"Осторожно, религия"

Творчество живших два столетия назад художников-назарейцев до недавнего времени мало интересовало даже специалистов. Зато сегодня ставшему вдруг важным явлению посвящена большая выставка во франкфуртском Ширн-Кунстхалле "Религия производит искусство". Из Германии специально для "Ъ" – АЛЕКСЕЙ МОКРОУСОВ.

Немецкие художники начала XIX века буквально бредили Италией. В 1809 году, расплевавшись с венской Академией художеств, они основали альтернативное "Братство святого Луки", и назарейцы поселились в заброшенном францисканском монастыре Сан Исидоро. Оттуда они стали вести наступательно-оборонительные бои против главного своего противника, вторичного и эклектичного, на их взгляд, классицизма, слишком тесно связанного с сильными мира сего и забывшего об основных обязанностях искусства. Истинную цель искусства выражал бы для них лозунг "Осторожно, религия!". Но с дополнением – "слишком мало религии".

В качестве учителей назарейцы избрали авторов раннего Возрождения, от Перуджино до Франча, но главным их кумиром стал Рафаэль. Быть "Рафаэлем сегодня" казалось им главной задачей, и не случайно Иоганна Фридриха Овербека, фактического лидера группы, в качестве главного почетного звания товарищи нарекли "новым воплощением" итальянца. В быту же назарейцы были куда строже любвеобильного Рафаэля. Здесь в качестве образца выступал Фра Анжелико, чей монашеский образ жизни так подходил их идеалам. Внешность, впрочем, они списали с другого почитавшегося автора, Альбрехта Дюрера, которому группа и обязана своим названием. Точнее, не самому Дюреру, а его прическе. "Немецкие римляне" стали носить длинные, с пробором посередине, распущенные волосы, известные по автопортретам художника. В парикмахерской среде прическа звалась alia nazarena, поскольку восходила к каноническим изображениям Иисуса Христа.

Римские коллеги реагировали на стилизацию иронично, придумав термин "назарейцы", но, как часто бывает в истории, несерьезный термин приклеился намертво. Тем более что слово напоминало о Назарете, а библейские мотивы были тем единственным, на что назарейцы оказались готовы тратить свои таланты. За это их, кстати, так ценили в России: наставник наследника престола Василий Жуковский даже заказал Овербеку копию "Триумфа религии в искусстве" – для укрепления набожности в будущем императоре, да и Александр Иванов, работавший в Риме над "Явлением Христа народу", сблизился с ними на этой почве.

Талантов назарейцам и впрямь было не занимать. Столь отменных рисовальщиков и колористов надо было еще поискать даже в совершенном с точки зрения мастерства XIX веке. И Овербек, и рано умерший Франц Пфорр, и Леопольд Купельвизер – все они выглядят мастерами, способными первоклассно держать и цвет, и форму, что особенно заметно по эскизам и наброскам, обильно представленным сейчас во Франкфурте. Но дарование они поставили на службу четко сформулированным ценностям, причем как эстетическим, так и идеологическим. В Европе после 1793 года, когда христианство подвергли едва ли не самой мощной обструкции за всю его историю, на фоне закрытия монастырей и церквей утверждение религиозных ценностей в ставшем светским по сути искусстве выглядело революционно. Назарейцы, питавшиеся текстами романтиков, патетически идеализировали и образ самого Художника-Творца.

Это и дает сегодня кураторам право рассматривать назарейцев как одних из первых представителей модернизма, расширяя ключевой для искусства XX века термин на целое столетие. Жизнестроительный пафос назарейцев и впрямь напоминает об авангарде, взять хоть наших супрематистов с их желанием коснуться в творчестве самих основ общественной жизни с тем, чтобы изменить их до основания. Концептуальность отношения "немецких римлян" к изящному цементирует их отношения с нашей эпохой, столь пострадавшей от утопического сознания и идей, а потому испытывающей к обстоятельствам их рождения особую, садомазохистскую нежность.

Возрождение интереса к кругу Овербека, повлиявшего на стилистику "новой вещественности" и других течений последнего века, связано с новой ситуацией в современной культуре. Религия играет более заметную роль – от заполонивших телеканалы видеоклипов до голливудской интерпретаций темы в "Страстях Христовых" Мела Гибсона, от прозы нобелевского лауреата Жозе Самараго до вторжения теологических догматов в мир теоретической науки. Не случайно куратором во Франкфурте выступила Криста Штайнле, известная экспозициями современного искусства в Новой галерее австрийского Граца.

Художников-назарейцев долгое время объединяло два качества. Практически все они, кто больше, кто меньше, жили в Риме, и практически каждый из них выглядел в глазах современников и следующих поколений неоригинальным подражателем и стилизатором, эстетическим реакционером. Если к их наследию и обращались, то скорее с точки зрения истории искусства, а не его вершин. Большая выставка во франкфуртском Ширн-Кунстхалле еще не является гимном назарейству, но черновиком для такого гимна вполне может служить. В любом случае это первая за четверть века в мире выставка, пытающаяся исследовать творчество художников, начиная с 1810 года эмигрировавших в массовом порядке из Германии и Австрии в Рим. Как говорили братья Шадовы из Берлина, одни из участников проекта, "лучше уж умереть в Риме, чем вернуться бесславно на родину".

14.07.2005