"Креста ради"

В Москву пришло "Царство небесное"

Пасхальный блокбастер Ридли Скотта "Царство небесное" (Kingdom of Heaven) проливает свет на истинную цель крестовых походов – мир вместо войны, любовь вместо ненависти. На примере битвы за Иерусалим фильм показывает, как ближневосточный политический кризис разрешается переговорным путем, достаточно лишь встать у кормила власти простому рабочему человеку. За судьбой благочестивого французского кузнеца следила ЛИДИЯ МАСЛОВА.

"Царство небесное", носившее также рабочее название "Крестоносцы", скроено по тем же лекалам, что и предыдущий исторический блокбастер Ридли Скота "Гладиатор", где тяжелые бои шли не только на арене, но и в душе центральных персонажей. Правда, игравший гладиатора Рассел Кроу с большим скрипом мог отобразить на своем мужественном лице мильон терзаний. На этот раз режиссер решил попробовать какого-нибудь более человечного актера: даже заросли фальшивой шерсти на утлой груди

Орландо Блума не способны придать более кузнечный облик этому божьему одуванчику и мыслящему тростнику.

Хрупкая нервическая наружность вскоре объясняется присутствием у героя благородных кровей: один барон (Лайам Нисон) вдруг признается кузнецу, что знал его матушку. Знакомство с родителем не слишком утешает героя, скорбящего по жене-самоубийце, которая не смогла пережить смерть ребенка, но все же подсказывает ему выход. Смертельно раненный барон завещает незаконному отпрыску титул и наказ отправиться в Святую землю добывать медаль "За оборону Иерусалима", искупать грех жены, а главное – выяснять свою настоящую цену.

Хотя в Святой земле, как справедливо замечает умирающий барон, "происхождение – пустой звук", однако сексуальная привлекательность ценится не меньше, чем в Римской империи. Личная жизнь миловидного кузнеца складывается по той же схеме, что у гладиатора Максима: свежая память о мертвых жене и ребенке ничуть не мешает шашням с замужней статусной дамочкой, сестрой иерусалимского короля (Ева Грин). Доедаемый проказой король Иерусалима в серебряной маске (голос Эдварда Нортона в русском дубляже, к сожалению, не будет слышен) подумывает о перековавшем молот на меч кузнеце как о своем преемнике, но тот преодолевает искушение и отказывается как от короны, так и от королевны, предпочитая отдохнуть под пальмой, пока муж его любовницы вступает на престол. В зрелищном плане крестовые походы так же неизобретательны, как гладиаторские бои, зато идеология героев "Царства небесного" не лишена любопытства. Крестоносцам у Ридли Скотта присуще довольно грубое и панибратское отношение к Богу как к начальнику-самодуру, которому нужно почаще напоминать, с какими исключительными подчиненными, проливающими кровь во имя его, он имеет дело. Персонажи не уповают смиренно на милосердие божье, а все время ставят Богу какие-то ультиматумы и ежесекундно апеллируют к нему, как будто это не Всевышний, а участковый, обязанный вникать в их дрязги. Решают, например, для быстроты и гигиеничности не похоронить, а сжечь павших на поле брани и при этом не смущаются, что отрезают покойникам путь в Царство небесное: "Бог должен это понять, иначе он не Бог". Или, допустим, когда кузнец, возглавивший оборону Иерусалима от мусульман, решает сдать город на условии спасения всех жителей и защитников, он не может признать свое поражение молча и с достоинством, а намекает, что не очень-то этот Иерусалим был и нужен: "Если это Царство небесное, то Господь о нем позаботится". Наконец, кто-то из самых ушлых персонажей придумывает универсальную отмазку на все случаи жизни, санкционирующую вообще любые бесчинства – прошлые и будущие: "Если бы Бог тебя не любил, он бы не позволил тебе сделать то, что ты сделал".

При таком прагматичном понимании религии неудивительно, что христиане и мусульмане легко находят общий язык. И крестоносцы на полном серьезе прикидывают варианты безопасной сдачи Иерусалима: "А может, это самое, принять ислам и покаяться?", и предводитель мусульман Саладин предстает в картине как христианский коллаборационист, тоже наверняка готовый покаяться и поцеловать крест при первой же уважительной причине. Идею политического консенсуса дополняет на бытовом уровне сквозная линия прекрасной дружбы кузнеца и сарацина, обменивающихся маленькими подарками: тот ему – жизнь, а этот ему – коня. В итоге христианский фатализм ("Если ты нужен Господу, он сохранит тебе жизнь, если нет – так тому и быть") оказывается идентичен мусульманскому ("Все мы когда-нибудь умрем. На все воля Аллаха"), и после просмотра "Царства небесного" выходишь в недоумении: из-за какой ерунды могли с тех пор вдрызг разругаться представители столь близких по духу вероисповеданий.

04.05.2005