""Победобесие" или правда о войне?"

Не так давно среди православных новостей в Интернете прочла слова, которые резанули не только ухо, но и душу. Протоиерей Георгий Митрофанов назвал празднование 60-летней годовщины победы в Великой Отечественной войне "победобесием". Объясняя смысл изобретенного им термина, отец протоирей говорил о том, что надо помнить какой ценой куплена победа, о миллионах погибших не только на поле боя, но и в сталинских лагерях, о настоящих героях – бойцах армии Власова, о различных мифах о войне. Все перечисленное, – теперь уже общеизвестные вещи. Но, думается, никакое русское сердце, пусть и принимая исторически верную аргументацию отца Георгия, не согласится с тем, чтобы назвать нашу память о Победе "победобесием".

Спорить с отцом протоиереем я не берусь. Тем более, что от своих же родных знаю об ужасах войны, о военных лагерях, и мифы о войне, как и вообще многие "православные мифы" мне кажутся неудобоваримой слащавой патокой.

Но, вот перечитывая одну, к сожалению, многими русскими людьми так и не прочитанную книжку, я поняла – вот ответ уважаемому протоиерею. Вот пример того, как можно, зная всю страшную правду о войне и победе, на самом себе испытав все "прелести советского строя", по-божески осмыслить эту правду и найти в ней великий смысл. Написал эту книгу человек с несгоревшей совестью – покойный Виктор Астафьев.

И пусть моя рецензия на повесть "Веселый солдат" будет ответом отцу Георгию и тем, кто принял его "победобесие".

В повести Астафьева война показана во всей своей жестокости. Как сказал сам писатель: "Противно не только переживать это, но и описывать", добавим: порой противно и читать.

Но, если взять на себя этот труд, то неожиданно откроется подлинно христианский смысл этой повести, а значит и того, что происходило с людьми на войне. Грех описывается с мерзкими подробностями (пьянство, разврат, матерщина, предательство, унижение человека, обман), – так, чтобы читателю тошно стало. Или, как сказано в повести о танцах в военном публичном доме: "... их надо бы снять на пленку и показывать всему миру, тогда, я думаю, понятней бы стало, что такое война, и люди бы меньше тырились друг на друга".

В книге нет прекраснодушия, ничего от советских "мыльных опер" в литературе, на телевидении, на эстраде и в живописи. В сравнении же с хорошими книгами о войне (а такие у нас, конечно, есть), астафьевская поражает обостренной исповедальностью – самого себя автор бичует, не менее, чем других – и библейским масштабом описания человеческих страстей и борьбы с ними. И делает он это без патетики, порой даже забывая о приличиях литературного языка, а по-мужицки кондово, грубовато, но зато и правдиво.

"Война с точки зрения сексуальной" – так определил бы содержание повести "Веселый солдат" фрейдист или просто современный "продвинутый" критик. И, действительно, описание "отношений полов" занимает в повествовании очень много места. И думается, что это произошло не от того только, что сам писатель в годы войны был очень молод и "плоть воевала на него", а потому что на самом деле все так и было, как он описал.

Эти описания Астафьева заставляют сравнивать его с Достоевским, которого называли "жестоким талантом". Но, так же, как и Достоевский, при описании одной из самых мощных страстей человеческих в повести Астафьева и среди грязи сияет свет и чистота. Так главный герой, не взирая на всеобщее глумление и насмешки, очень долго не поддается на искушение потерять целомудрие. В повести есть страницы, которые заставляют вспомнить Настасью Филипповну и князя Мышкина из "Идиота". В "домашнем публичном доме для лазарета" герой обнаруживает в его хозяйке скрытое страдание, природное благородство и красоту. "Мне вдруг захотелось упасть перед хозяйкой на колени, обцеловать ее руки, плакать и кричать: "Прости, прости!" А в той, которую ему определили в "подружки" видит вечную женственность, слитую с Божьим творением. "- До свидания, Анечка! – подал я ухажерке руку. – Спасибо за вечер и за ночь. – За яку ночь? – Вот за эту! – показал я на темное, усыпанное осенними, зрелыми звездами небо и поцеловал руку, жесткую даже с тыльной стороны от воды, от земляной работы, пахнущую грушей и сухой травой.

- И это усе? – разочарованно произнесла Аня. – Все, Анечка, до свиданья! – бросил я на ходу, поспешая к черному ходу госпиталя".

В этом отрывке присутствует прием, который проходит через все повествование, и, опять-таки роднящий Астафьева с великими русскими классиками: человека спасает, а иногда противостоит человеку (в моменты его греховных падений) Божественная природа. Чудесные, художественно совершенные природные описания разбросаны по всей повести.

Божие присутствие, Божий промысел чувствуется даже в самые по-человечески темные и беспросветные моменты военной жизни. Эта война – послана, как суд над человеком, послана для того, чтобы, пройдя "через огненное испытание" обрести любовь, человечность или стать скотом, человеком с пустой душой. Прямо Астафьев не говорит об этом, но такой вывод неизбежно следует из тех страниц повести, где описывается послевоенная жизнь. Писатель прослеживает судьбы разных людей и показывает, как в них действует закон расплаты за грехи или награды за сохранение совести.

Но, вернемся к теме, которая кому-то, как мы уже сказали, может показаться главной в "Веселом солдате". Да, Астафьев очень много пишет о сексе, но важно, как он пишет об этом. Как христианский мыслитель и художник слова. Об этом свидетельствует лексика, явно оценочная. Приведем эти оценки: "да и хотелось мне приставать-то, тайные страсти угнетали меня", "плоть требовала утоления, пригинала человека к земле, катила в геену огненную", "тело, томящееся ожиданием греха", "тайные страсти, это демонское стреляние" из-за чего Анечка покушалась на мою честь". И тут же присутствует благодарение Богу, помогавшему так долго хранить целомудрие среди почти всеобщего разврата: "Сила, нам неведомая, именно нас выбрала из огромной толпы людей, понуждала к интимной близости, не случайной, кем-то и где-то нам предназначенной, предначертанной пышно говоря, и она же, эта сила, охранила наши души от осквернения.

Как прекрасно, что в жизни человека так много еще непредугаданного, запредельного его сознанию не подчиненного. Даровано судьбой и той самой силой, наверное небесной, прикоснуться человеку к своей единственной "тайне", хранить ее в душе, нести ее по жизни, как награду, и, пройдя сквозь все скверны бытия, побывав в толпах юродивых и прокаженных, не оскверниться паршой цинизма и срама, сохранить до исходного света, до последнего дня то, что там, в глубине души, на самом ее донышке, хранится..."

В этом отрывке о Боге говорится прикрыто, а во второй части книги сказано уже определенно: "Всемилостивый Господь всегда был моим заступником и спасителем, не оставляет Он меня без догляда до сих пор". Так же ненарочито Астафьев показывает действие Божьего промысла в жизни других людей.

Война в книге Астафьева лишена всякого геройства, о геройстве говорится даже с горечью. Потому что "весело вольготно на Руси" и до войны, и во время войны, и после войны жилось не героям, не медсестричкам, спасавшим их жизнь, а таким людям (целую галерею их изображает Астафьев), которые во все времена "жируют" за чужой счет. В повести есть сцена, в которой ужас, мерзостный реализм описания перерастает в символ. Астафьев описывает, как солдат заживо сжирали черви, скапливающиеся на ранах, и как одного из солдатиков они почти съели. Так вот этим червям – подобны те "особисты", "начмеды", "политруки", организаторы публичных домов, и устроители ГУЛАГа, не жалевшие простых солдат полководцы (как сказал один генерал: мы немцев просто засыпали русскими трупами), которые пожирали народное тело. Они – во все времена существующие нелюди, которые убивают народную душу, всячески пытаются заглушить человечность в человеке. Это те, кто сеет предательство своих своими же, сеет разврат, пьянство и смерть, превращая всю страну в большую зону.

На первый взгляд повествование Астафьева может показаться беспросветным, но свет в нем, несомненно, присутствует. И в описании борьбы героя за целомудрие, и в описании солдатской дружбы, в описании общелазаретного спасения умирающего раненого, который медиками был брошен на произвол судьбы, в воспоминании о честном солдате, с которым ел из одного котелка, и в упоминании безногого солдата который просил у всех прощения: "Простите, если что не так, что поперед вас выпросился... Невмочь мне. С Богом! – С Богом! – прервут винящегося перед всеми на смертном одре, совестящегося человека сострадательные бойцы", и главное – в образе Анкундина Анкундинова и его верующей жены Феклы. Память об Акундинове будет греть всю жизнь. "Но я помнил и помню его всегда, и когда мне стало плохо одиноко я думал: "Может... поискать Анкундина Анкундинова – она покажет, он утешит, и ободрит..." А утешать было от чего – вся Родина "была превращена в могильник" и не только во время войны, – и это самая жестокая правда, которую мы узнаем из повести "Веселый солдат" – но и после войны человеческая жизнь ничего не стоила.

Но, еще раз повторю, при всей, казалось бы, беспросветной мрачности повести Астафьева, в ней пробивается свет. Главный вывод, который напрашивается сам собою: темная жизнь, страдания, унижения не сделали русского человека бессовестной бестией, не превратили его в богоборца, а наоборот – заставили задуматься о смысле жизни, вникнуть в ее божественную глубину. Размышления о глубине, смысле жизни, даже о смысле страданий пронизывают всю повесть: "О-о война, о-о бесконечные тяготы и бедствия российские! Только они объединяют наш народ, только они выявляют истинную глубину его характера, и плывем мы устало, от беды до беды, объединенные жаждой добра". "Какими чуткими, какими блаженство дарящими минутами одаривает вечер человека! Как печально и торжественно все вокруг. Как разрывает грудь чувство любви ко всем и всему. Как хочется благодарить Бога и силы небесные за те минуты слияния с вечным и прекрасным даром любить и плакать".

В описании войны и послевоенной жизни более всего потрясает колоссальная воля людей к жизни, люди хотели жить, ценили жизнь, как величайший дар, рожали детей, не смотря на страшную бытовую неустроенность, не думали, что "плодят нищету".

Самое трудное для восприятия безбожников или даже тех, кто считает себя "православными бойцами", – это лейтмотив, который проходит через всю повесть: в начале, в средине, и в конце повести – это то, как автор вспоминает убитого им немца. Он вспоминает его как убитого им человека, а не фашиста, врага. При этом именно такое восприятие убийства было рождено не размышлением, а чуткой душой, измученной ночными кошмарами: "Я долго лежал в холодной осенней земле и не мог уснуть, телом ощущая, как неглубоко мною зарытый в покинутом окопчике обустраивается навечно в земле, чтобы со временем стать землею, убитый мною человек... Бедный, видать человек был, может, крестьянин из дальних, неродовитых земель, может, рабочий с морского порта, Мне почему-то все немецкие рабочие представлялись из портов и горячих железоделательных заводов.

Тянет, обнимает земля человека, в муках и для мук рожденного, мимоходом с земли смахнутого, человеком же убитого, истребленного...

Немец, убитый мною, походил на кого-то из моих близких, и я долго не мог вспомнить – на кого..."

Надо сказать, что еще при жизни писателя философия, которая пронизывает всю книгу, не по вкусу показалась никому – ни "патриотам", ни демократам, ни, как оказалось теперь, некоторым православным. В редакции одного из изданий мне, например, сказали: "Нет, Астафьевские откровения о войне печатать не будем. Это не нужно".

Линия фронта у Астафьева проходит не по государственным границам, не по национальному признаку, а по линии противостояния добра и зла. И этому фронту, этой войне не видно конца. Война продолжается и сейчас.

Потому помнить об одержанной народом 60-лет назад победе мы должны, как о важнейшем уроке, преподанном русскому народу Богом.

Читая Астафьева, иногда думаешь: "Как такие люди, казалось бы совсем забывшие о Боге, могли победить, – за что Бог им даровал победу?"

Но это и есть ответ: потому и даровал, что "сила Его в немощи совершается", потому что грешными были, христиански непросвещенными были, но не были гордыми, были людьми с живыми, страдающими сердцами и простыми душами.