Революционное движение и Духовные Школы России в конце XIX – начале XX вв.

Редакция сайта Православие.Ру начинает публикацию дипломов выпускников Московской Сретенской семинарии. Точнее сказать, это будет продолжение публикаций, поскольку один из дипломов – иеромонаха Иоанна (Лудищева) "Проблемы современного человека в письмах духовников XX века" – был уже представлен на сайте и вызвал самый живой интерес читателей. Следующая дипломная работа, которую мы представляем вам – это труд студента пятого курса Юрия Филиппова "Революционное движение и духовные школы России в конце XIX – начале XX веков". Полтора года назад я предложил ему исследовать явление участия студентов духовных школ в русских революциях. Особенно интересно было понять, каким образом те, кто изначально готовился стать пастырями Христовой Церкви, постепенно превращались в наемников, а то и волков, расхищающих стадо Божие: не секрет, что среди активных революционеров и большевистских руководителей было немало бывших семинаристов.

Под руководством профессора Ольги Юрьевны Васильевой Юрий Филиппов прекрасно справился со сложной исследовательской задачей и, думаю, его работа будет интересна тем, кто любит и изучает отечественную церковную историю. Затем мы представим, с моей точки зрения, очень интересную работу студента пятого курса Максима Янышевского "Особенности религиозной жизни Советского Казахстана в 1930-1950 гг.", в которой собрано много неизвестных ранее материалов. И, наконец, вы сможете познакомиться с дипломом выпускника семинарии диакона Александра Колногорова о совершенно неизвестной для нас жизни старообрядческих скитов, ныне действующих в Центральной Сибири. Мы просим наших читателей не судить очень строго эти первые труды наших воспитанников и будем рады получить ваши отклики.

Ректор Сретенской Духовной Семинарии архимандрит Тихон

Духовное образование на рубеже XIX-XX вв. Духовные школы после образовательной реформы 1884 г.

После реформы духовного образования 1867–69 гг. выходцам из всех сословий был открыт доступ в духовные школы,[1] а выпускники семинарий получили право поступать в светские высшие учебные заведения. Но в 70-е годы уход выпускников семинарий в университеты и в светскую карьеру был настолько велик, что уже не хватало кандидатов на священнические места. "Духовенство все чаще пользовалось правом обучать своих сыновей в гимназиях, чтобы обеспечить им светскую карьеру и избавить от стесненного положения приходского священника или учителя семинарии и духовного училища. Раньше такого выбора не было", – пишет историк И. К. Смолич.[2] Митр. Евлогий рассказывает о своем знакомстве с проф. Кудрявцевым, отец которого "был прекрасный, идеальный сельский священник, но не допускавший мысли, чтобы кто-нибудь из его сыновей последовал его примеру и принял священство, так тяжела была в его сознании доля священника".[3]

"Из Подольского училища в 1873 г. явились держать экзамен более ста человек, но принята половина этого числа, если не менее, а прошли полный семинарский курс человек 10–12. Некоторые оставили семинарию и ушли из среднего отделения ее (теперь 4 класс) в университет, приветливо открывавший двери семинаристам по дополнительному экзамену, смотря по факультету, на который поступит семинарист. В настоящее время уход питомцев духовных семинарий в светские школы является больным вопросом, который в высшей духовно-учебной сфере обсуждался, обсуждается, решался, перерешался, но все-таки далек от окончательного решения", – писал в своих воспоминаниях о Киевской семинарии П. Руткевич.[4]

По высочайшему повелению от 20 марта 1879 г., семинаристы стали допускаться в университеты только после испытания зрелости в гимназиях. И это явилось очень эффективной мерой в изменении состава студентов. Выпускники семинарий сразу же "отхлынули" от университетов. "Если в 1875г. 53% всех поступивших в университеты составили гимназисты и 46% семинаристы, то по данным на начало XX века (Киевский – 5,2%, Казанский – 5,8%, Новороссийский – 4,6%) видно резкое снижение представителей духовенства среди университетской молодежи".[5]

В 1881 г. на престол вступил Александр III, а уже с апреля 1880 г. обер-прокурором Святейшего Синода был К.П. Победоносцев. Конечно, не возможно обойти стороной и хоть вкратце не сказать здесь о столь незаурядной фигурой, какой был Константин Петрович. В последние два десятилетия появилось немало статей, исследований жизни и деятельности многолетнего главы Духовного Ведомства. Но в своем большинстве авторы этих статей не историки, а журналисты и публицисты, пытающиеся взглянуть на его деятельность с позиции, отличной от советской. При этом, критика часто превращается в апологетику. Довольно взвешенная оценка, на наш взгляд, дается в статье С.Л. Фирсова "Человек во времени: штрихи к портрету Константина Петровича Победоносцева".[6] "Пессимизм и отсутствие ясно представляемых перспектив, – пишет С. Фирсов, – заставляли К. Победоносцева с искренним недоверием относиться ко всему, что могло изменить привычное течение жизни, разрушить "стародавние идеалы", привести к фундаментальной перестройке всего здания российской государственности. Его крылатое выражение "кто ноне не подлец" характеризует Победоносцева гораздо лучше, чем долгие рассуждения о его политических взглядах".[7]

В 1882 г. была образована комиссия для пересмотра учебных уставов, во главе которой был поставлен известный своей консервативностью Кишиневский архиепископ Сергий (Ляпидевский). Работа была завершена к концу 1883 г. и представлена на утверждение Синода. Через Синод новые уставы были проведены с поспешностью и без всякого обсуждения. Вот как об этом пишет в своем дневнике архиепископ Савва (Тихомиров): "Преосвященный митрополит Московский Иоанникий частным образом пригласил Холмско-Варшавского преосвященного Леонтия и меня образовать комиссию для пересмотра проекта Устава православных духовных академий, составленного в 1883 г. комитетом, состоявшим под председательством преосвященного Сергия, архиепископа Кишиневского... В продолжение пяти-шести заседаний нами внимательно рассмотрен был проект Устава и в нем сделано было немало изменений и дополнений, но при этом немало было и словопрений. По некоторым вопросам я не был согласен с прочими членами комиссии и просил свои мысли представить на благоусмотрение Святейшего Синода, но мое заявление оставлено было без внимания. По окончании заседаний в конце сырной недели предложено было еще раз собраться на второй недели Великого поста для окончания суждения о сделанных нами замечаниях на проект устава; но это осталось без исполнения. Между тем в конце поста составленный нами проект устава академий внесен был митрополитом Иоанникием в Святейший Синод для подписания. Митрополиты Исидор и Платон подписали, не заглянув даже в переписанную набело тетрадь; преосвященный Ярославский Ионафан, не участвовавший в комиссии, хотел бы прочитать этот проект, но ему это не удалось. Таким образом, подписанный членами Синода проект был представлен чрез обер-прокурора на Высочайшее воззрение и 20 апреля 1884 г. был утвержден. Так-то совершаются у нас столь важные церковно-государственные реформы" [8]

Аналогичным образом был составлен и 22 августа того же года утвержден Александром III устав семинарий.[9] Следует отметить, что новые Уставы вполне соответствовали политике Александра III в области светского образования. Недаром впоследствии, в конце XIX – начале XX вв. учащиеся духовных академий и семинарий в своей борьбе и требованиях выступали единым фронтом с учащимися российских университетов.

Согласно новым уставам, во всех духовных школах была усилена власть епархиальных архиереев и ректоров, совершенно было отменено выборное начало в управлении семинариями. В учебные программы семинарий были введены новые дисциплины: апологетика, история и обличение русского раскола, библейская история, церковное пение. Для улучшения религиозно-нравственного воспитания вводилась должность духовника семинарии.[10] Был подтвержден запрет 1879 г. на поступление семинаристов в университеты, но с 1886 г. семинаристы стали допускаться в Варшавский, а с 1888 г. – и в Томский университеты.

В новые программы для академий были внесены существенные изменения, в основном, направленные против специализации. Студенты были лишены права выбирать направление для своей научной работы. Согласно новым уставам, семинарии были призваны готовить юношество к служению Церкви, а духовные академии – "доставлять высшее богословское образование, в духе православия, для просвещенного служения Церкви на пастырском, духовно-учебном и других поприщах деятельности".[11]

"Устав 1884 года отказался от далеких перспектив, ограничившись постановкой задач в местном российском масштабе, – пишет И. К. Смолич. – Он имел в виду не столько научное образование будущего духовенства и учителей Русской Церкви, сколько подготовку политически и конфессионально благонадежного церковно-административного персонала, который должен был к тому же поставлять преподавателей для духовных учебных заведений среднего и низшего звена".[12]

Отношение большинства преподавателей академий к введению нового устава было отрицательным. "Куда улетела или кем похищена слава духовно-академического студенчества? Она выклевана хищною птицею, именуемою уставом духовных академий 1884г., ибо эта птица только и делала, что клевала мозги учащихся здесь", – писал известный историк А. П. Лебедев.[13] Больше всего нареканий вызывала именно отмена специализации, что не способствовало развитию научной работы.

Эти уставы, почти в неизменном виде (поправки были внесены в связи с революционными событиями 1905–07 гг.) просуществовали до 1910 г. (академий) и 1918 г. (семинарий и училищ).

________________________________________

[1] До реформы духовные школы сохраняли сословный характер.

[2] Смолич И. К. История Русской Церкви (1700-1917). – Кн. 8, Ч. 1. – М.: Спасо-Преображенский Валаамский монастырь, 1996. – С. 469-470.

[3] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 54 Так, эсер А. В. Прибылев (род. 1857г.), врач-бактериолог, происходил из семьи священника, преподавателя семинарии, но учился в гимназии, затем в университете. (Деятели СССР и революционного движения в России. – М.: Советская энциклопедия, 1989. – С.187-188).

[4] Руткевич П. Т. Семинарские годы (Воспоминания о Киевской ДС за 1873-1879 гг.). – Киев: 1912. – С. 1-2.

[5] Щетинина Г. И. Студенчество и революционное движение в России: Последняя четверть XIX в./ Отв. ред. И. Д. Ковальченко; АН СССР. Институт истории СССР. – М.: Наука, 1987.– С. 34.

[6] К. П. Победоносцев: pro et contra / Вступ. ст., сост. и примеч. С. Л. Фирсова. – СПб.: РХГИ, 1996. – С. 6-27.

[7] С. Л. Фирсов "Человек во времени: штрихи к портрету Константина Петровича Победоносцева". – С. 16.

[8] Савва (Тихомиров), архиеп. Хроника моей жизни. Автобиографические записки. Т.7: 1883-1885. – Сергиев Посад, 1907. – С. 153-154.

[9] Всеподданнейший отчет обер-прокурора Святейшего Синода по Ведомству православного исповедания за 1884г. – СПб.: Синодальная тип., 1886. – С. 7, 280.

[10] Но бывали и такие случаи, когда духовником назначалось лицо, исполняющее административные обязанности. "На масленицу этим годом мы не ездили; первую неделю говел в Духовном училище; исповедовался у Ивана Мартыныча. Вот уже десятки лет прошли с тех пор! Ничто земное теперь не коснется его: та или иная участь ему давно предназначена Богом в вечной будущей жизни, и я теперь не осуждаю его. Но зачем это, думалось мне тогда, при его жизни, ему – члену инспекции, судье нашего внешнего поведения, зачем ему в то же время предоставлялось право принимать тайну моего сердца, мои вольные и невольные грехи? Как и всякий человек, разве и он не мог через это предоставленное ему право и сам, вместе со мною, впасть в больший грех и тем осквернить свою душу? Узнавши на исповеди мой грех, например, я курю, пью водку... разве он не может со временем карать меня, когда будет замечать во мне только хотя бы некоторые признаки этого порока?! А если я узнаю, что он карает, не имея на лицо самого факта того или другого греха, то разве по той же слабости человеческой души (да еще в молодую пору) я не могу тогда утаить своего греха пред ним?! Недоумеваю, по каким побуждениям начальства совмещались тогда эти два вида обязанностей в одном лице! У нас есть особо: врач духовный и врач телесный. Кем-нибудь одним следовало бы быть и Ивану Мартыновичу для лучшей охраны нравственности в человеке", – вспоминает через много лет священник Евгений Елховский (1869-1937). Страницы истории России в летописи одного рода (Автобиографические записки четырех поколений русских священников). – М.: Отчий дом, 2004. – С. 172-173.

[11] Устав духовных академий 1884 года // Церковный вестник. – 1884. – №18. – С. 74.

[12] Смолич И. К. История Русской Церкви (1700-1917). – Кн. 8, Ч. 1. – М.: Спасо-Преображенский Валаамский монастырь, 1996. – С. 469.

[13] Тарасова В. А. Высшая духовная школа в России в конце XIX – начале XX века. История императорских православных духовных академий. – М.: Новый хронограф, 2005. – С. 29.

БЫТ И НРАВЫ СЕМИНАРИСТОВ

Возраст поступающих в семинарии был различным – от 12 до 18 лет, срок обучения составлял шесть лет. По степени содержания студенты делились на казеннокоштных, находившихся на полном обеспечении, и своекоштных, вносивших плату за обучение.

Не смотря на то, что К.П. Победоносцев в начале своего обер-прокурорства много сделал для ремонта и строительства семинарских общежитий, значительная часть воспитанников проживала по-прежнему на частных квартирах. Существующие общежития, в которых воспитанники зачастую проживали в огромных спальнях казарменного типа, так же не вполне удовлетворяли санитарно-гигиеническим нормам. И это проблема наблюдалась не только в семинариях и училищах, но и в академиях. Так, исполняющий должность врача в Московской духовной академии В. Мицкий в 1893 г. докладывал: "Теснота жилых академических помещений, дурной воздух, пропитанный испарениями одежд, белья, отсутствие правильной вентиляции, холодные коридоры и постоянные в них сквозные ветры, вода, содержащая в себе много извести, и, по-видимому, различные серные соединения, а вследствие этого ненормальность пищи, на такой воде изготовленной, все это вместе взятое очень располагает студентов к заболеваниям органов дыхания, пищеварения, кровообращения".[1] В период с 1889 по 1893 гг. в больнице Московской духовной академии ежегодно находилось от 47 до 83 человек (с болезнями дыхательных органов, желудочно-кишечного тракта, ревматизмом, невралгией, чахоткой). Только за 1893 г. умерло шесть человек.[2] Постепенно общежития становились более пригодными для жизни: проводилось электрическое освещение, канализация и водопровод. Конечно, были и те, кто довольствовался такими условиями, т. к., выросши в семьях бедных сельских священников, они не имели и этого.

Проживание на квартирах порождало дополнительные проблемы. Обычно селились на окраине города, в квартирах самых дешевых, плохо отапливаемых, населенных клопами, вшами и тараканами. "А что всего хуже было на этой квартире, так это то, что мы нигде так не вшивились, как здесь. Вся эта нечисть переходила к нам от самой вшивой хозяйки и ее такой же дочери".[3] И администрация, и владельцы квартир предпочитали, чтобы ученики селились большими группами – по шесть-десять человек. Нередко наблюдались элементы "дедовщины": старшие помыкали младшими, заставляли прислуживать себе, отбирали у них деньги, посылали за водкой и папиросами. Были и просто грубые отношения: "Памятен мне на квартире... один грубый и черствый душой квартирант-семинарист – Виктор Яковлевич Покровский, при котором страшно было взять до обеда кусок хлеба... Нам брать воспрещал, между тем как тут же, бывало, возьмет сам, отрежет себе во весь край ломоть хлеба и со словами: "А ведь, наверно, это я осилю", – начинает перед нами бессовестно есть... Был он впоследствии в Переяславском уезде священником, а в семинарии слыл за безбожника", – вспоминал бывший воспитанник.[4]

Студенты, проживающие на частных квартирах, были более свободны от семинарского режима. Но не всегда эта свобода шла во благо. Обычным делом были драки между собой, с соседями по квартирам, извозчиками, гимназистами и лицеистами. "Наша вольная жизнь вне стен, – вспоминал митр. Евлогий (Георгиевский), – давала немало поводов для проявления нашей распущенности... Была в нас и просто дикость. Проявлялась она в непримиримой вражде к гимназистам и к ученикам Белевского технического училища... Ежедневно враждебное чувство находило исход в буйных столкновениях на мосту. Мы запасались камнями, палками, те тоже, и обе стороны нещадно избивали друг друга".[5]

А вот подобная картина из жизни владимирских семинаристов: "Во Владимире давно были в моде кулачные бои семинаристов с мещанами... Так вот вышел и я... Против нас такая же шеренга мальчишек-мещан. Машем те и другие кулаками, крепких ударов нет: можно, думаю, с такими и погреться! Потом гляжу, как стали на нас противной стороной из задних рядов напирать! Мать ты моя родная! Мы назад, назад, да и в бегство! И вот тут-то мне в затылок как хватит один взрослый детина! Сшиб меня с ног, посыпались искры из глаз и всю голову словно каким-то туманом обдало!"[6]

Основную массу поступающих в семинарию составляли дети деревенских священников, тихие и богобоязненные мальчики, чей прежний жизненный опыт ограничивался рамками сельского прихода. Однако несколько лет пребывания в закрытом учебном заведении меняли их до неузнаваемости.

Но не все было благополучно уже и в училищах. Приведем интересный отрывок из так называемых "Записок по педагогике для воспитанников семинарии": "Когда нам минуло лет 8–10, нас определили в духовное училище. Поступили мы сюда с детски-чистою, святою верою в пользу и добросовестность обучения и воспитания... Когда мы пришли в училище и затем потянулись дни, недели, месяцы и годы учения – действительность нарисовала нам другие, мрачные картины, вместо добрых и внимательных родителей мы видели и имели дело с невежественными, неразвитыми и суровыми людьми – нашими воспитателями и наставниками. На место прежней уверенности в себе, искренности и других добрых чувств и настроений, в нашу душу закрались чувства недоверия к окружающим, робость, страх и затаенная озлобленность. Оказалось, что школа стоит не на высоте своей задачи. Она не развивала до возможного совершенства в каждом из своих питомцев те духовные качества, которыми наделен всякий человек, она не влагала в души наши твердых ясных понятий нравственности, не привила нам любви и навыка к умственному и сознательному труду, не могла и не умела сообщить того, что хотела и жаждала наша любознательность, наш детский пытливый ум, напротив тушила и искореняла все благие порывы и добрые стремления, убила жизнерадостное настроение и нарушила равновесие душевного покоя. Не сообщая нам потребных сведений, она не обращала внимания на развитие наших нравственных качеств и образование в нас устойчивого характера".[7]

А вот что пишет митр. Евлогий: "В духовное училище дети поступали – крошки, девятилетние мальчики. Их привозили из теплого семейного гнезда – в казарму. Какую бурю они, бедные, переживали! Их распределяли по койкам (в одном дортуаре человек по сорок)... Приезжали они нежные, сентиментальные, доверчивые – и переживали, каждый по-своему, настоящую драму... Не забыть мне одного мальчика – Колю Михайловского, умного, нежного, ласкового. Через две недели по поступлении он ночью пропал (бежал домой – Ю. Ф.)... Объяснил мальчик свой побег просто: "Там нехорошо, обратно не хочу..."[8]

Многие семинаристы очень скоро начинали пить, курить. Митрополит Евлогий вспоминал: "Попойки, к сожалению, были явлением довольно распространенным, не только на вольных квартирах, но и в интернате. Пили по разному поводу: празднование именин, счастливые события, добрые вести, просто какая-нибудь удача... Старшие семинаристы устраивали попойку даже по случаю посвящения в стихарь (это называлось "омыть стихарь"). Вино губило многих".[9] "Курить у нас вообще запрещалось, – пишет священник В.Е. Елховский (1896-1977) о Владимирской семинарии, – но все учителя знали, что семинаристы курят. В иную перемену от табачного дыма в уборную войти было нельзя. По комнате плавали сплошные тучи сизого дыма, и никакие форточки не успевали его вытягивать".[10] И подобных свидетельств встречается довольно много.[11] Бывали случаи, когда пиршества заканчивались визитами в трактир, а то и в публичный дом. "Очень нередко совершались и путешествия из общежития "в ночную" на окраину города в разные притоны. Цинизм был так развит среди тогдашних воспитанников, что не только разухабистая матерщина считалась среди них совершенно естественной, но "ночные путешественники" нимало не стеснялись во всех деталях описывать на другой день все свои ночные похождения и приключения".[12]

За выпивкой следовали и другие проступки. Нередки были буйства в пьяном виде, шум, ругань, битье стекол, случались и хулиганские выходки. "Однажды, когда бывшие у ректора гости гуляли по коридору, где находилась его квартира (нижний этаж: классы помещались на 2-м этаже, а спальни – на 3-м) один из воспитанников в пьяном виде нарочно прошелся по этому коридору мимо гостей в одном нижнем белье..."[13]

Любили выпить не только студенты, но преподаватели и профессора академий. Даже профессор В.О. Ключевский, приезжая на лекции в Московскую духовную академию, "вдали от Москвы и строгой пожилой жены подвергался искушению Бахуса"[14]. А доцент иностранной литературы Татарский водил компанию со студентами, ходил с ними развлечься в трактир, любил выпить, поиграть на бильярде, побалагурить.[15] Такой пример видели перед собой не только студенты семинарий, но и воспитанники училищ.[16] Но, к счастью, таких преподавателей было немного.

Была распространена и игра в карты на деньги, причем не только в свободное время, но и прямо на уроках.[17]

В родительских домах воспитанники, как правило, не были избалованы достатком. В годы учебы они вообще влачили полуголодное существование. Кормили казеннокоштных семинаристов, как правило, недостаточно (своекошные питались за свой счет и ели не лучше). Один из воспитанников Одесской семинарии, обучавшийся в ней в конце 80-х годов, вспоминал: "Содержали нас, вообще говоря, прилично, хотя опять-таки кормили довольно скудно. Полагалось есть два раза в день: в два часа обед, в восемь часов ужин. Как там ни говори, хотя бы и для будущих пастырей, – мало!"[18]. Пища была однообразная: весь год по будням щи и каша с маслом, по праздникам мясной суп и кусочек жареного мяса.[19] Порой, от этого однообразия у семинаристов развивался особо тонкий вкус: если масло немного горчило, мясо было залежавшееся – они отказывали есть и устраивали забастовку.[20]

"И я всегда возмущался душой, когда многие среди нас, избалованные в семье, недоросли, заводили большие скандалы с начальством, чуть не доходившие до открытого бунта. Какой-либо чуть заметный запах в масле, купленном в разных руках, приводил иногда несчастных тех баловней в неистовый стук ногами по полу, в стучанье ножами и вилками по тарелкам и блюдам, в шум, гам и крики во всю громадную столовую", – писал с недоумением священник Е.А. Елховский.[21] Конечно, если бы дело касалось только еды (кормили хоть однообразно, но сносно), то это недоумение вполне понятно, как и недовольство ревизора, описанное митр. Евлогием,[22] так как среди воспитанников были и такие, которые дома питались намного хуже. Но в этом недовольстве заключался целый комплекс проблем, а главное – отсутствие любви и понимания со стороны начальства.[23]

Довольно распространенным явлением были хищения продуктов обслуживающим персоналом. Поэтому в некоторых семинариях на кухне устанавливалось дежурство семинаристов. "Это был единственный способ предупредить кражи продуктов служащими".[24]

Недостаток еды, ее низкое качество порождало особую озабоченность вопросами добывания пищи. Один бывший воспитанник вспоминал, что за неимением лишних денег вынуждены были питаться "или покупными кусками у нищих, или же в солдатских казармах у солдат целыми ковригами, как хлебом более дешевым, чем в лавках".[25] А были и такие, которые воровали у своих же товарищей. Так, митрополит Вениамин (Федченков) вспоминал, что некто И. пытался ночью украсть у него из-под подушки кошелек.[26]

Учащиеся оказывались постоянными должниками касс взаимопомощи – хорошо, что они существовали практически во всех духовных школах. Одалживали не только деньги, но и продукты, обувь, одежду. В Духовных академиях существовали так называемые "Общества вспомоществования недостаточным студентам",[27] в которые добровольно входили лица, желающие улучшить материально-бытовое положение студентов. Более одаренные воспитанники очень рано начинали заниматься репетиторством, переводами, переписывать за деньги конспекты, чтобы хоть как-то существовать. Многие студенты академий были законоучителями частных школ.[28] Постоянное недоедание, стрессовые ситуации, плохие бытовые условия, изнурительный режим приводили к высокой заболеваемости. Чахотка, чесотка, расстройство желудка, цинга, ангина были обычными спутниками жизни учащихся.

Но в подобных бытовых условиях была не только духовная молодежь, но и учащиеся светских заведений: это была проблема всех студентов. "Студенческая нужда, или, говоря иначе, голодающая молодежь, является больным вопросом русской жизни. Студенческая молодежь часто делается или жертвой голодного тифа, или, будучи не в силах выносить лишения, налагает на себя руки", – пишет Владимир Курбский.[29] Смертные случаи имели место и в духовной школе. Так, в 1889 г. в Холмской семинарии случилась эпидемия брюшного тифа. За неделю заболело более десятка учеников, "двое-трое из них умерло". Причиной оказалось то, что в пищу употреблялась вода с тифозными бациллами, т. к. стены колодца обветшали и в него "из отхожих мест просачивались нечистоты".[30] Медицинское обслуживание стояло не на высоте – тяжело больных предпочитали спешно отправить домой.

Особое внимание следует обратить на постановку в семинариях богослужения. Так как оно составляет первейшую обязанность пастырского служения, то научить благоговейному отношению к его совершению и должны были духовные школы. Но наблюдалась совершенно противоположная картина. "Никогда и нигде – ни в одном из русских храмов – не проявлялось такого молитвенного безразличия, такой небрежности, такого, иногда, кощунственного неприличия, какие являлись повсеместны, обычным и почти постоянным явлением в семинарской жизни", – писал протопресвитер Георгий Шавельский.[31] Случаи небрежного и порой циничного отношения семинаристов можно встретить во всех семинариях. Семинаристы прибегали к разным ухищрениям, чтобы не пойти на богослужение, шутками или разговорами пытались скоротать богослужебное время, соревновались друг с другом в скорости чтения и пения. Описываются даже такие случаи, когда воспитанники во время богослужения пили и закусывали (во время поста – колбасой), составляли и распевали кощунственные акафисты и т. д.[32]

Вот что докладывал Общему Предсоборному Присутствию Могилевский епископ Стефан: "Случайно я попал, в качестве простого посетителя, на богослужение в одну из многолюдных семинарий. Предо мною стояла громадная толпа юношей, битком набитая в не особенно поместительной церкви. В этой толпе я видел разговаривающих, смеющихся, читающих какие-то листки и тетрадки, но не видел лишь молящихся, многие воспитанники выходили из церкви и тут же на паперти курили папиросы; инспекция, вероятно, как и я, замечала все это, но, видимо, чувствовала свое бессилие по отношению к этой громадной толпе, несомненно, зараженной ужасным религиозным индифферентизмом".[33]

А это воспоминание митрополита Евлогия: "Придешь, бывало, на молитву – в огромном зале стоят человек триста-четыреста, и знаешь, что 1/2 или 1/3 ничего общего с семинарией не имеют: ни интереса, ни симпатии к духовному призванию. Поют хором молитвы, а мне слышится, поют не с религиозным настроением, а со злым чувством; если бы могли, разнесли бы всю семинарию..."[34] "К вере и церкви семинаристы (за некоторым исключением) относились, в общем, довольно равнодушно, а иногда и вызывающе небрежно. К обедне, ко всенощной ходили, но в задних рядах, в углу, иногда читали романы; нередко своим юным атеизмом бравировали. Не пойти на исповедь или к причастию, обманно получить записку, что говел, – такие случаи бывали. Один семинарист предпочел пролежать в пыли и грязи под партой всю обедню, лишь бы не пойти в церковь. К церковным книгам относились без малейшей бережливости: ими швырялись, на них спали..."[35]

Преподобный Варсонофий Оптинский говорил: "Смотрите: в семинариях, академиях духовных какое неверие, нигилизм, себеумие... Семинаристу странно, непонятно пойти в церковь одному, встать в сторонке, поплакать, умилиться, ему это дико. С гимназистом такая вещь возможна, но не с семинаристом".[36]

В революционные годы 1905-1907 гг. отношение семинаристов к богослужению стало принимать скандальную форму. В "Колоколе" сообщалось о "движении семинаристов... против богослужения".[37] Семинаристы явно требовали отмены обязательного богослужения, причастия Святых Таин, глумились над святынями.[38] Так, 2-го февраля в церкви Тифлисской семинарии было обнаружено, что пелена, богослужебные сосуды, кресты, евангелие и другие предметы церковной утвари были сброшены с престола на пол и потоптаны ногами![39] А 4-го февраля в той же семинарии была снята из одного класса и брошена в отхожее место икона![40]

В революционный 1906 г. семинарские правления стали высказываться за необязательность посещения богослужения для "будущих пастырей". И подобные решения свидетельствовали о том, что семинарские богослужения, призванные развивать в семинаристах религиозность и церковность, богослужебный вкус и любовь к службам, не соответствовали своему назначению. В семинарских храмах наблюдалось неблагоговейное служение, нецерковное и небрежное пение, невнятное и быстрое чтение. Семинарское начальство не занималось воспитанием, о чем будет сказано ниже, а поэтому не стремилось сделать богослужение рупором такового. "В наших семинариях о художественности богослужения мало где заботились: в семинарских храмах реже приходилось умиляться исполнением богослужений, чем испытывать неприятное чувство от грубого и маломузыкального пения, спешного и неотчетливого чтения, от неуменья священнослужителей придать богослужению выразительность и величественность, наконец, от небрежного стояния учащихся", – пишет протопресвитер Георгий Шавельский.[41]

Но некоторые начальники вводили 3–4-часовое богослужение, несообразное силам и настроениям молящихся. Были и такие, которые заставляли воспитанников ежедневно перед занятиями посещать храм.

Комиссия митрополита Иоанникия высказалась за повсеместное "введение ежедневного совершения в семинарских храмах божественной литургии, с тем, чтобы воспитанники посещали их по очереди, в установленном порядке".[42]

Однако против такой инициативы выступил ряд архиереев. "Никто не сомневается в том, – писал архиепископ Амвросий, – что возможно частое посещение воспитанниками духовных учебных заведений богослужения может иметь самое благотворное влияние на их нравственное настроение, но ежедневное совершение ранних литургий будет напрасным. Это удобно в коллегиумах Римской церкви, где тайная месса совершается четверть часа, но не при нашей литургии, которая требует более часа времени при неспешном служении. Поэтому, это посещение будет, надо полагать, тягостною повинностью, и ежедневными посетителями ранних литургий духовно-учебных заведений будут только ученики, желающие под личиною усердия отличиться перед инспекцией своим благочестием"[43]. В этом же духе высказался и епископ Анастасий (Добрадин): "Богослужение, при котором воспитанник присутствует по приказу или принуждению, может ли воспитать его дух в религиозном?.. Найдется ли у юноши довольно времени, чтобы он ежедневно мог присутствовать при богослужении при том множестве занятий, которые обязательны для него? И в настоящее время, усердный, но не особо даровитый воспитанник каждою минутой дорожит для учебных занятий, – позже, чем предписывает Устав, ложится и раньше, чем требуется, встает и особо дорожит утренним временем: когда же ему идти к обедне? И какая польза будет, если воспитанник будет посещать богослужение по принуждению? Нам думается, что от этого не только не будет пользы, но выйдет положительный вред".[44]

И действительно от такого отношения к богослужебному делу пользы не было. Как правило, такие меры вызывали не любовь к богослужению, а обратную реакцию. О том, что творили воспитанники на богослужении, как обращались со святынями, было описано выше и еще будет сказано.

________________________________________

[1] Журналы заседаний Совета МДА за 1893г. // Богословсий вестник. – 1894. – №1.

[2] Тарасова В. А. Высшая духовная школа в России в конце XIX – начале XX века. История императорских православных духовных академий. – М.: Новый хронограф, 2005. – С. 272.

[3] Страницы истории России в летописи одного рода (Автобиографические записки четырех поколений русских священников). – М.: Отчий дом, 2004. – С. 172.

[4] Страницы истории России в летописи одного рода (Автобиографические записки четырех поколений русских священников). – М.: Отчий дом, 2004. – С. 187.

[5] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 23.

[6] Страницы истории России в летописи одного рода (Автобиографические записки четырех поколений русских священников). – М.: Отчий дом, 2004. – С. 162 – 163.

[7] Из материалов по истории подпольной библиотеки и тайного кружка Владимирской семинарии. Библиотека общественного движения в России XIX и XX вв. – Выпуск IV. – Кострома: Школа печатного производства, 1921. – С. 1-2. Эти материалы были изданы в серии "Библиотека общественного движения в России XIX и XX вв." под названием "Из материалов по истории подпольной библиотеки и тайного кружка Владимирской семинарии" в 1921. Материалы сохранились в копии, снятой в 1901 г. с рукописи, и носившей в целях конспирации название "Записки по педагогике для воспитанников семинарии", а оригинал был конфискован в 1901г. Составлены "Записки" около 1897г. студентом семинарии Иваном Алексеевичем Богословским, а затем им же дополненные в 1901г., во время обучения уже в Варшавском Ветеринарном Институте. "Записки" являются образцом семинарской агитационной литературы и, следовательно, в силу своего на значения иногда сгущают краски, но, в целом, детально описывают быт и проблемы духовного образования.

[8] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 51-52.

[9] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 26.

[10] Страницы истории России в летописи одного рода (Автобиографические записки четырех поколений русских священников). – М.: Отчий дом, 2004. – С. 471.

[11] "Пьянство было сильно развито. Устраивались складчины, посылался служитель за водкой и огурцами, и, если зоркий глаз помощника инспектора не накрывал вовремя служителя, то принесенное распивали. В праздники, в дни отпуска в город, любители напивались так, что их привозили на извозчике "мотами". В начале вечерних занятий всегда происходила проверка. Инспектор или помощник Инспектора приходил в класс и пересчитывал воспитанников. Если удавалось напившегося кое-как привести в чувство, то его усаживали за партой – для счёта. Если же нет, то его прятали в нижнюю часть шкафа, находившегося в каждом классе для хранения книг, и там запирали. Если дежурил И.В. Орфинский, очень добрый человек, очень близорукий, то дело сходило благополучно: вместо спрятанного просили кого-либо из другого класса посидеть временно для счета – и только... Если же дежурил помощник инспектора И.А. Машезерский, человек очень глазастый, дело осложнялось, он приказывал, чтобы отсутствующий по возвращении явился к нему. Обыкновенно в таком случае "возвратившийся" являлся на другой день утром с извинением, что "поздно пришел, не решался беспокоить" и т.п. Объяснение принималось, конечно, с большим подозрением, а в случае повторения и совсем лишало шансов на реабилитацию...", – писал об Олонецкой семинарии конца 80-х гг. протоиерей Николай Чуков (Чуков Н., прот. Мои воспоминания. – Часть I. Детство и годы ученья (1870 – 1899). – Новый Афон, 1932. – Машинопись. – С. 47).

[12]Чуков Н., прот. Мои воспоминания. – Часть I. Детство и годы ученья (1870 – 1899). – Новый Афон, 1932. – Машинопись. – С. 47.

[13]Чуков Н., прот. Мои воспоминания. – Часть I. Детство и годы ученья (1870 – 1899). – Новый Афон, 1932. – Машинопись. – С. 47.

[14]Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 44.

[15] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 45.

[16] "Среди учителей было распространено пьянство. В приготовительном классе учитель наш был талантлив и имел на нас хорошее влияние, потом он спился. Учитель греческого языка страдал алкоголизмом. Пили и другие", – пишет митр. Евлогий (Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 24).

[17] "Любители поиграть в карты не оставляли их на уроках Св. Писания и математики". Руткевич П. Т. Семинарские годы (Воспоминания о Киевской ДС за 1873 – 1879 гг.). – Киев, 1912. – С. 3.

[18] Сушко А. В. Духовные семинарии в России (до 1917г.). // Вопросы истории. – 1996. – № 11-12. – С. 112.

[19] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 78; "Нашей мечтой был обычно кусок мяса, так малы были его порции, так жадно мы делили кусочек отсутствующего ученика. Белый (пшеничный) хлеб был лакомством", – вспоминал митр. Евлогий (С. 28).

[20] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 79.

[21] Страницы истории России в летописи одного рода (Автобиографические записки четырех поколений русских священников). – М.: Отчий дом, 2004. – С. 201.

[22] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 79.

[23] Об этом будет подробно сказано в главе о воспитании.

[24] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 79.

[25] Страницы истории России в летописи одного рода (Автобиографические записки четырех поколений русских священников). – М.: Отчий дом, 2004. – С. 171.

[26] Вениамин (Федченков), митр. На рубеже двух эпох. – М.: Правило веры, 2004. – С. 90.

[27] В Казанской академии – Михаил-Архангельское братство, в Киевской – Богоявленское братство, в Московской – Братство преподобного Сергия, в Петербургской – Общество вспомоществования недостаточным студентам.

[28] Академический устав 1910 г. запретил студентам все посторонние занятия, что значительно отразилось на материальном благосостоянии своекошных студентов.

[29] Курбский В. Очерки студенческой жизни (Из дневника бывшего студента). – М.: Б. и., 1912. – С. 122 – 123.

[30] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 96 – 97.

[31] Шавельский Г., протопресв. Русская Церковь пред революцией. – М.: Артос-Медиа, 2005. – С. 254.

[32] Шавельский Г., протопресв. Русская Церковь пред революцией. – М.: Артос-Медиа, 2005. – С. 255.

[33] Шавельский Г., протопресв. Русская Церковь пред революцией. – М.: Артос – Медиа, 2005. – С. 255.

[34] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 81.

[35] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 27.

[36] Никон (Беляев), иером. Дневник. – Житомир: НI – КА, 2003. – С.38.

[37] Колокол . – 1907. – №364. – С. 2 – 3.

[38] Колокол. – 1907. – № 360. – С. 3.

[39] Титлинов Б. В. Молодежь и революция. Из истории революционного движения среди учащейся молодежи духовных и средних учебных заведений. 1860 – 1905гг. – Л.: Государственное издательство, 1925. – С. 88.

[40] Титлинов Б. В. Молодежь и революция. – С. 88.

[41] Шавельский Г., протопресв. Русская Церковь пред революцией. – М.: Артос-Медиа, 2005. – С. 270.

[42] Определением от 29 января – 8 февраля 1896 года Святейший Синод постановил образовать комиссию под председательством Митрополита Иоанникия (Руднева) и поручить ей "составить основные положения относительно учебно-воспитательной части в духовно-учебных заведениях и представить таковые не позже конца апреля 1896 года".

[43] Белявский Ф. О реформе Духовной школы. – СПб.: Синодальная типография, 1907. – Ч. 1: Краткий очерк истории средней духовной школы. – С. 175.

[44] Белявский Ф. О реформе Духовной школы. – СПб.: Синодальная типография, 1907. – Ч. 1: Краткий очерк истории средней духовной школы. – С. 175.

Продолжение смотрите здесь