "Нет, нет, ни в коем случае. Только не сейчас, пусть пройдет время". Когда я передал эти слова Валентине Павловне, она очень расстроилась: в Федоровском институте все было уже договорено. Она написала отцу Иоанну подробное письмо, снова прося благословения на операцию и объясняя ситуацию, что дело это почти пустяшное, не стоящее внимания.

Отец Иоанн, конечно же, не хуже нее знал, что такое операция по поводу катаракты, и что она не представляет никакой угрозы для здоровья. Но, прочтя письмо Валентины Павловны, он очень встревожился. Мы долго сидели с ним, и он все убеждал меня, что необходимо уговорить Валентину Павловну не делать сейчас операцию. Он снова написал ей, просил, умолял, своей властью как духовника даже приказывал отложить операцию. В это время у меня так сложились обстоятельства, что было две недели свободных. Я больше десяти лет не отдыхал, и поэтому отец Иоанн благословил мне поехать на две недели в отпуск в Крым, в санаторий, и непременно взять с собой Валентину Павловну. Об этом же он написал ей в письме, прибавив, что операцию она должна сделать потом, через месяц после отпуска. "Если она сейчас сделает операцию, она умрет", — грустно сказал он мне, когда мы прощались.

Но в Москве я понял, что нашла коса на камень. Валентина Павловна вдруг, наверное, впервые в жизни, взбунтовалась против воли своего духовника. Ехать в Крым она в начале категорически отказалась, но потом, казалось, смирилась. А что касается операции, то она была крайне возмущена, что из-за такой ерунды отец Иоанн "заводит сыр-бор". Я сообщил ей, что, как бы то ни было, я начинаю хлопотать о путевках, и в ближайшее время мы едем в Крым.

Прошло несколько дней, я получил от Святейшего благословение на отпуск, заказал две путевки, которые осенью несложно было найти, и позвонил на базу Валентине Павловне, чтобы сообщить о нашем выезде.

— Она в больнице, ей делают операцию, — сказал мне ее помощник.

— Как?! — закричал я. — Ведь отец Иоанн ей категорически запретил!

Выяснилось, что пару дней назад к ней зашла какая-то монахиня и, узнав об ее истории с катарактой, будучи врачом, тоже не могла согласиться с решением отца Иоанна и взялась испросить благословения у одного из духовников Троице-Сергиевой Лавры. Благословение было получено, и Валентина Павловна направилась в Федоровский институт, рассчитывая после быстрой и несложной операции уехать со мной в Крым. Ее подготовили, но во время операции, прямо на столе, у нее случился тяжелейший инсульт и полный паралич. Как только я узнал об этом, я бросился звонить в Печоры эконому монастыря, отцу Филарету, давнему келейнику батюшки. В исключительных случаях отец Иоанн спускался из своей кельи к отцу Филарету и пользовался его телефоном.

— Как же вы так можете, почему вы меня не слушаете? — чуть не плакал отец Иоанн. — Ведь если я на чем-то настаиваю, значит знаю, почему это делаю!

Что мне было ему ответить? Я спросил у отца Иоанна, что сейчас можно сделать? Валентина Павловна до сих пор была без сознания. Отец Иоанн велел взять из храма в келью запасные Святые Дары и, как только Валентина Павловна придет в себя, сразу ехать к ней исповедовать и причастить.

По молитвам отца Иоанна, Валентина Павловна на следующий день пришла в сознание. Родственники немедленно сообщили мне об этом, и вскоре я был в больнице. Валентину Павловну вывезли ко мне в одну из палат реанимации, на огромной металлической каталке. Она лежала, совсем крохотная, под белой простыней. Она не могла говорить и, увидев меня, лишь беззвучно заплакала. Но и без слов мне была понятна эта исповедь в том, что она поддалась вражескому искушению в непослушании и недоверии к духовнику. Я прочел над ней разрешительную молитву и причастил. Мы простились. На следующий день ее еще раз причастил отец Владимир Чувикин. Вскоре после причастия она умерла. По древнему церковному преданию, душа человека, который сподобился причаститься в день смерти, проходит к престолу Господню, минуя мытарства. Такое случается или с высокими подвижниками, или с людьми с исключительно чистыми сердцем. Или с теми, у кого есть очень сильные молитвенники.

История возрождения Сретенского монастыря также неразрывно связана с батюшкой архимандритом Иоанном. В тот же 1993 год я приехал к отцу Иоанну с целым ворохом проблем. После долгого разговора в келье отец Иоанн ничего мне определенного не ответил, и мы поспешили с ним на всенощную под праздник святого Архистратига Божия Михаила. Я молился на клиросе, отец Иоанн в алтаре. Я уже собрался облачиться, чтобы выйти на акафист, как отец Иоанн в буквальном смысле слова выбежал из алтаря и, взяв меня за руку, радостно сказал:

— Ты будешь создавать подворье Псково-Печерского монастыря в Москве.

— Батюшка, — отвечал я, — но Святейший Патриарх не благословляет открывать в Москве подворий, кроме как ставропигиальных монастырей. Совсем недавно один монастырь обращался с такой же просьбой к Патриарху, и Святейший отвечал, что, если отдавать храмы под подворья всех открывающихся ныне монастырей, то приходских храмов в Москве не останется.

Но отец Иоанн ничего не слушал.

— Ничего не бойся! Иди прямо к Святейшему и проси открыть подворье Псково-Печерского монастыря.

Он усердно, как обычно делает, благословил меня, и мне ничего не оставалось, как облобызать его десницу и во всем положиться на волю Божию и его молитвы.

Все произошло так, как и говорил отец Иоанн. Не без страха, конечно, я произносил просьбу об открытии подворья епархиального Псково-Печерского монастыря Святейшему Патриарху. Но Святейший вдруг очень милостиво отнесся к этой просьбе, благословил это решение и сразу поручил смотреть за его исполнением владыке Арсению и отцу Владимиру Дивакову. Таким образом, в Москве появилось первое и единственное подворье не ставропигиального монастыря, которое потом, как и говорил отец Иоанн, стало самостоятельным монастырем, никогда не терявшим, по милости Божией, духовной связи ни с Печорами, ни с отцом Иоанном. Излишне говорить, что благословения и советы отца Иоанна по устройству монашеской жизни в обители являются для нас самыми драгоценными и желанными. Хотя, признаться, иногда я получал не только ласковые, но и такие жесткие письма, что несколько дней не мог прийти в себя.

Обычно когда кто-то начинает вспоминать об отце Иоанне, пишет, какой он благостный, ласковый, добрый, любвеобильный. Да – несомненно, истинно, что человека более умеющего выказать отеческую, христианскую любовь, я не встречал во всей своей жизни. Но нельзя не сказать и о том, что отец Иоанн, когда это необходимо, бывает по-настоящему строг. Он порой умеет находить такие слова обличения, после которых его собеседнику по-человечески не позавидуешь. Помню, когда я был еще послушником в Печорах, то случайно услышал, как отец Иоанн сказал двум молодым иеромонахам: "Да какие вы монахи, вы просто хорошие ребята".

Отец Иоанн никогда не стесняется и не боится сказать правду, невзирая на лица, и делает это в первую очередь для исправления и спасения души своего собеседника, архиерей он или простой послушник. Эта твердость и духовная принципиальность, конечно же, была заложена в душу отца Иоанна еще в раннем детстве, когда он общался с великими подвижниками и новомучениками. Эта твердость ни что иное, как проявлением высокой христианской любви к Богу и людям. И, конечно же, выражение настоящего, столь редкого и непонимаемого многими ныне истинного церковного сознания. Вот ответ отца Иоанна на один из моих вопросов в письме за 1997 год: "А вот вам и еще один пример на аналогичную ситуацию из копилки моей памяти. Мне было тогда 12 лет, но впечатление было настолько ошеломляюще сильным, что и по сей день вижу все, тогда происходившее, и помню всех действующих лиц поименно.

У нас в Орле служил замечательный Владыка — архиепископ Серафим Остроумов — умнейший, добрейший, любвеобильнейший, не счесть хвалебных эпитетов, что приличествуют ему. И жизнью своей он как бы готовился к венцу священномученика, что и произошло действительно. Так вот, в Прощеное Воскресенье этот Божий Архиерей изгоняет из монастыря двух насельников, игумена Каллиста и иеродиакона Тихона, — за какой-то проступок. Изгоняет их принародно и властно, ограждая от соблазна остальных, и тут же произносит слово о Прощеном Воскресенье и испрашивает прощение у всех и вся.

Мое детское сознание было просто ошеломлено случившимся именно потому, что все произошло тут рядом и изгнание — то есть отсутствие прощения, и смиренное прошение о прощении самому и прощение всех. Понял тогда одно только, что наказание может служить началом к прощению, и без него прощения быть не может.

Теперь-то я преклоняюсь пред мужеством и мудростью Владыки, ибо урок, преподанный им, остался живым примером для всех присутствующих тогда, как видите, на всю жизнь".

О чем еще принципиально важном необходимо написать, чтобы отец Иоанн сам прочел и подтвердил верность этих свидетельств?

За годы общения я заметил, что у отца Иоанна есть определенные строгие принципы относительно духовных советов. Но, конечно же, он не автоматически применяет их. Для меня был интересен пример его советов относительно брака. Он дает благословение на вступление в брак только после того, как жених и невеста знакомы достаточно долго , например, года три. При нынешней нетерпеливости молодых людей это кажется слишком большим сроком. Но многие случаи показали, насколько опыт отца Иоанна и его настойчивость в непременной необходимости серьезной проверки друг другом будущих супругов бывают спасительны для семей и душ. Я знаю не один случай, когда священники по жалости сокращали данный отцом Иоанном срок до брака, и это заканчивалось для молодых семей плачевно.

Относительно монашеского пострига отец Иоанн также требует, как правило, значительной проверки временем. И еще он придает огромное значение родительскому благословению. Например, я ждал решения отца Иоанна о моем постриге почти десять лет, пока мать не благословила меня на монашество. Все эти годы в ответ на мои нетерпеливые просьбы о благословении на постриг отец Иоанн только уговаривал непременно дождаться материнского благословения. И уверял, что Господь не забудет и по-особому наградит это терпение и послушание. Об этих словах я вспомнил, когда меня постригали в монашество в Донском монастыре. Так сложились обстоятельства, что это происходило в самый день моего рождения, когда мне исполнилось ровно тридцать три года, и назвали меня в часть моего любимого святого — святителя Тихона, патриарха Московского.

Отец Иоанн с огромным благоговением, любовью и послушанием относится к архиереям и церковному священноначалию. Он поистине человек Церкви. Множество раз он благословлял действовать именно так, как решит Святейший, как благословит епископ, наместник. Осознание того, что истина на земле пребывает лишь в Церкви, глубоко прочувствована им и доносится до духовных детей. Отец Иоанн не терпел никаких расколов, никаких бунтов и всегда бесстрашно и грозно выступал против них, хотя знал, сколько клеветы, а порой и ненависти ему придется испить. Но он все терпел, лишь бы его духовному стаду идти церковным, царским путем.

Это касалось и испытаний, которым подверглась наша Церковь за последнее десятилетие: с одной стороны — обновленческим тенденциям, с другой — болезненным эсхатологическим настроениям. И в том, и в другом случае отец Иоанн различал любовь к запутавшимся в духовной жизни по неразумию и вражеским козням людям, и тот вред, который они активно и даже яростно готовы были принести Церкви. Огромный, почти столетний опыт церковной жизни самого отца Иоанна дает ему огромные преимущества в различении духов, в определении того, куда могут привести те или иные увлечения и нововведения, или ревность не по разуму. Воистину, нет ничего нового под солнцем. "В кампании, предлагаемой Вами, я участвовать не буду, — пишет отец Иоанн молодому и очень искреннему иеромонаху, который предлагает ему участие в движении "За жизнь без ИНН". — Сам дух подобной деятельности, где много самости, шума и надежды не на Бога, а на человека, да еще с критиканством священноначалия Церкви, который ключом бьет в Ваших высказываниях, воспрещает мне это. Я уже видел подобное в действиях и духе обновленцев, восстающих на тишайшего Патриарха Тихона, а фактически на Самого Господа и Его Церковь".

Свое трезвое и глубоко продуманное отношение к проблемам глобального компьютерного учета и подобного рода явлениям в современном мире отец Иоанн высказывал не раз и в письмах и в обращениях. Все это многократно опубликовано, и для одних послужило поводом для духовного мира, успокоения от бунтарских настроений, для других — к сожалению, поводом для нападок на отца Иоанна, а порой и прямой клеветы.

Эти испытания клеветой и ненавистью в самые преклонные годы жизни, конечно же промыслительно были ниспосланы Господом отцу Иоанну. Кажется, преподобный Варсонофий Оптинский пишет где-то, что Господь посылает Своим верным рабам именно в последний период жизни подобные искушения, как образ Голгофы Спасителя.

За несколько лет до этих событий отец Иоанн тоже не колеблясь вызвал огонь на себя ради того, чтобы предостеречь церковный народ от соблазна нового обновленчества. Он не раз встречался и беседовал с популярными тогда сторонниками модернизации и обновления в Церкви. И только исчерпав все средства убеждения в крайней опасности этого пути, он высказался ясно, определенно, во всеуслышание и с полной ответственностью за свои слова: "Если мы не разорим это движение, они разорят Церковь".

Я был свидетелем того, как отец Иоанн переносил ненависть и напраслину, изливавшиеся на него. Видел его боль, но и благодушие, когда он терпел непонимание и предательство. Но никогда батюшка не терял бесконечной любви к обидчикам и христианского прощения. Для меня на всю жизнь остались в памяти слова его проповеди, сказанной в Михайловском соборе Псково-Печерского монастыря в 1985 году: "Нам дана от Господа заповедь любви к людям, к нашим ближним. Но любят ли они нас, нам об этом нечего беспокоиться. Надо лишь о том заботиться, чтоб нам их полюбить!".

Один московский священник обратился ко мне со страшной просьбой: вернуть епитрахиль, которой отец Иоанн благословил его на священство. Этот священник, как он сказал, разочаровался в отце Иоанне за то, что тот не поддержал его политических диссидентских воззрений. Это было в конце восьмидесятых. Каких только слов не наговорил этот священник, но сам он не слушал ничего: ни того, что отец Иоанн много лет провел в лагерях, ни того, что подвергался пыткам и не был сломлен, ни того, что уж кого-кого, а отца Иоанна никто не может заподозрить в конформизме. С тяжелым сердцем я передавал епитрахиль батюшке. Реакция его меня поразила. Он перекрестился, с благоговением поцеловал священное облачение и произнес: "С любовью передавал, с любовью принимаю". Позже этот священник перешел в другую юрисдикцию, там ему тоже не понравилось, потом еще в другую...

Не могу скрыть и следующего факта, который, быть может, вызовет неоднозначную оценку, но ради правды жизни не могу о нем умолчать. Да, отец Иоанн безусловно благоговеет и подчиняется церковной иерархии, но это не значит автоматического, бездумного подчинения. Я был свидетелем случая, когда один из наместников монастыря и правящий архиерей убеждали батюшку преподать свое благословение на их решение, с которым отец Иоанн не был согласен. Необходимо это им было для придания нужному им решению авторитета старца. Приступали к батюшке серьезно, что называется, "с ножом к горлу". Монахи и священники представляют, что такое противостоять давлению правящего архиерея и наместника. Но отец Иоанн совершенно спокойно выдержал этот многодневный натиск. Он почтительно, терпеливо и кротко объяснял, что не может сказать "благословляю" на то, с чем в душе у него нет согласия, что если начальствующие считают необходимым поступить именно так, он безропотно примет их решение — они отвечают за него пред Богом и братией, но он считает, что в данном случае решение принимается по страсти, и он благословить — дать свое "благое слово" — не может.

Многое еще можно написать, и в первую очередь о том, как преображались, воскресали души людей при общении с отцом Иоанном, как люди обретали веру и спасение. Но это связано с ныне здравствующими лицами, поэтому без их согласия пока излагать эти истории невозможно.

В заключении хотел бы сказать лишь одно: благодарю Господа за то, что Он по великой Своей милости дал мне, грешному, на своем жизненном пути встретить такого христианина и общаться с ним. Мне думается, что ничего более поразительного ни в прошедшие мои годы, ни, наверное, в оставшийся срок жизни, я уже не встречу.

Архимандрит Тихон (Шевкунов)

22.04.2005