"Исторический выбор преподобного Феодосия Печерского, или о чём не писалось в житиях"

Житие святого — особый повествовательный жанр христианской литературы. Будучи подчинённым строгим стилистическим канонам, он практически не поддается прочтению с точки зрения исторической биографии. А ведь именно так воспитанный современной культурной традицией читатель стремится понять этот специфический литературный текст. Историк прежде всего задается вопросом: возможно ли отделить литературный этикет от биографических сведений и рассмотреть в житийном тексте реальный контекст эпохи? Кажется, возможно… Но как, ведь автор жития зачастую не столько писатель, сколько компилятор?

Дело в том, что древнее житие почти не интересовали личностные черты героя, не имеющие отношения к его духовному подвигу — собственно, предмету поучения и почитания. Хотя в жизни святых угодников были не только подвиги и бдения, а их собеседниками не одни лишь ангелы, мы ничтожно мало знаем о том земном, обыденном (скажем — историческом), что наполняло их отношения с миром и людьми. Вспомним евангельский сюжет, когда Спаситель прослезился, узнав о смерти любимого им Лазаря (Ин 11, 35). А плакали ли святые — не в молитвенном покаянии и радости, а просто в чувствах нашего земного естества и привязанности? Авторы житий, как правило, о таких подробностях не знали, да и не особо ими интересовались. Цель их писания была совсем иной. К примеру, первый русский агиограф — преп. Нестор Летописец представлял себе суть своего труда следующим образом: "прочтя писание и видя мужа доблесть, восхвалим Бога; и угодника Его прославляюще, на прочие подвиги укрепляемся". Итак, "прославим Бога", явившего свою благодать в подвиге святого; и "на прочие подвиги укрепляемся". Однако в тексте даже самого каноничного жития можно обнаружить кое-что, не служившее непосредственно предметом житийного повествования.

Наиболее насыщенным такого рода "бытовой" информацией является Житие преп. Феодосия Печерского. Это наиболее древнее наше житие, принадлежащее перу того же Нестора Летописца. Будучи написанным в 1080-е гг., оно уже с XII века входило в состав Патерика Печерского, наиболее древняя редакция которого сохранилась в Успенском сборнике XII-XIII в. Итак, что мы знаем о преп. Феодосии из его Жития, и о чем приходится догадываться, как говорится, между строк.

***

В Арсеньевской (1406 г.) и последующих редакциях Патерика сообщается, что Феодосий был родом из Василева — ныне г. Васильков Киевской области. В то время Василев был второй по значению резиденцией князя Владимира — крестителя Руси, названной им в честь своего крещения с именем Василия. Летописец не исключал, что именно в Василеве состоялось личное крещение Владимира: "глаголют, яко крестился есть в Киеве, инии же реша в Василеве, друзъи же ънако скажут" (ПВЛ). Если так, то небольшому ныне провинциальному городу Василькову суждено было дважды отличиться в древнерусской истории: сначала благодаря духовному рождению крестителя нашего народа князя Владимира, затем появлению на свет законоположника нашего монашества — преп. Феодосия Печерского.

Поскольку Феодосий пришел к преп. Антонию около 1056 г., будучи весьма молодым человеком — "отроком", как называет его Нестор, то, следовательно, рождение его приходится на 30-е годы ХІ века. Обе даты получены методом косвенных вычислений, исходя из соотношения других датированных событий, а потому не могут претендовать на точность и быть основой каких бы то ни было исторических утверждений.

Вероятнее всего, Феодосий происходил из семьи бояр великокняжеского окружения. Такой вывод следует на основании ряда косвенных свидетельств Жития, как например: "командировка" отца в Курск по повелению великого князя, присутствие отрока Феодосия на обеде у тысяцкого (градоначальника) и пр. Как ни странно, но едва ли не единственным упущением автора было отсутствие упоминания мирского имени будущего Печерского игумена.

Но также известно, что юные годы Феодосия прошли в городе Курске. Когда юноше было 13 лет, скончался отец. Мать несомненно рассчитывала, что сын продолжит боярскую (или дружинную) службу отца, от которой зависело благосостояние вдовы. Но, возмужав, юноша не стремился наследовать патриархальные устои своего сословия. Известно, что он отказывался носить подобающую его родовому положению парчовую одежду, которую, лишь немного поносив, отдавал нуждающимся. Внешняя простота была зеркалом смирения души, что создавало отчетливый контраст на фоне знати, влиться в среду которой Феодосий был обязан по своему происхождению.

В средневековой Руси одежда имела безусловно знаковый характер, подчеркивавший социальное положение носителя и его феодальные права. "Переодевание" юного Феодосия и отказ от участия в придворных церемониях были по сути отказом от обычаев феодальной элиты, наследовавшей в большинстве своем дружинную мораль еще варяжской (дохристианской) эпохи. Таким образом, неприятие Феодосием внешних атрибутов своего сословия было первым шагом юного подвижника на пути к осуществлению своего исторического выбора, имевшего для древнерусской святости поистине ключевое значение.

Как и любому юноше, Феодосию не были чужды мечты о странствиях. Прослышав как-то от паломников о святынях Иерусалима, он решил тайно от матери отправиться с торговым караваном в Царьград (Константинополь), а оттуда в Святую Землю. Удивительно, как купцы согласились взять незнакомого им отрока с собою в чужие страны. Известный историк Церкви Е. Е. Голубинский даже предположил, что Феодосий мог подрядиться в качестве слуги. Кроме того, корыстолюбивые торговцы, вероятно, рассчитывали продать позднее крепкого юношу в рабство где-нибудь в "заморских" странах, получив на этом немалую прибыль. Однако всё окончилось, как говорится, без приключений, благодаря вмешательству Феодосиевой матери. Отправившись на поиски сына, она уже на третий день вернула его домой. Заковав ноги в кандалы, она несколько дней продержала юного странника в строгом заключении. Причём первые два дня в наказание она вообще не давала ему пищи, а потом, немного покормив, вновь смиряла его воинствующий о Христе дух голодом и кандалами. Сын, не желая доставлять своей родительнице огорчение, согласился на её уговоры, пообещав проститься со своими паломническими мечтами. В ответ мать освободила его из заключения и позволила вновь беспрепятственно посещать церковь. И хотя до Иерусалима Феодосий так и не добрался, но всю жизнь стремился к Небесному Иерусалиму, дорога к которому открыта любому христианину, стяжавшему евангельскую простоту и смирение.

Кроме паломнических идей, юный Феодосий был особо увлечён таким благочестивым ремеслом как печение просфор. Однажды узнав, что в соседней церкви часто не служат Литургии по причине недостатка просфор, Феодосий сам начал трудиться над их выпечкой. Матери это "неблагородное" занятие крайне не понравилось. Она стремилась всячески отговорить сына от принятого им послушания по той причине, что оно якобы бесчестило их род и общественное положение. Сын терпеливо и трепетно успокаивал мать, поясняя высокое назначение приготовления просфор для совершения Литургии. На некоторое время ему удалось приклонить материнский гнев на милость. Однако, видя изнеможение сына от печи и жара, мать вновь обратилась к запрещениям, угрозам, а иногда и побоям.

Терпение суровой женщины окончательно лопнуло, когда по пятнам крови на одежде она обнаружила, что Феодосий, смиряя свою горячую юношескую плоть, носит на своем теле вериги (железные оковы). С веригами, разумеется, на время пришлось расстаться. Но, вероятно, именно в тот момент будущий преподобный всерьёз оказался лицом к лицу перед выбором — или окончательно поработиться воле нравной матери, несомненно мечтавшей о боярской карьере сына, и "подписать" таким образом своего рода вассальный приговор, или пожертвовать сыновними узами ради того, чтобы поработиться одному лишь Христу.

Выбор юного Феодосия был не просто выбором сословного статуса или рода деятельности в рамках христианской религиозности, как это выглядит сегодня для людей, идущих в монашество. На личном уровне это было выбором по сути самогу христианства. Чтобы понять смысл такого определения, вспомним, что время юности преподобного было эпохой неутихающего княжеского кровопролития на Руси, современного борьбе за великокняжеский стол между сыновьями Владимира, первой жертвой которой пали Борис и Глеб. Междоусобие не утихало на протяжении почти всего XI ст. и сопровождалось братоубийственной резнёй, орудием которой служило ближайшее великокняжеское окружение из числа бояр и дружинников. Вступить в вассальные обязанности означало бы приговорить себя к совершенной покорности сюзерену. Проявление же этой покорности не исключало и откровенного братоубийства в интересах своего правителя, которые довольно часто сменялись тогда на Киевском столе. И Феодосий отказался от такого "приговора" ради обетов христианина, главная суть которых — братолюбие и смирение.

Сегодня такая жизненная дилемма кажется почти невообразимой. Мы настолько привыкли к позолоте на куполах величественных соборов, мотивам покаяния в произведениях отечественной литературы, библейским жанрам в классической живописи и т. д., что порой смотрим на седую древность "с колокольни" нашей исторической ситуации, где тема личного благочестия, как правило, не противопоставляется социально-политическому выбору человека. Христианство, составившее фундамент нашей национальной культуры, прочно впиталось в общественный менталитет и стало для нас чем-то обыденным. Иными словами: имея за спиной доброе тысячелетие Православия на Руси, мы можем позволить себе быть, скажем, врачом, инженером или даже военнослужащим и при этом без ущерба для профессиональной деятельности носить имя христианина, ориентируясь в личной этике на сугубо христианские ценности. Но так было далеко не всегда. Жестокие устои феодального мира того далекого времени, едва проникшегося слабыми отголосками евангельской проповеди (а ведь со времени Крещения Руси едва минуло несколько десятилетий), почти не оставляли служилым людям личного выбора в подобной ситуации. Особый контраст ощущался, если человек всем сердцем становился христианином и не на словах брал на себя иго Христово, подражая сказавшему: научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем (Мф 11, 29). В таком случае выбор представлялся довольно категоричным — Христос или политическая карьера. И юный Феодосий сделал свой выбор, который, как видим, был не только личным выбором христианства, но и выбором историческим для всего русского монашества и древнерусской культуры в целом.

Вряд ли стоит особо останавливаться на том, что иконографический пафос жития не в состоянии был отразить всей психологической сложности и драматизма, которыми испытывалась ревность и чистота будущего преподобного. Возможно, мать-вдова возлагала на Феодосия надежды как на единственного сына. Правда, в Житии однажды упомянут младший брат Феодосия, которого мать взяла с собою, пустившись на поиски сына после его попытки отправиться в Святую землю. Однако нам ничего не известно о дальнейшей судьбе этого отрока. Возможно, на момент прихода Феодосия в Печерскую обитель его уже не было в живых, что и объясняет отчаянные попытки матери отыскать старшего сына. Когда же спустя годы эти поиски наконец увенчались успехом, но вернуть своё чадо в отчий дом было уже невозможно, исстрадавшаяся мать пожелала уподобиться сыну в монашеском чине. Такой поступок, на наш взгляд, нельзя объяснить иначе как глубочайшей материнской привязанностью. К сожалению, нам ничего не известно о том, какие сердечные переживания пришлось перенести и смиренному юноше для того, чтобы в конце-концов обесценить материнские надежды на светский успех сына. Скорее всего, именно категоричность личного выбора — Евангелие или карьера, Христос или отчий дом — заставили Феодосия пожертвовать сыновними узами ради уз родства духовного, поминая евангельскую истину: кто любит отца или мать более Меня, не достоин Меня (Мф 10, 37).

***

Тайно покинув родительский дом, Феодосий отправился с торговым караваном в Киев. На этот раз он предусмотрительно держался на расстоянии, чтобы остаться незамеченным для слуг, посланных матерью на его поиски. Спустя три недели пешего пути, полного лишений и опасностей, ожидающих одинокого путника в дикой лесной местности, Феодосий наконец добрался до стольного града.

В Киеве — одном из крупнейших и богатейших европейских городов того времени, уже насчитывалось несколько монастырей. Это были своего рода патрональные обители, основанные князьями и боярами как родовые усыпальницы. Но туда людей "с дороги" не принимали. Кроме того, в таком монастыре хитроумная мать без труда бы отыскала сына. И то и другое в равной степени послужило причиной прихода юного Феодосия к молчальнику-Антонию. Именно к нему и обратился Феодосий с просьбой принять его в число немногочисленной братии, проживавшей вместе с ним на Берестовой горе вдали от городских стен. По довольно продолжительном времени испытания постриг Феодосия совершил монастырский священник (будущий игумен) Никон, когда (согласно Патерику XVII в.) Феодосию было 23 года.

Особого внимания заслуживает история, произошедшая с Феодосиевой матерью. Как и ожидалось, она долго искала сына в своем городе и окрестностях, даже назначила немалое вознаграждение тому, кто укажет ей на его местопребывание. Не ранее чем через 4 года купцы сообщили, что видели в Киеве инока, весьма похожего на ее сына. Мать отравилась в столицу, но поиски в богатых монастырях не принесли ожидаемого результата. Оставалась одна лишь убогая пещерка преп. Антония, и изможденная поисками мать в отчаянии обратилась к отшельнику с просьбой помочь ей обрести сына. Старец не стал утаивать и признался, что сын её подвизается в его пещерке, но отказывается с кем-либо видеться, даже с собственной матерью. Однако, против материнского упорства, как известно, не устоит даже старческое красноречие, и преподобный все же согласился вызвать ученика, пользуясь авторитетом своего благословения. Феодосий не посмел ослушаться и вышел навстречу матери.

Вряд ли можно описать или даже представить себе картину свидания матери с сыном после многолетней разлуки и безутешных поисков. Житие сообщает, что мать поначалу уговаривала сына вернуться в родной дом, обещая никогда более не настаивать на своём в отношении его благочестивого увлечения, прежде всего — печения просфор. Феодосий же уговаривал её саму остаться в Киеве, постригшись в одной из женских обителей, приобретя таким образом и спасение своей душе, и возможность время от времени видеться с сыном. После долгих колебаний уговоры преподобного возымели своё, и израненная материнскими скорбями женщина постриглась в монастыре святого Николы, где, прожив немало лет, мирно отошла ко Господу.

Сегодня трудно определённо утверждать, имелся ли в виду Никольский монастырь на Подоле (где ныне церковь св. Николы-Притиска) или же на месте позднейшего Пустынно-Микильского монастыря на Печерске, на склоне возле "Аскольдовой могилы". Последнее месторасположение, конечно же, более благоприятствовало общению Феодосия с матерью, столь истосковавшейся по сыну.

Таков был достопамятный выбор преп. Феодосия, не только смиривший сердце его нравной матери, но и устроивший исторические стези всей русской культуры. Частичкой этой культуры является Житие Феодосия Печерского. По обилию подробностей доиноческой жизни главного героя ему нет равных во всем комплексе древнерусской литературы. Огромную роль в этом сыграла, как ни странно, всё та же мать преподобного (к сожалению, источник не указывает её имени). Дело в том, что впоследствии, будучи уже постриженицей Св.-Никольского монастыря, она многое поведала некоему Феодору, бывшему в Печерском монастыре келарем (экономом), а тот в свою очередь пересказал преп. Нестору Летописцу — создателю Жития Феодосия. Вот так до нас и дошли уникальные биографические известия о начальнике Киево-Печерского общежития — этой колыбели русского монашества.

Впрочем, гораздо более того, что написано пером древнего летописца, можно прочитать между строк на хартии нашей духовной истории…