Строчки эти, несколько навязшие в зубах благодаря великому БГ, чаще всего звучат неправильно, так как не "под", а "над небом голубым". Впрочем, и строчки эти БГ не принадлежат, а принадлежат А. Волохонскому и А. Хвостенко, введшими их в употребление, хотя и они, в свою очередь, их заимствовали, так как, по справедливому выражению Стравинского, художник "может повторить по-своему лишь то, что уже сказано". Заимствованы же они были у Франческо да Милано, лютниста и композитора шестнадцатого века, прозванного "божественным", столь сладостными были звуки его лютни (не ему ли БГ подражает?), и относились, конечно же, к Граду Небесному, Божественному Иерусалиму, а точнее – к городу Риму, заместителю Иерусалима на земле на то время, что Иерусалим у христиан отнят неверными. То есть, весьма вероятно, очень надолго. Франческо да Милано в Иерусалиме, во всяком случае, никогда не был, и в свою очередь заимствовал свой образ у Иоанна Евангелиста (не ему ли БГ подражает?), заимствованный Иоанном у ангела, заставившего его съесть книгу на острове Патмос. Ангел тоже ничего не придумал, ибо был лишь посланцем Его (не Ему ли БГ подражает?). В действительности же это вообще fake, очень талантливый, сочиненный В. Вавиловым и выданный им за канцону XVI века. Волохонский же, не подозревавший о подделке, присочинил к ней слова, навеянные Откровением, и пустил эту песню в оборот.
Кому бы они ни принадлежали, но именно эти чудесные, несмотря на их затасканность, строчки всплывают в памяти на выставке "Барокко в Ватикане. Искусство и культура в папском Риме", проходящей в Кунстхалле города Бонна и организованной совместно со всей папской курией, музеями Ватикана, сокровищницей собора Св. Петра и Апостольской Библиотекой. Центральный экспонат выставки – доминирующий над всем огромный деревянный макет купола собора Св. Петра пятиметровой высоты, величайший купол христианского мира (увы, его прообраз и соперница Св. София в Константинополе – уже давно Айя София в Стамбуле), выполненный где-то около 1558-го года. Он весьма точно воспроизводит творение Микеланджело и Джакомо делла Порта и осеняет своим могущественным великолепием всю выставку, сразу же, при входе, настраивая посетителя на особый лад некой коленопреклоненности, независимо от его религиозных убеждений. Действительно, только притащить такую махину из сокровищницы главного католического собора в Бонн – мероприятие грандиозное, тут же вызывающее уважение к папскому размаху.
Вокруг же – мадонны и святые, мученики и мучители, младенцы и старцы, грешники и праведники, вихрь прекрасных католических соблазнов, роскошное население римских церквей и палаццо, до сих пор до отказа заполняющих пространство великого Рима. Мясо барокко, выросшее из ренессанса, как гиганты выросли из лона матери-земли, завораживающий вихрь Контрреформации, закручивающий вокруг папского престола весь католический (katholikos – греч. – всеобщий) мир, от Филиппин до Перу. Вселенский размах, вселенские масштабы города над небом голубым. Всего около 350 произведений живописи и скульптуры, то есть порядка двух-трех тысяч персонажей, в основном ангелов, и слышно шуршание их крыльев и драпировок. А сквозь пух и перья проглядывает небо голубизны несказанной, иерусалимско-римской, а в городе том сад, и гуляют там животные невиданной красы, тебя там встретят рыжий огнегривый лев и синий вол, исполненный очей, и с ними золотой орел небесный, и Ангел мой...
Сочное, пульсирующее, необычайно красивое мясо, сияющее нестерпимо блестящим золотом, – это любой барочный дворец, итальянский или итальянизирующий, все равно. Барочное искусство обволакивает, засасывает, поглощает и переваривает зрителя. Барокко несовместимо с тем, что обычно называют "хорошим вкусом", в нем слишком все изобильно, чрезмерно и преувеличено. Оно нестерпимо чувственно, так что у человека брезгливого вызывает неприязнь, хотя, надо сказать, нет ничего невыносимее так называемого хорошего вкуса брезгливых людей.
Барокко – это мясо.
Пусть даже это будет не Караваджо и Рубенс, пусть это будет нежный Гвидо Рени или строгий Ланфранко – в их религиозных композициях, в любом "Крещении" или "Проповеди Иоанна Крестителя" полуобнаженные и обнаженные тела вздымаются на фоне глубокой и невыносимой зелени и голубизны, как бразильские танцоры на сцене, изображающей карнавальную Копакабану. В барокко сладострастно телесны аскеты и гедонисты, соблазненные и соблазнители, девственники и развратники, нищие и повелители. Барокко ненасытно в своем отвратительном великолепии и великолепном отвращении, оно способно Избиение младенцев переделать в восторженное славословие разделке молочных поросят и мясную лавку представить как трагедию массового убийства. В своей неутолимости оно мешает все пять чувств, и искусство барокко звенит, смердит, гремит, благоухает, забивает желудок, оставляя то привкус горечи, то неимоверную сладость, и вызывает дрожь то обжигающим, то холодящим прикосновением.
Духовность барокко, а это, быть может, последний духовный, а не рациональный стиль в европейском искусстве, насквозь пропитана вздыбленной плотью. Символ барочной духовности – "Экстаз Святой Терезы" Лоренцо Бернини – просто брызжет жирным соком, воспринимаемым как духовная эманация. И опять ангелы, целые стаи ангелов, – эй вы, народец вы такой сякой! Довольно реять вереницей гибкой, хотел бы видеть я у вас улыбку, так, беглую, слегка, краями рта, меня и эта скудная черта оставила б навеки восхищенным; высокий мальчик, ты прелестней всех, а ну, на шее расстегни рубаху, чтоб промелькнул во взгляде томный грех... отвертываются! Я не в накладе! Сложенье их еще приятней сзади. Это я Гете цитирую, вещающего устами Мефистофеля во время созерцания небесного воинства в апофеозе "Фауста". Немец, видно, римских барочных росписей насмотрелся или на боннскую выставку сходил. Прав был Уистен Хью Оден, сказавший, что "Ангелы – это чистый интеллект".
Впрочем, есть и другие точки зрения на барокко.
Источник: Globalrus
