Мы верим не в бессмертие души или еще раз о смысле христианской веры

Есть немало людей, которые с симпатией относятся к христианству, но которых Церковь не считает христианами только потому, что они не верят в Воскресение Иисуса Христа. Неужели это действительно настолько принципиально и без Воскресения нельзя обойтись?

– Можно и обойтись... Можно выбрать из Евангелия две-три лично тебе понравившиеся фразы и объявить их "истинным христианством". Но это все равно, что смотреть на себя в зеркало и при этом считать, будто ты погружен в изучение живописи Ботичелли. Две фразы, понравившиеся тебе из всей книги – это проекция тебя в книгу, а не весть книги, дошедшая до тебя.

Весь Ветхий Завет – это ожидание Христа. Евангелие – рассказ о Христе. В состав Нового завета кроме Евангелий входят еще послания апостолов, так вот в них вообще о жизни Христа можно узнать лишь одно: Он жертвенно умер и воскрес. Если вычеркнуть весть о Воскресении – то получится, что апостолам вообще было нечего сказать о Христе...

Если внимательно прочитать апостольские послания и посмотреть те первые проповеди, что приведены в "Деяниях апостолов", нас ждет сюрприз: оказывается то, что проповедуют апостолы, никак не свести к "этическому учению Христа". Они говорят об одном событии: "событии Христа", важнейшей частью которого является "событие Пасхи".

Христианство – не "учение", не моралистика, а рассказ о факте. Апостолы и проповедуют только факт – событие, очевидцами которого были. Ни разу за пределами четырех евангелий они не говорят "как учил нас Господь", не пересказывают Нагорной проповеди и не передают из уст в уста рассказы о чудесах Христовых.

– Вы упомянули Нагорную проповедь Христа. Неужели она, несущая человечеству непреходящие нравственные ценности, менее важна, чем Его Воскресение?

– А вы прочитайте эту проповедь внимательно, и поймете, что в центре ее находятся вовсе не этика, а тайна и личность самого Христа. И если она заканчивается недоуменным вопросом слушателей: "Кто Сей, что говорит так?", значит, именно к этому вопросу и подводил Христос своих слушателей. Он постоянно обращает внимание на тайну Своего прихода в мир, тайну Своего служения, и именно в Своей крестной жертве Он видит главный смысл Своего служения. Слова "на час сей Я пришел в мир" Он говорит вовсе не перед Нагорной проповедью, а перед уходом на Крест.

И еще. Именно если вы считаете, что Нагорная проповедь несет общечеловеческие ценности, вы не можете ее считать чем-то главным и специфическим для христианства, а потому нелогично будет думать, будто согласие с ее якобы "общечеловеческой моралью" может сделать читателя христианином (а не "общечеловеком").

– То есть Вы хотите сказать, что нельзя быть христианином, не веря в Воскресение Христа?

– Христос – Спаситель нашей жизни, а не расширитель нашей эрудиции. Чтобы расширить наш кругозор, вложив в него несколько красивых притч и этических принципов, можно было бы послать члена Союза писателей. Но Христос пришел изменить нашу космическую судьбу. Никакие притчи и проповеди этого сделать не смогут. Мир был изменен вхождением туда над-мирного Бога, то есть воплощением Христа, Его Рождеством, Его смертью и воскресением. Если не принять этого главного, любуясь второстепенным – станешь подобен "чайнику", который ценит компьютер лишь за его дизайн.

Слово христианин – не орден, не звание "почетный гражданин города Ленинграда". Не я придумал христианство, поэтому не должен я подгонять его под свой размер. Если человек не верит в Воскресение, но желает чем-то похвалиться – пусть он хвалится чем-то иным, но не именем Христа: широтой взглядов, нетрадиционностью мыслей, литературным талантом, добрым отзывом о себе на "Голосе Америки". Но не надо позировать рядом с Крестом, который на самом деле ты никогда не пробовал взять на себя...

– И все же, почему Воскресение Иисуса Христа настолько важно для Православия?

– Чтобы понять это, я бы предложил сперва все же четко разграничить мир религии и мир этики. Дело в том, что сегодня на религию возлагают, прежде всего, как раз социальные и этические функции: а потому и Церковь упрекают за то, что она не борется за чистоту окружающей среды, мало обращает внимания на "дедовщину" в армии и вообще не поддерживает процессы толерантного отношения к меньшинствам и мигрантам. Этика, конечно, важна, но если бы религия была равна этике, то не нужно было бы отдельного слова для ее обозначения.

Этика регулирует взаимоотношения людей здесь, на земле, а религия – это человеческий протест против "только человечности", против своей собственной смертной ограниченности. Владимир Соловьев в книге "Три разговора" (1900 г.) предлагает замечательный обмен репликами между персонажем-прогрессистом и самим автором (он назван там "господин Z"). Прогрессист произносит пылкую речь в защиту прогресса, говорит, что с его развитием человечество разрешит все свои проблемы и трудности. И тогда господин Z задает ему вопрос: "Простите, князь, а Ваш прогресс ставит такую проблему, как преодоление смерти?" Тот отвечает: "Нет, конечно, не ставит". Тогда господин Z произносит: "А тогда и сам Ваш прогресс нельзя ставить слишком высоко".

Итак, общая проблема всех религий – возмущение человека своим нынешним состоянием: почему я "коррумпирован" тлением, почему болею, старею и, наконец, умираю? Почему в моем существе "центр тяжести" смещен настолько, что низшее господствует на высшим? Почему я так слеп, что не вижу Бога, а у соседки замечаю лишь верхние кожные покровы, но не разум и душу. Уникальность христианства состоит вовсе не в этике, а в том, каким оно видит человека за пределами здешнего опыта и мира: во-первых, со смертью тела жизнь не заканчивается, во-вторых, личность не уничтожается при соприкосновении с Богом, не растворяется в океане Божества. И, наконец, бессмертие возможно не только для души, для психической индивидуальности человека, но и для его телесной природы.

Христиане не верят в бессмертие души... Не в том смысле, что отрицают, а в том смысле, что не очень-то ему радуются. Ведь в такой вере нет ничего специфически христианского; учение о бессмертии души есть почти в любой религии. В нашем же Символе веры говорится: "Чаю (то есть жду) воскресения мертвых". Именно в этом уникальность христианства. С первых же строк Библия говорит, что Бог сотворил все – и материальный, и духовный мир, а значит, в самой по себе материи нет ничего плохого и злого. Поэтому мы верим, что человек воскреснет весь – и душа и тело. Казалось бы, что в этом удивительного, но во многих религиозных и философских концепциях человеческое существо – это скандал и мезальянс: как частица Божества может оказаться в теле "обезьяны"? Во многих религиях спасение мыслится именно как деконструкция человека, расторжение "неравного брака" божественной души и нехорошего, злого тела, не дающего ей спокойно жить.

Христиане не хуже других знают, что все люди смертны, и если человек принял христианство – это не спасет его от биологической смерти. Но смерть – состояние разлучения души и тела – мыслится как нечто ненормальное и временное, уже преодоленное Христом. Душа говорит своему телу на кладбище: "До встречи! Я подрасту на небе, и в день мировой Пасхи Бог воссоединит нас, преобразив тебя так, что ты будешь соразмерно тем пока еще неведомым мне дарам, которые Господь мне подарит в Вечности". Христианство желает сохранить человека в уникальности его личности и его душевно-телесной природы, поэтому для нас так значимо воскресение всего человека целиком, во плоти, а не просто бессмертие души.

Туринская Плащаница.

– Предположим, Христос действительно Воскрес, но при чем же здесь все остальные люди?

– Представьте себе матрицу: мастер-копию фильма или пластинки. С нее делаются миллионы копий. Если на оригинале появилась царапина, то дефект неизбежно будет и на всем тираже. Можно пытаться исправлять каждый экземпляр по отдельности, но дело это неблагодарное, а часто и невозможное, тем более, что с испорченной матрицы делаются все новые и новые экземпляры. Адам – первый человек – как раз и стал такой "матрицей". Как в случае с поврежденным диском, так и в случае с Адамом "мутация", произошедшая с ним, происходит со всеми его потомками, потому что по человеческой природе мы все – его точные копии.

Единственный выход здесь – исправить оригинал, матрицу, то есть самого Адама. Именно в этом и заключалась миссия Христа, именно поэтому Церковь называет Христа "Вторым" или "Новым Адамом", освобожденным из-под гнета греха, копившегося на земле в течение тысячелетий. В ситуации искушения "Новый Адам" повел Себя иначе, нежели наш общий предок.

Христос восстановил в Себе исходную, замысленную Автором "матрицу" человечности. Каждый из нас только обломочек человека, "недочеловек", ведь никто не владеет всеми потенциями и талантами, на которые способна человеческая природа. Такая полнота была только в первом человеке – Адаме, и такая же полнота есть во Христе. Только в них возможно единство человеческой "сущности" и конкретного "существовования". И потому произошедшее с ними происходит и с каждым из нас.

"Матрицу" испорченной человеческой природы Христос проводит через переплавку. Безусловно, любая аналогия несовершенна, и компьютерный диск не переплавишь. Но в древности были совершенно другие технологии, поэтому церковные писатели и говорят о переплавке. Дело в том, что если в мече появлялась какая-то ненужная примесь, и он из-за этого становился слишком ломким, то его расплавляли и перекаливали, отделяя ненужную примесь. Христос перекаливает в Себе примесь греха, присущую нам. Но когда меч расплавляют, он временно теряет привычную форму, можно сказать, что он на время умирает. Христос тоже проводит "человеческую матрицу" через смерть, через распад на кресте. Но тут же воссоздает ее в чуде Пасхи. Воскрешенную и обновленную "матрицу" Он пробует передать нам. Но если мутация Адама навязывается человеку (злу всегда свойственно навязываться), то воссоздание навязано быть не может. Оно начинает действовать только с согласия каждого из нас, если мы готовы принять в себя Христа, Его воскресшие, обновленные Тело и Кровь.

– Не так давно на экраны вышел фильм Мела Гибсона "Страсти Христовы". Для многих было буквально откровением, насколько страшные страдания пришлось перенести Христу. В конце фильма есть момент Воскресения, но он теряется среди кровавых сцен издевательств над Иисусом. Может быть, действительно этот финальный момент не так важен в сравнении с теми страданиями, которые пришлось претерпеть Христу?

– Важны не страдания, важен их исход. Важно то, что Христос прошел через эти страдания, важно, что страданиями все не кончилось, а было продолжение. Не случайно в православной традиции даже на кресте Христос явлен как Победитель. Это не тяжко обвисшее тело, как изображают Христа на многих католических распятиях, а прямое и ровное. Даже на кресте Христос в полете...

Кстати, я не случайно произнес это слово. Дело в том, что в православной иконографии нет иконы Воскресения Христова! Всем знакомое изображение Христа в белоснежных одеждах, исходящего из гроба со знаменем в руке, – это позднейшая католическая версия, лишь в послепетровское время появившаяся в российских храмах. Традиционная православная икона не изображает момент Воскресения Христа. Существует однако, немало икон, надпись на которых гласит: "Воскресение Господа нашего Иисуса Христа", а реальное изображение повествует о событиях, имевших место днем раньше – в Великую Субботу. Пасхальной иконой Православной Церкви является икона "Сошествие во ад".

Христос на этой иконе как будто абсолютно статичен. Он держит за руки Адама и Еву. Он только готовится извести их из места скорби. Подъем еще не начался. Но только что закончился спуск: одежды Христа еще развеваются выше Его головы, опускаясь вслед за Ним. Он уже взял Адама за бессильную руку и начал путь вверх, а одежды еще опадают вслед за Ним. Перед нами – точка Предельного нисхождения Христа, от нее путь пойдет ввысь, от преисподней – в Небо. Христос ворвался в ад, и сокрушенные им врата ада, разломанные, лежат под Его ногами.

"Сошествие во ад" показывает, как совершается победа Христова: не силой и не магически-авторитарным воздействием, но – через максимальное "Самоистощание", Самоумаление Господа. Богу пришлось зайти очень далеко, чтобы, наконец, спасти Свое творение.

Воскресение Христа – это дарованная нам победа. Или – победа Христа над нами. Ведь люди сделали все, чтобы Жизнь не "жительствовала в них": вывели Христа за пределы града своей души, своими грехами пригвоздили Его ко кресту, поставили стражу у гробницы и запечатали ее печатью неверия и безлюбовности. И – вопреки нам, но ради нас – Он все-таки воскрес.

Поэтому иконописец, задача которого – передать пасхальный опыт Церкви – не может просто представить саму сцену исхождения Спасителя из гроба. Иконописцу необходимо связать Воскресение Христа со спасением людей. Поэтому пасхальная тематика и находит свое выражение именно в изображении Сошествия во ад.

Распятый в пятницу и воскресший в воскресение, Христос в субботу нисходит во ад, чтобы вывести оттуда людей, освободить пленников. Бог Библии знает, как преодолеть смерть, как выйти из пространства смерти, а поэтому мы тоже не собираемся там оставаться.

Так и апостолы говорили о Воскресении не как о событии лишь в жизни Христа, но как о событии в жизни тех, кто принял пасхальное благовестие. С тех пор христианин – этот тот, кто сможет сказать: самое главное событие в моей жизни произошло в Иерусалиме, "при Понтии Пилате"... Частица моей жизни не осталась в могиле.

– Вы говорите, что уникальность христианства в Воскресении, но ведь известно, что почти в каждой древней религии были умирающие и воскресающие боги...

– Первое и самое важное отличие: умирающие и воскресающие боги язычников – это боги растительно-аграрного культа, боги, олицетворяющие собою космические циклы. Радикальное же отличие переживания тайны Воскресения Иисуса в том, что Христос – это не часть космоса. Евангелие от начала до конца – это действие Субъекта, абсолютно свободного от любых законов космоса (природы), которые Он же и создал. Ничто не понуждало Бога стать человеком – это было Его свободное решение. Ничто не понуждало Его жить в нищете среди людей, ничто не понуждало Его взойти на крест. Понтию Пилату, выносящему смертный приговор, Христос говорит, что тот не имеет над Ним никакой власти, Он Сам, абсолютно свободно и добровольно отдает Свою жизнь.

То же касается и Воскресения. Оно не явилось результатом каких-то естественных вегетативно-солярных процессов во Вселенной. Это было Чудо, а чудо не обусловлено "графиком движения космических поездов". Поэтому от начала до конца жизнь Христа – это манифестация евангельского тезиса: "Бог есть Любовь". Любовь же всегда свободна в своем выборе и в своих действиях, это не звонок заранее заведенного будильника.

– Что изменилось бы, если бы Христос не воскрес?

– С духовной точки зрения, если бы Христос не воскрес – это означало бы, что Бог сказал человечеству несколько ласковых слов, но с самим человеком, с его природой ничего не произошло, в нем ничего не изменилось, он остался прежним. У святого Августина есть три образа отношения человека ко греху: "Не могу не грешить, могу не грешить и не могу грешить". Жизнь во Христе и со Христом как раз и дает возможность совершать эти революционные скачки от невозможности не грешить к невозможности делать это. Иными словами, у человека теперь есть возможность изменить свое сердце и ум, вырваться из объятий прошлого именно через то, что в его сердце открывается глубина, не растворимая в социокультурном и биографическом контексте его жизни. Эта глубина связывает его с внекосмическим Богом, то есть Богом, абсолютно свободным от любых законов космоса и причинно-следственных связей.

– Можно ли доказать факт воскресения Христа?

– Доказать нельзя. Если бы это было возможно, то давно бы было сделано. Доказательство – это нечто, убеждающее всех, но поскольку нельзя сказать, что весь мир согласен с христианством, то очевидно, что доказательств на уровне "пифагоровых штанов" у нас нет. Но, я думаю, это не изъян христианства, а напротив – его соль. Можно сказать, что истина Евангелия настолько очевидна, что неверие в нее является грехом. Но в то же время истина Евангелия настолько неочевидна, что вера в нее является заслугой. Господь дал человеку свободу и охраняет ее, в том числе и тем, что отказывается доказательно-навязчиво вторгаться в каждую жизнь.

После Своего Воскресения Христос не явился ни Пилату, ни Каиафе. Это и есть проявление вежливости Бога. Конечно, если бы со мной люди поступили несправедливо, а я затем оказался победителем, то сразу же нанес бы визит своим судьям и палачам. Но Христос обращается только к тем, кто любил Его при жизни. Чудо и любовь совместимы только когда сначала следует любовь, готовность прорваться сквозь туман, неясность, неочевидность и бездоказательность, когда твое сердце кричит: "Я хочу, я требую, мне нужно, чтобы так было!" И только такое сердце получает ответ от Бога.

Чудо и является чудом только потому, что оно неочевидно для каждого, его нельзя доказать никакой теоремой, нельзя подвести ни под одну формулу. Но это право свободного существа – иметь свои убеждения, спорить и доказывать, воскрес ли Христос или этого события никогда не было, подлинна ли Туринская плащаница или это поздняя подделка. И все же, прежде чем спорить, лучше спросить себя: что более соответствует природе человека – христианское свидетельство о пасхальном чуде или тяжеловесная рассудочность "научного атеизма" с пустыми и слепыми небесами? На этот вопрос легко ответить в пасхальные дни. Вот если я скажу вам: "Христос воскресе!" – всколыхнется ли ваше сердце ответным: "Воистину воскресе!" – или вы прикажете ему промолчать?..