"Милосердие – поповское слово"

Владимир Алексеевич КОНКИН родился 19 августа 1951 года. В 1972 году окончил Саратовское театральное училище им. И. А. Слонова (мастерская Д. Лядова). В 1972-1973 – актер Харьковского ТЮЗа, в 1973-1974 – Академического театра им. Моссовета, с 1974 – актер киностудии им. А. Довженко, с 1979 – московского театра им. М. Ермоловой, в 1988-1991 – Театра-студии под руководством Е. Радомысленского, в 1991-1994 – Театра "Вернисаж".

Лауреат премии Ленинского комсомола. Заслуженный артист Украинской ССР.

Фильмография

Как закалялась сталь (1973) Романс о влюбленных (1974) Побег из дворца (1975) Марина (1975) Переходим к любви (1976) Аты-баты, шли солдаты (1976) Место встречи изменить нельзя (1979) Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна (1981) Отцы и дети (1984) Тетя Маруся (1985) Багратион (1985) Апелляция (1987) Благородный разбойник Владимир Дубровский (1989) Последняя осень (1990) Исчадие ада (1991) Бульварный роман (1994) Черный океан (1997) Принцесса на бобах (1997) Романовы – Венценосная семья (2001) Опять надо жить (2001) сериал Оперативный псевдоним (2003) сериал Сармат (2004) сериал В круге первом (2005)

Незаслуженно забытый

– Как Вы думаете, можно ли назвать Павла Корчагина, которого Вы сыграли в фильме "Как закалялась сталь", героем нашего времени?

– Конечно, можно. Это настоящий герой, на все времена. С тех пор, как вышел фильм, многое поменялось, даже наша страна. Но мне стало еще больше жаль Павла. Я считаю, что его образ сегодня забывается незаслуженно. Ради чего Корчагин потерял зрение, был парализован, пожертвовал собой? Чтобы на него навесили ярлык коммуниста-фанатика и лишили возможности рассказать о себе? А ведь Павел Корчагин может научить хорошему, это был очень достойный, цельный человек.

– А что Вас как верующего человека не смущает, что он был революционером?

– Нисколько. Я и тогда, и став верующим, отношусь к нему более чем благосклонно. Надо помнить, что автор книги Николай Островский родился в 1904 году. Тогда на Руси почти не было некрещеных, неверующих людей. И потом, после революции, даже в ярых атеистах невольно проявлялось что-то христианское.

Кстати, режиссер нашего фильма Николай Павлович Мащенко деликатно обошел эту тему, в книге все острее. А в фильме Павке говорят то с восхищением: "Ты святой в своей борьбе", то насмешливо что-то вроде: "Вот Иисусик праведный нашелся" – хотя Корчагин и атеист. Но он не теплохладный, у него горящее сердце. Из Павки мог выйти пламенный христианин, если бы в юности ему не запудрил мозги Жухрай, ведь Павке тогда было всего 15 лет! Он находился как раз в том возрасте, когда каждому мальчишке хочется совершить необыкновенный подвиг. И Корчагин буквально воспринял идею, что на алтарь революции надо отдать всего себя, целиком. А Жухрай воспользовался этим. Знаете, в фильме была очень важная сцена, когда к уже парализованному Павлу приезжает Жухрай. Корчагин спрашивает его: "Слушай, а куда мы приплыли-то? Ради чего все это?.." И происходит серьезнейший разговор. Но его вырезали из политических соображений.

Наш фильм потом обвиняли в плакатности, но такова была его роль – после него, например, множество ребят добровольцами поехали на БАМ. Ведь и Павка не просто рассуждал с трибуны – он пожертвовал собой ради коммунистической идеи. А она оказалась химерой...

– Правда ли, что во время съемок Вы однажды потеряли сознание?

– Да, после знаменитого хрестоматийного монолога "Самое дорогое у человека – это жизнь", который все наше поколение учило наизусть в школе.

Так получилось, что ночь перед этими съемками я провел без сна. А рано утром отправился на местное кладбище, где должны были снимать эпизод с монологом. Проходя мимо памятника погибшим в Великой Отечественной войне, увидел: какой-то забулдыга плюет в Вечный Огонь. "Что же ты делаешь, свинья? Это же память о людях, что за тебя погибли!" Пьяница был оскорблен, бросился ко мне драться. Мы сцепились, как Мцыри с барсом, мы катались по земле, мы готовы были друг друга убить. Нас еле растащил оператор фильма.

По радио местным жителям объявили просьбу помочь нам с массовкой. Я шел в костюме и видел, как к кладбищу приближаются люди в траурных одеждах – с детьми, поодиночке. У меня в душе возникла скорбь, хотя это просто съемки фильма, мы никого не хороним! Но вроде это уже и не кино вовсе. Стоит гроб с буденовкой, играет военный оркестр, собрались люди. Мы подняли этот гроб и понесли. И вдруг я на секунду представил, что в нем лежит самый дорогой мне человек – моя мама. И вот тут подготовка к монологу завершилась. Режиссер сразу заметил, что я готов, тихонько подготовил все к главной съемке... Я не помню, как все это произносил. Хотели снять второй дубль, но у меня перед глазами вдруг потемнело, и я потерял сознание. Все силы были уже отданы. Слава Богу, что получилось три дубля от камер, которые снимали с разных точек, и можно было сделать монтаж.

То, что я вам сейчас рассказал – вроде бы пустяки, детали. Но именно это и есть наша "кухня", наша лаборатория. Я никогда раньше не рассказывал об этом журналистам.

"...Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не была мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-нибудь трагическая случайность могут прервать ее".

Николай Островский, "Как закалялась сталь"

Чтоб стать снова собой

– Александр Калягин сказал, что роль в "Неоконченной пьесе для механического пианино" забрала у него лет пять жизни. А что Вы можете сказать о фильме "Как закалялась сталь"?

– Могу сказать, что первые седые волосы у меня появились на съемках этого фильма, хотя мне было 22 года. Я до сих пор со смехом вспоминаю, что режиссер выщипывал их у меня: для первой серии седина была не нужна. Понадобилась для шестой серии, я шутил, что зря выдрали.

Съемки были очень тяжелые и долгие. Мы таскали на себе бревна в эпизоде постройки узкоколейки, потом ловили их в ледяной воде. Дело было осенью, зуб на зуб не попадал.

– А что было для Вас самым сложным в съемках?

– Конец фильма, когда Павел уже ослеп и прикован к постели.

Это была самая тяжелая школа. Глаза должны были быть слепые, но продолжать гореть идеей. Мне светили прямо в глаза несколько прожекторов, почти выжигая их, чтобы получился эффект слепоты. И при этом нельзя ни повернуться, ни моргнуть. Я просил, чтобы за прожекторами в павильоне наклеивали черную бумагу так, чтобы это не мешало съемке. Я ее не видел, но чисто психологически мне помогало ощущение, что есть хоть что-то черное.

Станиславский говорил: "Актеры, будьте беременны ролями". Пока не выносишь персонажа в своем сердце, не сможешь это сыграть. А потом... Почему невозможно спать, есть после съемок или спектакля, а часа в три ночи вдруг жадно накидываешься на еду? Потому что так постепенно освобождаешься от влияния своего героя. Актеры часто снимают напряжение застольем, для многих это единственное лекарство, чтоб стать снова собой. Лично мне помогала выпустить пары песня "Лестница в небо" "Лед Зеппелин", причем рядом с проигрывателем лежал сценарий фильма "Как закалялась сталь"...

– Чья реакция на фильм Вам больше всего запомнилась?

– Моих родителей. Дело в то, что мой старший брат ушел из жизни в 17 лет. Последние семь лет он был прикован к постели, у него был полиомиелит. Отчасти, Корчагин стал данью памяти моему брату. Это для меня очень деликатный вопрос, я очень боялся, как мои родители воспримут этот фильм и особенно меня в роли парализованного Корчагина.

Никогда не забуду. Мы с супругой сидели в комнате. Звонок в дверь, приехали родители. Мама в длинном платке, за ней стоит папа. И мама взяла мое лицо двумя руками, как только мама может это сделать, поцеловала меня в лоб и сказала: "Спасибо, сын" – и заплакала. И я тоже заплакал. Это была для меня высшая награда.

– После выхода фильма Вы, как говорится, проснулись знаменитым. Тут недолго и голову потерять. Как Вы с этим справлялись?

– Вы правы, тогда пришлось очень нелегко: в 22 года на меня обрушилась такая слава! Все газеты, журналы, телеканалы писали о фильме "Как закалялась сталь" и обо мне. Поездки, поклонницы, мешки писем... Часто писали просто "СССР, Конкину" – и мне доставляли! Эти письма хранятся у меня до сих пор.

Все это помогло мне восстановиться после съемок, но стало огромным искусом. К счастью, нас строго воспитывали наставники. Любые проявления "звездной болезни" тут же пресекались – и я благодарен за это своим учителям.

– Не давило ощущение, что в Вас и в жизни хотят видеть Корчагиным?

– Меня раздражало давление роли. Фильм был снят, но за Павкой не видели меня самого. Но я-то Владимир Конкин! К тому же комсомол очень раздражало, что я слушаю рок, ношу джинсы и волосы до лопаток. Они, видно, хотели, чтобы я и в жизни ходил в буденовке...

Я в полной мере испытал на себе давление худсоветов, Госкино СССР. Они повесили на меня ярлык "Конкин – это Корчагин". И стали засыпать предложениями сыграть очередную "кожанку", словно не стало других образов.

Но я прекрасно понимал: если соглашусь на эти однотипные предложения, то уже после второго-третьего фильма "уйду в тираж". И упорно отказывался. Тогда меня стали упрекать в том, что зазнался.

Жизнь свидетель, что я все-таки оказался прав. Преодолеть давление роли мне помог Леонид Федорович Быков, прекрасный человек и легенда советского кино. Мы встретились на показе худсовету первых, еще рабочих фрагментов фильма "Как закалялась сталь". Он подошел ко мне и сказал: "Знаешь, материал очень серьезный. Но мне кажется, что ты комедийный артист". Я был в изумлении от его проницательности: в театральном училище я как раз играл комедийные и лирические роли, пел и танцевал. Леонид Федорович пригласил меня на роль лейтенанта Суслина в свой фильм "Аты-баты, шли солдаты". Это спасло мою творческую судьбу.

"Милосердие – поповское слово"

– Как Вы думаете, почему роман "Эра милосердия" в фильме переименовали в "Место встречи изменить нельзя"?

– Мы жили тогда в советском государстве. И словосочетание "Эра милосердия" в названии романа очень не понравилось ныне покойному Борису Хейсину, возглавлявшему объединение "Экран". Он сидел с ножницами и выхолащивал образы героев, вырезал эпизоды из фильмов. И было придумано другое название для фильма, интересное, детективное, но в корне меняющее суть произведения. Так было убрано самое главное – нравственное начало. А ведь мы все хотим любви и понимания, тепла и единения, кто сознательно, а кто бессознательно. Это и есть мечта об Эре милосердия, а в сущности – о рае, о вечной жизни. В романе "Эра милосердия" разговор Жеглова и Михалыча (в фильме его играет Зиновий Гердт) – главный эпизод.

Да и герои в романе другие, их переделывали под нас с Высоцким. Шарапов более приземленный и прямолинейный, не играет на фортепиано. А Жеглов в романе гораздо менее обаятелен. Это Владимир Высоцкий дал ему оправдание, "вытянул" роль.

"... – Дулю! – кричал Жеглов, показывая два жестких суставчатых кукиша. – Нам некогда ждать, бандюги нынче честным людям житья не дают!

– Я и не предлагаю ждать, – пожимал круглыми плечами Михал Михалыч. – Я хотел только сказать, что, по моему глубокому убеждению, в нашей стране окончательная победа над преступностью будет одержана не карательными органами, а естественным ходом нашей жизни, ее экономическим развитием. А главное – моралью нашего общества, милосердием и гуманизмом наших людей...

– Милосердие – это поповское слово, – упрямо мотал головой Жеглов. ...

...– Ошибаетесь, дорогой юноша, – говорил Михал Михалыч. – Милосердие не поповский инструмент, а та форма взаимоотношений, к которой мы все стремимся...

– Точно! – язвил Жеглов. – "Черная кошка" помилосердствует... Да и мы, попадись она нам...

... – У одного африканского племени отличная от нашей система летосчисления. По их календарю сейчас на земле – Эра Милосердия. И кто знает, может быть, именно они правы и сейчас в бедности, крови и насилии занимается у нас радостная заря великой человеческой эпохи – Эры Милосердия, в расцвете которой мы все сможем искренне ощутить себя друзьями, товарищами и братьями..."

Братья Вайнеры, "Эра милосердия"

– У Жеглова с Шараповым в романе более острое противостояние, чем в фильме...

– Нет, в фильме противостояние тоже было, просто другого порядка. Я вам признаюсь, мне кровью далась эта работа. Пятая серия была легче всего – там не было Высоцкого. А он был авторитарным человеком, очень эмоциональным и пенящимся, жестким и при этом добрым. Нам иногда было очень непросто работать вместе, хотя ненависти или непонимания не было – журналисты раздули этот конфликт. Интриг не было. Мы всегда честно говорили друг другу в лицо, с чем были не согласны. Это передалось и на наших героев, что прекрасно использовал режиссер Станислав Говорухин.

– Чья позиция Вам ближе в конфликте Жеглова и Шарапова? Например, в эпизоде, где Жеглов подкидывает кошелек вору-карманнику Кирпичу, чтобы взять его с поличным.

– Безусловно, позиция Шарапова. Это тот идеал, к которому надо стремиться. Человек не может жить без алых парусов. Понимаете, Жегловых сегодня можно встретить часто. Шараповых же – поискать. Их конфликт этического свойства. Почему Жеглов застрелил Левченко, ведь район был оцеплен милицией? Все равно бы тот далеко не убежал. Ладно, Высоцкий передал внутреннюю борьбу. А ведь в романе у Жеглова после убийства в глазах "озорная радость"!

"– Стой! Стой! Не стреляй!..

Пыхнул коротеньким быстрым дымком ствол винтовки, я заорал дико:

– Не стреляй!..

Обернулся и увидел, что Левченко нагнулся резко вперед, будто голова у него все тело перевесила или увидел он на снегу что-то бесконечно интересное, самое интересное во всей его жизни, и хотел на бегу присмотреться и так и вошел лицом в снег...

Я добежал до него, перевернул лицом вверх, глаза уже были прозрачно стеклянными. И снег только один миг был от крови красным и сразу же становился черным. Я поднял голову – рядом со мной стоял Жеглов.

– Ты убил человека, – сказал я устало.

– Я убил бандита, – усмехнулся Жеглов.

– Ты убил человека, который мне спас жизнь, – сказал я.

– Но он все равно бандит, – мягко ответил Жеглов.

– Он пришел сюда со мной, чтобы сдать банду, – сказал я тихо.

– Тогда ему не надо было бежать, я ведь им говорил, что стрелять буду без предупреждения...

– Ты убил его, – упрямо повторил я.

– Да, убил и не жалею об этом. Он бандит, – убежденно сказал Жеглов.

Я посмотрел в его глаза и испугался – в них была озорная радость.

– Мне кажется, тебе нравится стрелять, – сказал я, поднимаясь с колен.

– Ты что, с ума сошел?

– Нет. Я тебя видеть не могу.

Жеглов пожал плечами:

– Как знаешь...

Я шел по пустырю к магазину, туда, где столпились люди, и в горле у меня клокотали ругательства и слезы.

Братья Вайнеры, "Эра милосердия"

В конце фильма у нас с Высоцким тоже происходил диалог, но его вырезали. А ведь это было нравственной концентрацией всего фильма. Почему расходятся в стороны эти два, казалось бы хороших человека? Потому что Жеглов не настолько положительный герой, каким показал его Высоцкий. Если бы это был другой актер и другой режиссер, Вы бы не захотели этому Жеглову руки подать.

То, что теперь некоторые оправдывают Жеглова, стало отражением сегодняшней разнузданности. Кто сегодня верит, что есть порядочная милиция? А было время, что верили. И Шарапову верят до сих пор – потому что это был человек чистой совести. Ко мне и теперь подходят работники милиции: "Владимир, Ваш герой для нас – пример, какими мы должны быть". И даже уголовники признаются, что в лице Шарапова видят надежду на справедливость. Надежду, что остались еще милиционеры, а не менты. Что есть справедливый суд, который победит беззаконие. Я не стесняюсь этого, я хуже своего героя – как хуже Корчагина и Суслина.

– А лично для Вас есть компромиссы, на которые Вы никогда не пойдете?

– Да, я отказываюсь от съемок в рекламе, хотя за это можно получить хорошие деньги. Не хочу, чтобы старушка где-нибудь в Сыктывкаре, увидев меня в рекламе, поверила и купила на последние деньги какое-нибудь лекарство. А потом рассказывала всем, как любимый ею Володенька Конкин обманул ее, крокодил такой.

Также совесть не позволяет мне сниматься в "чернухе", которая могла бы унизить мое человеческое и актерское достоинство. Чтобы зрители, которые, может быть, помнят и любят меня по каким-то ролям, не разочаровались. И я им не объясню, что мне надо кормить семью. Мое кредо в том, что искусство – в частности кино и театр – способно возвышать, быть врачевателем. Чтобы герой был таким, в котором зритель увидит поддержку, который дал бы ему силы что-то преодолеть, не потерять себя, стать сильнее.