Земной выбор

Урок практического единомыслия, преподанный митрополитом Московским Ионой преподобному Пафнутию Боровскому, явился, пожалуй, первым опытом развенчания потерявшей к тому времени (рубеж XV -XVI веков) всяческую внятность терминологемы "Святая Русь" перед лицом конструкции более, на наш взгляд, адекватной в сложившейся церковно-исторической и социально-политической ситуации эпохи "трагедии древнерусской святости" (Г.П.Федотов) – "Православное Царство" Итак, как явствует из пространного жития святого Боровского началоположника Рождества Богородницкого монастыря, за отказ признать Московскую митрополию, а по сути – русскую автокефалию, без патриаршего благословения, что само по себе было весьма характерно для "немятежного" преподобного Пафнутия, митрополит Иона подверг подвижника побоям и пыткам, иначе говоря, "силою своих кулаков" московский владыка доказал "свою" правоту.

Безусловно, "Святая Русь" преподобного Пафнутия Боровского, отнесение которого к ученикам, последователям и "сопостникам" святого Сергия, игумена Радонежского, может быть предметом лишь самой возвышенной теоретической абстракции, сталкивается с реальной, динамичной властью, лишенной до поры известного охранительства, властью, по сути, модернистской в лице Московского митрополита. К слову, интересно заметить, что о самом словосочетании "Святая Русь" (идеальная русская симфония власти земной и небесной) было сказано немало, в том числе и скептических слов, Г.Л.Федотовым и А.В.Карташевым, а митрополит Антоний (Блум) Сурожский так и вообще утверждал, что "Святой Руси" не существовало никогда, ибо нарочитая мифологема, идеализация прошлого, равносильная его незнанию, иллюзорное бытование есть результат не веры, но суеверия – "суетной веры".

Можно утверждать, что столкновение опытного разномыслия и практического единомыслия предвозвещает один из величайших споров в истории Русской церкви – спор преподобного Нила Сорского и преподобного Иосифа Волоцкого. Этот спор закончился победой, если это слово вообще уместно в данном случае, последнего. Опыт явного разделения (не догматического, разумеется, но скорее культурологического), как ни странно, обогатил христианскую православную традицию. Церковное общественное служение своеобразно одухотворило Православное Царство, украсило его архипастырскими облачениями и патерическими речами, но никак, к сожалению, не мистифицировало (в Святоотеческом понимании), не умиротворило и не умудрило его. Показательной в данном случае является трагическая раздвоенность личности патриарха Никона – с одной стороны, молитвенника и аскета классической Северной (Соловецкой) школы, коллекционера христианских древностей, собирателя книг, ученика и последователя известного интеллектуала своего времени преп. Елеазара Анзерского. С другой же стороны, коварного политика, неистового гонителя и реформатора – потрясателя "основ" Таким образом, представляется сомнительным эмоциональное утверждение г-на Солженицына, что якобы "старообрядский" раскол стал первой "роковой трещиной", первым "жестоким ударом" Антитеза "Патриарх Никон – Аввакум Петров" представляется, безусловно, "внутриклановым борением" характерным для иосифлянской ветви церковного строительства, которая к XVII столетию уже не знала истинно интеллектуального, богооповствующего оппонента. "Просветитель" преподобного Иосифа Волоцкого уже разрешил эту проблему в одну сторону.

Отпадение последователей "огнепального" Аввакума от "Русской христианской православной церкви" – на таком развернутом названии настаивал архиепископ Михаил (Мудьюгин) – предуготовляет глубокий нравственный и опять же культурологический кризис, нашедший свое закономерное отражение в факте учреждения Св. Синода. Так, по воле князей мира сего Церковь превращается в государственное "ведомство православного вероисповедания" (о. Иоанн Мейендорф), для которого, в частности, процесс канонизации святых, мистически символизирующий дерзновенное и одновременно смиренное соотнесение небесного и земного выборов, становится "списочным" крайне заформализованным мероприятием. "Сочетание подлинного смирения с дерзновением всегда признавалось в Православной церкви залогом святости, основой настоящей богочеловеческой жизни" – писал епископ Александр (Семенов-Тянь-Шанский). Отныне (начало XVIII столетия) эта система упраздняется. Читаем у Г П. Федотова: "Следя за списками канонизованных святых XVI и XVII веков, мы воочию наблюдаем "утечку" святости... на первую половину XVI века падает 22 святых, на вторую – 8, на первую половину XVII в. – 11, на вторую – 2. В XVII веке убыль идет резко и равномерно". Итак, полностью исчерпав благотворную и боговдохновенную энергетику иосифлянско-заволжских споров, на рубеже XVII -XVIII веков по сути уже Синодальная Церковь, по мнению Г П.Федотова, переживает глубокий кризис. Можно предположить, что это был кризис "остывающего" выхолощенного ритуального служения (ритуальных услуг) вне культурно-исторического контекста. "Братие, не высокомудрствуйте!" – сей возглас однозначно ориентирует данное служение в сторону невербальную, "немотствующую". Отец Георгий Флоровский традиционно категоричен в оценке церковно-исторической ситуации рубежа XVII – XVIII веков: "в действительности это было отступление Церкви от культуры".

Синодальная "немота" увы, стала тупиковым нечувствием тайн, а пафос "отрицания и неприятия нового" не имел никакого отношения в Святоотеческой апофатической традиции.

Симптоматично, что именно творческое, богословское осмысление "спасительных догматов кафолической церкви" (св. Максим Исповедник), а не, порой на грани здравого рассудка, охранительство и фундаменталистское невежество оживляет русскую автокефалию XVIII – XX веков, притом что традиция "разномыслия" и возможность относительно свободного выбора (св. Серафим Саровский – инок-прорицатель Авель Васильев) сохраняются и порой доминируют.

Интересно исследовать оппозиции – св.Паисий Величковский и Феофан Прокопович, св.Филарет Дроздов и архимандрит Фотий (Спасский), св.Амросий Оптинский и св.Иоанн Сергиев (Кронштадтский), чтобы понять, сколь причудливы пути (беспутья?) Синодальной Церкви. Особенно, на наш взгляд, показательной в данном ряду является фигура легендарного Кронштадтского пастыря, современника таких выдающихся церковных деятелей конца синодального периода, как св. Тихон (Белавин), владыки Сергий (Страгородский), Антоний (Вадковский), Антоний (Храповицкий) – основоположник и вдохновитель "карловацкой" РПЗЦ.

Итак, о. Иоанн Сергиев был бесспорным властителем дум своего времени, талантливым литургистом, видным церковным администратором, а также непримиримым противником графа Л.Н.Толстого, оппонентом более политическим, нежели духовно-эстетическим. Знакомство Кронштадтского настоятеля с литературным наследием "яснополянского старца" представляется весьма сомнительным, по крайней мере, об этом не сообщают ни многочисленные воспоминания современников о батюшке, ни отвлеченные исторические источники того времени. Парадоксально, но для Синодальной Церкви закономерно, что именно на ниве невербальной, но ритуально-обрядовой протоиерей Иоанн Сергиев достиг невиданных доселе (на период XVIII – XX веков) вершин, что давало повод уже при жизни настоятеля Андреевского Кронштадтского собора говорить о его святости и возможности причисления к лику святых (особенно, разумеется, в среде его почитателей).

Официальная общецерковная канонизация о.Иоанна произошла, как известно, лишь в 1990 году.

Оптинопустынское, Саровское, Черниговско-Гефсиманское, Глинское старчества, мистическое и духовное начало которым налагают преподобный Нил Сорский и св.Паисий Величковский, ориентированы на христианский православный персонализм, а стало быть, и на свободу от "бессловесной" ритуальной назидательности, и противостоят при этом полностью практике коллективной, "общей исповеди" по сути, оправдывающей общинность. Общинность, которую игумен Иннокентий (Павлов) понимает как "образование имперской поры, объединенное скорее круговой порукой, нежели личной волей и личной ответственностью" К слову сказать, отношение к "общей исповеди" практиковавшейся о.Иоанном Сергиевым, было более чем неоднозначным. Так, св. Феофан Затворник Вышенский относился к этой "новации" Кронштадтского батюшки очень настороженно, видя уязвимость такого рода духовнической, пастырской практики для многих соблазнов.

Показательно, что многие видевшие, знавшие и слышавшие о. Иоанна, независимо от своих симпатий или антипатий к батюшке, указывали на неумение последнего произносить проповедь, на косноязычие в общении с духовными чадами. К.М.Салтыков (сын писателя Салтыкова-Щедрина) сообщал в своих воспоминаниях о Кронштадтском протоиерее следующее: "Читал он ее (молитву) невнятно, прерывисто, особенно ударяя на некоторые слова. Это чтение производило какое-то жуткое впечатление на нас".

Невнятное благобормотание достигает своих гиперболических вершин в "загадочных мудрованиях" Григория Распутина (Новых), порывающего тем самым с Церковным Преданием и погружающегося в языческую юдоль. В данном случае собственно слово, что должно быть принесено жаждущей внимать ему пастве, полностью подменяется неким фразеологическим "истуканом" фонетически "благообразным" но семантически порой совершенно "мимоестественным и лютым".

Конечно, теперь едва ли представляется разумным всю полноту данного вопроса сводить лишь к конкретным именам и примерам, заточая тем самым весь богатейший опыт церковного строительства XIX – XX веков в узкие дидактические рамки. Ведь традиция творческого богословия святой Сергиевской Плеяды и Школы Заволжских старцев возрождается именно в рассматриваемый нами период, доказывая "неисповедимость" небесного и парадоксальность земного выборов, внутри которых существуют слово св. Филарета (Дроздова), о. Георгия Флоровского и антислово, чтение св. Феофана Вышенского, архимандрита Киприана и чтение наоборот, знание св. Силуана Афонского, о. Александра Шмемана и некий лживый внеконтекстуальный парафраз, что в равной мере полущены непостижимым Божественным Промыслом.

Стало быть, поиск наших теперешних духовных нестроений не плохо бы начинать столетий этак пять назад.

Как минимум...

06.10.2005