И все нам простит?

В субботу, 22 апреля, в 13.20 на канале НТВ премьера фильма Валерия Залотухи "Ангел Русской Церкви против Отца всех народов".

Такая вот странная история. Более десяти лет назад появился фильм "Мусульманин". Приняли его тогда хорошо, призы давали, на все лады хвалили и режиссера Владимира Хотиненио, и сценариста Валерия Залотуху, и исполнителя главной роли Евгения Миронова, и других актеров. Уже сам сюжет своей экзотикой привлекал. Русский парень Коля вернулся в родную деревню после афганского плена, где принял ислам и стал Абдаллой. А возвращение его обернулось трагическим конфликтом. Не ужился русский иноверец со своей малой родиной. Корни отторгли свой бывший росток, который был перекультивирован на чужой почве. Так надо было понимать.

А недавно "Мусульманина" снова показали по телевизору. И вдруг стало ясно, что фильм-то о другом. Его тогда не совсем так поняли. Да и не могли, наверное, правильно понять. Жизненного контекста, пожалуй, не доставало.

И только теперь, после арабских волнений во Франции, после "карикатурных" войн, после других событий такого рода фильм стал как будто острее и глубже. Он не просто созвучен сегодняшним дискуссиям, но и вполне мог бы из них вырасти.

А вот как можно было эту историю сочинить и так осмыслить более десятка лет назад? С этого вопроса и начался наш разговор с Валерием ЗАЛОТУХОЙ, сценаристом, писателем, режиссером.

– Я увидел тогда по телевизору маленький сюжет о том, как вернулся через десять лет из афганского плена обращенный в ислам человек. И у меня просто душа возопила: как же ты со своей верой будешь в этом нашем мире безверия? Не в православном, а именно в мире безверия! Эта мысль меня захватила.

Рассказал сюжет Володе Хотиненко. Мы в это время были с ним на фестивале в Ялте. Он с полуслова понял, даже сплясал там на набережной. Поскольку после успеха нашего фильма "Макаров" у нас был карт-бланш – картину сразу же запустили, а я побежал писать сценарий. На самом деле не важно, что мой герой именно мусульманин. Для меня это был образ. Он – верующий. Но только откуда бы он вернулся верующим православным? Из какого монастыря?

Не хочу обижать мусульман, но помню, какие мысли посещали, когда нас с Володей Хотиненко и Женей Мироновым чествовали у муфтия. Нам тогда подарили Коран, вокруг пресса, банкет... Стоим мы, обласканные, и уж не помню, кто из нас сказал: с какой радостью мы бы стояли вот так среди православных, где-нибудь там, где наши кресты.

– Но теперь-то становится важно, что Коля именно мусульманин. Это ведь схема, которая проявляется сейчас в гигантских масштабах. Человек с мусульманской верой приходит в мир, который растерял свое христианство. И этот человек оказывается сильнее обезвоженной среды. Ведь Коля-Абдалла, хотя и погибает, но остается сильнее окружающих. Его не могут заставить пить, блудить, воровать, даже когда это пытаются сделать брат, мать, любящая женщина. При нем не могут безнаказанно глумиться над его верой, и никому не удается добиться от него ни малейшего компромисса. Трагический парадокс в том, что его не могут ни принять, ни победить.

Без веры общество размягчено, оно теряет способность как защищаться, так и интегрировать в себя. Когда пугают мусульманской угрозой, упускают, что это угроза для потерявших себя и веру. Будь сильно христианство, все было бы иначе. Это ведь конфликт между верой и неверием? – Конечно, сейчас идет глобальный процесс противостояния секулярного общества и религиозного. Это теперь уже очевидно. И география основных событий тут вовсе не случайна. Там, где сдают свою религию, приходит чужая. Во Франции один министр еще до всех этих массовых поджогов машин сказал: мы первая мусульманская страна в Европе.

Ничего удивительного тут нет. "Не верите в своего Бога – будете верить в моего". Эту простую истину скажет нам любой нормальный мусульманин. Но к нему-то какие вопросы? Ислам и прежде так распространялся. Что такое, например, Египет? Страна коптов – первых христиан, оттуда наши знаменитые святые вышли. И что теперь? Примеров таких много.

Но вопросы мы должны задавать в первую очередь себе. Почему мы сами свою веру топтали, почему сами от себя открещивались? Почему наши души опустели?

– Эту евангельскую притчу не зря вспоминают в "Мусульманине": в опустевший дом вместо одного беса возвращаются семь.

– Так и произошло. Потому что пуста оказалась комната, пуста душа. Так было и в той деревне, и в стране в целом, и в мозгах наших руководителей. И сейчас полно таких, кто требует: освободите нас от Церкви! Это необольшевизм. Нет тут ничего нового. Разве что фамилии... А так – все было. И кончилось плохо. Все описано у Достоевского. Как он формулировал: социализм – это идея не экономическая, это идея атеистическая. Достоевский ведь свои романы задумывал под общим названием "Атеизм".

– Теперь видно, что очень многое в том фильме не случайно, даже в деталях. Недавний скандал с карикатурами почти буквально повторился. Когда родной брат затронул Аллаха, Коля кинулся в драку, хотя многое терпел и мог бы стерпеть. А брат, будто бы православный, но орудуете схватке иконой, поскольку на самом деле никакая она для него не святыня.

– Я тогда еще не сталкивался с этим в жизни, но чувствовал, что верующий так должен защищать свою веру. Честно сказать, я тогда не думал, как именно должны поступать мои герои. Начнешь на таком уровне размышлять – получатся схемы. Если для меня это загадка, то и для читателя тоже, а так – проницательный человек, конечно, с самого начала все бы понимал. Я, например, просто чувствовал, что Коля обречен, что его убьют, но как и кто, не знал.

– Не меньшее чувство обреченности и безысходности вызывают в фильме люди, потерявшие Бога. Вот это ощущение массовой утраты веры – оно пришло откуда?

– Да что было далеко ходить? От того, что я чувствовал в своей душе. Я ведь совершенно ни на кого не распространяю свою власть автора, кроме как на себя.

В себя заглядывал и ужасался. Через все эти наши общие искушения и я проходил. И только потихоньку-потихоньку поворачивался к главной дороге. Уже взрослым стал ходить в церковь, крестился. Не то чтобы совсем воцерковился, редко все-таки причащаюсь...

А искал, конечно, в себе. И судил себя. Это ведь в начале 90-х, в переломное время, кино наше делилось в основном на две категории. Первое, такое исповедапьно-почвеническое, обозначало: какие мы все-таки свиньи! А второе, условно говоря, космополитически-западническое: какие вы все-таки свиньи! Но я старался думать только про себя: какой все-таки я свинья! Этого хватало.

– Если судить по следующим работам, то можно обнаружить прибавление оптимизма во взгляде на нашу судьбу. Сначала – ощущение полного разложения, утраты себя. А дальше – и в авторском фильме "Попы", и особенно в последней работе "Ангел Русской Церкви против Отца всех народов" – есть движение к свету от боли и разочарования. Это так?

– Вообще я по своей органике оптимист. Для меня стакан все-таки наполовину полон, а клоп пахнет коньячком. Но одно дело надежда, а другое – вопросы без ответов. Есть у меня еще одна история – печальная, горькая и важная для понимания того, что с нами происходит. Это повесть "Последний коммунист" – вещь, я считаю, не то чтобы недооцененная, но неуслышанная, неувиденная. Может быть, потому, что писалась как сценарий, и если бы был фильм, то он прозвучал бы мощнее.

Речь о том, что мы так и не разобрались в главном. Что произошло с нами, с нашей страной, с нашим духом?Сказали: ладно, пусть что было – то было, а мы пойдем дальше. Но кто тогда мы? Не случайно в "Последнем коммунисте" у меня там взвесь такая, без верха, без низа. Ни дна, ни покрышки. Если называть вещи своими именами, то не произошло в обществе глубокого осознания, которое возможно только через покаяние. Так, как было у немцев. Где сейчас Германия и где мы? Они в XX веке падали два раза и оба раза поднимались. Мы шлепнулись один раз, но до сих пор делаем вид, что ничего не произошло. Тут синяк, там губа разбита, но ничего – все забыто? И вот уже, прямо как от моего "Последнего коммуниста", слышу от хорошего, образованного мальчика, нашего соседа: то время было хорошее, это наша история, и Дзержинский должен на месте стоять... Я говорю: ты же не жил тогда! Ну а он – свое.

Такие вещи меня глубоко печалят. Ведь на самом деле это очень серьезно. И что до сих пор у нас Ленин лежит в мавзолее. И что по-прежнему мы ездим по Ленинскому проспекту. И многое другое.

Революция ведь и на вербальном уровне происходит. Не назывались бы большевики большевиками, может, не случилось бы революции. Не было бы имени Сталина, может, не было бы и самого Сталина. Если проезжаешь каждый день по Ленинскому проспекту, в мозгах происходит нечто. В подсознании, в подкорке. И ты перестаешь понимать, где верх, где низ. И у тебя голова меняется с задом, и ты начинаешь задом думать. А потом будешь вопить: почему мне так плохо?! Вот именно потому тебе и так плохо.

– Фигура Сталина в этом смысле принципиальна?

– Да, конечно. Наум Коржавин как-то очень точно сказал: распад сознания русского человека благодаря Иосифу Сталину произошел на атомарном уровне.

Что это значит? Это когда человек, у которого дедушку расстреляли, а бабушка сидела, вот этот самый человек говорит: нужен Сталин – он порядок наведет. Так в простом народе. Что касается интеллигенции, то она по-своему рассуждает: а вот Ахматову-то и Пастернака не расстрелял все-таки. Мы начинаем выискивать в чудовище человеческое, оправдывать его. Но зло должно быть названо злом. В этом смысле мир устроен просто. А нас пытаются запутать.

Ведь как слово "дьявол" буквально переводится с греческого – лжец! Всего-навсего. Искажающий правду. Вот и все, чем он занимался. Поэтому надо с атомарного уровня и восстанавливать себя. Очень многое изменится, если каждый нормальный человек скажет: вот это – зло, это – беда, это – проклятье. Я сознательно соединил эти две фигуры в последнем фильме и процитировал Гитлера, который сказал: "После того, как завоюю Россию, поставлю руководить русскими Сталина". Что может быть обиднее для русского человека, чем такое слышать?

– В этом фильме есть и еще много для нас обидного, горького и страшного. Но остается после него необыкновенно светлое чувство. И надежда. На чем она основана?

– На праведниках, на вере. В каждой деревне есть праведник. И в той рязанской, где у меня дом, есть такая – Дуня Богомолка.

И священство наше. Когда я стал общаться со священниками, то понял, что возможное улучшение страны связано именно с ними. Мы все ищем корни, а корни вот они. У нас не сохранилось как сословие крестьянство, не сохранился тот самый рабочий класс, а об интеллигенции, которую Солженицын метко назвал образованщиной, и говорить нечего. Армия тоже не та, что была. И только священство сохранило преемственность, образ жизни и мыслей, отношение к делу, сохранило все.

Конечно, нынешние дети, которые вырастут, они будут ближе к вере, им будет легче. Да и мы сами еще что-то значим. Тоже силенки есть. Как Виктор Петрович Астафьев сказал: нас можно убить, но для этого надо еще повалить.

Удивительно глубокий и тонкий фильм Валерия Залотухи "Ангел Русской Церкви против Отца народов" завершается словами автора, которыми мне хочется завершить и эту беседу:

"Есть в православном календаре удивительный день.

Последний день Великого Поста.

Верующие святят куличи и пасхи. И в церкви пахнет так, как нигде и никогда не пахнет.

Великая суббота. Христос спустился в ад. И, может быть, поэтому у тех, кто приходит в этот день в церковь такие одинокие глаза. Сегодня все перед Ним виноваты. Все грешны. И постившиеся, и непостившиеся.

Но надежда греет душу.

Наступит завтра.

Он воскреснет.

Он обязательно воскреснет.

И все нам простит".

21.04.2006