В отличие от Орианы Фаллачи, я люблю анекдоты – как рассказывать, так и слушать. Тем не менее происходящие во Франции события, на мой взгляд, не вписываются в пространство стеба, а потому не могут быть адекватно описаны в постмодернистской стилистике. Скорее тут напрашивается катастрофизм Елены Чудиновой, так своевременно издавшей свою "Мечеть Парижской Богоматери".
В самом деле, речь идет об угрозе, которая тем более страшна, что неизвестна. Точнее, хорошо забыта: последний раз христианский и мусульманский миры сходились в непримиримой схватке в конце XVII века. Потом, конечно, тоже повоевывали, но уже в рамках общей геополитики.
Я первое время никак не мог понять: почему всяческие либералы и социалисты (сокращенно – либералисты) так упорно пытаются списать "варфоломеевские ночи" на вековечные социальные противоречия? Почему такую ярость вызывает любое упоминание о том, что "ракалии", как емко назвал фигурантов министр Саркози, сплошь арабы и африканские мусульмане? Ведь Европа более всего кичится тем, что ее модель welfare-state с антагонизмом труда и капитала покончила – что ж так сразу расписываться в своем провале?
Но если чуток подумать, то удивляться нечему. Больше, чем новоустановленной социальной справедливостью (которую продолжает доустанавливать любое следующее правительство любой следующей страны, каким бы оно ни называлось, кроме разве что кабинета Тэтчер в 80-х годах прошлого века), Европа гордится своей мультикультурностью и политкорректностью. Когда же какой-нибудь Хантингтон имеет наглость заявить, что "культура имеет значение", что между цивилизациями случаются грандиозные конфликты, что "цивилизационные разломы" становятся главными рубежами борьбы в мире, – его язвят в душу, в предков и в диссертацию со всей возможной силой. Никогда не забуду гримасу, которую скорчила аспирантка Гарварда (что характерно – болгарка, то есть уроженка страны, много веков переживающей этот самый конфликт цивилизаций) при упоминании имени почтенного профессора ее же университета.
Социальный конфликт – старый знакомый дьявол. К тому же, разбираясь с социальным конфликтом, не надо влезать на территорию, давно объявленную несуществующей. Так или иначе, но цивилизационный конфликт неминуемо означает конфликт религиозный, а религия давно считается архаизмом. Максимум – важной частью культурного наследия, которое не имеет никакого отношения к реальным проблемам. Если же признать, что она по-прежнему значима не только для отсталых народов Азии и Африки, то чего стоит вся история Европы последних двух столетий? А два столетия в понимании современного европейца – это ужас как много!..
Позиция глупая. Ее даже критиковать скучно. Но, как верно заметил один из участников дискуссии о французском кризисе в "Живом журнале" М.Ю. Соколова, нам, гражданам России, тут гордиться тоже особенно нечем. Хотя совсем по другим причинам, нежели те, которые приводят прогрессивно мыслящие господа. У прогрессивной общественности возмущенный разум кипит при мысли о том, что какие-то там русские имеют наглость что-то критическое высказывать по поводу Франции и более того – всей Европы! От возмущения господа либералисты сбиваются на приснопамятную аргументацию "а у вас негров линчуют". Им про погромы во Франции, а они про скинхедов в Воронеже...
Собственно, возмущаться им практически нечем: подавляющее большинство мыслителей отечественного разлива старательно повторяют общеевропейские благоглупости. На меня лично произвел большое впечатление диалог Михаила Леонтьева с оравой мультикультуралистов в ночном эфире ОРТ десятого ноября. Доказывая необходимость вменять в обязанность иммигрантам соблюдение местных законов и обычаев, Леонтьев привел пример: "Если мужчина входит в православный храм, он должен снимать головной убор – это же понятно?" Оказалось, что не вполне. Ведущий гневно вопросил: "А как же правоверный иудей, который не может ни при каких обстоятельствах снимать головной убор, он что, не может войти в православный храм"? На естественный ответ "значит, не может" аудитория реагировала бурей возмущения.
Простите, господа, а что делать правоверному иудею в православном храме? Ведь в его представлении это и не храм вовсе, а какое-то капище. Поставьте вопрос иначе: можно ли войти в мечеть, не разуваясь? Нет? Нельзя оскорбить чувства мусульман? Отчего же можно оскорблять чувства православных? Они в России тоже в меньшинстве – не более четырех процентов...
Но и позицию М. Леонтьева трудно назвать последовательной. Подчеркивая существование разделительной линии между исламской и западной цивилизациями, он тут же отделяет от Запада Россию. Получается, что либо западная, либо наша цивилизация на самом деле не христианская; что культовые различия католицизма и православия (кстати, не отрицающих друг за другом апостольского преемства), не говоря уж о протестантах, столь же важны, как и антагонизм христианства с исламом.
Вряд ли тут проявляются отголоски непримиримой вражды восточного и западного христианства времен Великой Схизмы: давно дело было. Скорее налицо инерция холодной войны. И победители, и проигравшие по-прежнему числят друг друга врагами, а потому пытаются все новые силы расписать по старым лагерям. Вот и становятся в тупик, когда надо определить отношение к чеченским и албанским террористам, Асаду и Саддаму. Для Запада первые вроде бы союзники, а дружат с плохими парнями; для нас вторые вроде союзники, а якшаются с первыми...
Не надо отрывать Россию от Европы (да и от Америки). Не надо злорадствовать по поводу очевидного поражения еврокорректности во Франции и неудач американцев в Ираке. Не надо сдавать исламистам ни Европу, ни Россию. Ведь, если осуществятся апокалиптические пророчества Е. Чудиновой и Европа позеленеет, у нас вряд ли хватит сил устоять. Если действительно появится мечеть Парижской Богоматери, то будет и мечеть Василия Блаженного. Если американцы, европейцы и русские будут думать прежде всего о том, как уязвить друг друга, то здание христианской цивилизации не устоит.
Но как перейти от вчерашней вражды к завтрашней солидарности? Что может стать фундаментом нового единства? Елена Чудинова дает на этот вопрос категоричный и однозначный ответ: Вера. Религия не как "элемент культурного наследия", а как настоящее Исповедание Веры. Только тогда христианские корни нашей культуры дадут новые побеги; только тогда у нас будут силы для борьбы. Пока же этого нет, джихад не может не наступать. Истовая, фанатичная, массовая вера нейтрализует умеренность и позволяет исламскому миру быть динамичным и агрессивным, несмотря на колоссальное экономическое и технологическое отставание.
Мне, как закоренелому агностику, очень не хотелось бы соглашаться с автором "Мечети Парижской Богоматери", но я не нахожу возражений. У меня нет никакого благоговения перед церковью – хоть православной, хоть католической, хоть какой. Для меня христианство – это все же культурное наследие. Однако это то наследие, которое создало нашу цивилизацию. Я точно знаю, что не могу и не хочу жить по исламским нормам – даже в их умеренном варианте. А ведь в авангарде джихада, антикрестового похода идут далеко не умеренные...
Христианское возрождение – возрождение массовой Веры, а не суеверия и обрядоверия – сильное лекарство. Оно само по себе может быть опасным, так как чревато новым средневековьем. Ведь человеку так легко перешагнуть грань, отделяющую искреннюю веру от мракобесия... Но от тяжелой болезни помогают только сильнодействующие лекарства.
17.11.2005
Источник: Русский журнал
