Инкультурация по-ингерманландски

Вплоть до 90-х годов XX века, все общины лютеран на территории России фактически имели статус "национальных" церквей. Всякая неправославная проповедь за пределами этнических общин в царской России была запрещена, и лишь после закона о веротерпимости 1905 года "иноверцы" стали чувствовать себя чуть свободнее. К началу революции уже почти во всех лютеранских общинах появились русские, однако по существу эти церкви оставались все равно немецкими, финскими, шведскими, эстонскими, латышскими... В годы большевистского террора практически все они ушли в подполье. Стараясь всеми силами сохранить веру отцов, общины затаились, законсервировались, и когда в начале 90-х годов рухнул "железный занавес", они вышли "на свет" теми же "иноверцами", какими и были до революции.

Но результаты развития многих лютеранских общин за последние годы, возможно, удивили даже их руководителей. Практически все они пережили приток большого количества новых прихожан, исходно не имеющих никаких родственных связей с лютеранством (то есть, не принадлежащих к "этническим лютеранам"). Эти прихожане – в основном русскоязычная интеллигенция, но также и служащие, бизнесмены – сегодня уже численно преобладают во многих лютеранских церквях России. Перемены, которые принесли с собой эти люди, были настолько значимыми, что вместе с ними многие общины совершенно изменили свое лицо. И главное, они, похоже, навсегда перестали чувствовать себя островками "национальной" культуры в стране с "православным" менталитетом. Причем, если применительно к "немецкой" церкви ELKRAS (Евангелическо-Лютеранской Церкви в России, на Украине и в Средней Азии, то есть, в лютеранстве немецкой традиции) такое можно сказать лишь об отдельных приходах, то во второй по величине лютеранской юрисдикции в нашей стране, Церкви Ингрии, это, фактически, магистральная тенденция. Налицо масштабный процесс интеграции не-финнов в Церкви Ингрии, возрастание роли в ее приходах русскоязычных верующих.

Попробуем понять существо этого процесса, разобраться в его причинах и следствиях.

Одна из причин успеха миссии Церкви Ингрии среди не-финнов состоит в том, что этническое ядро этой общины – финны-лютеране – практически никогда за все четыре века существования финского лютеранства не имели своей, особой, "финской" церкви. То есть, финское лютеранство на протяжении большей части своей истории не осознавало себя какой-то особой "финской верой".

В XVII веке, во времена шведского владычества, финские общины входили в юрисдикцию Евангелическо-Лютеранской церкви Швеции. Многие приходы в этот период стали смешанными – шведско-финскими, или шведско-карельско-финскими. Петр I после завоевания Ингерманландии дал всем лютеранским приходам автономию, что было подтверждено в "Уставе иностранных вероисповеданий", и некоторое время финские лютеранские общины были совершенно самостоятельны в вопросах внутреннего управления, подчиняясь лишь непосредственно Сенату. Однако постепенно российская власть сокращала эту автономию: сперва, в 1718 г., подчинив финских лютеран Юридической коллегии, затем, в 1721 г., Святейшему Синоду, и наконец, в 1832 г. насильно включив их в состав так называемого Петроградского епископства единой Евангелическо-Лютеранской Церкви России. В ЕЛЦР ведущую роль играло немецкое священноначалие, ее официальным языком являлся немецкий. Насильственное "онемечивание", безусловно, также сдерживало развитие самобытной финской лютеранской культуры. Но вместе с тем в существовании ЕЛЦР были и положительные моменты. В рамках одной церковной структуры оказались верующие самых разных национальностей – финны, карелы, эстонцы, шведы, немцы, латыши. Единый обряд, единая проповедь для всех. С одной стороны, это било по национальному самолюбию, а с другой – позволяло чувствовать себя членами одной большой лютеранской семьи. Иными словами, в годы Российской империи постепенно формировался некий единый российский лютеранский менталитет, который, cудя по сегодняшним событиям, не исчез бесследно.

Периоды тяги финских лютеран к автономии в истории достаточно кратки. Строго говоря, вопрос о создании национальной финской церкви всерьез ставился только дважды – в годы Гражданской войны и на заре постсоветской России. Исторически и в том, и в другом случае, эти всплески финского лютеранского самосознания приходились на время крушения государственности – в первом случае это был развал Российской империи, во втором – Советского Союза. И в обоих случаях стремление к "самостийности" было своеобразной реакцией на насильственную русификацию и пренебрежение национальным достоинством финнов со стороны тоталитарного режима.

Так, первая волна национального возрождения у финнов Российской империи приходится на рубеж XIX-XX вв., время Победоносцева и Плеве, когда были ликвидированы последние остатки автономии Финляндии, а финнов лишили не только национальной валюты, но даже национальных школ. Последнее приводит к активизации культурной и общественной деятельности финских лютеранских приходов, – последних островков национальной свободы. При церквях возникают финские воскресные школы, певческие хоры, библиотеки. Многие приходы выпускают свои газеты и духовную литературу. Пасторы и канторы берут на себя функцию народных учителей и обучают финских крестьян элементарным знаниям. Некоторые священнослужители берутся за изучение финской этнографии, собирают сведения о традиционном быте финоязычного населения Петербургской губернии – води и ижорцев. Растет влияние финнского пастората и в ЕЛЦР. Казалось, что создание отдельной финской лютеранской церкви не за горами, ведь к 1917 г. финны-ингерманландцы были преобладающей этнической группой среди лютеранского населения Петербургской губернии (более 140 тыс. прихожан).

Первую попытку создания собственной национальной церкви финны-ингерманландцы предприняли после Февральской революции. По инициативе финского просветительского общества "Сойхту" ("Факел") 23 апреля 1917 г. в Петрограде состоялся первый съезд ингерманландских финнов, на котором был поставлен вопрос об автономии Ингерманландской Церкви. После серии промежуточных переговоров между представителями общин 27 января 1919 г. был образован Комитет финских евангелическо-лютеранских общин, который разработал проект "Устава Финской Евангелическо-Лютеранской консистории в России". 5 декабря 1921 г. был рукоположен ее первый епископ – Феликс Реландер.

Однако становлению независимой финской церкви воспрепятствовала советская власть. Уже в 1919 г. начались первые преследования ингерманландских пасторов. В основном они обвинялись в связях с белогвардейцами, что было небезосновательно: в 1919 г. два ингерманландских полка участвовали в наступлении белогвардейцев на красный Петроград. В годы Гражданской войны ингерманландцы, спасаясь от грабежей и преследований, в массовом порядке бежали в Финляндию и Эстонию. К концу войны из России бежала большая часть пасторов, в 1923 г. бежал в Финляндию и Феликс Реландер. После 1928 г. в советском государстве начинаются планомерные репрессии в отношении финнов-ингерманландцев. К началу II Мировой войны практически все финские священнослужители и активисты-миряне погибли в тюрьмах или лагерях. За десятилетие одна за другой были закрыты все финские кирки. Главную финскую церковь в Ленинграде – Св. Марии – в 1938 г. советская власть превратила в рабочее общежитие. В 1939 г. была закрыта последняя финская кирка, принадлежавшая приходу Хаапакангас близ поселка Юкки. В 1941 г. был арестован последний финский пастор в Ингрии, Пекка Бистер (в 1942 г. скончался в тюрьме г. Златоуст Челябинской области). Вскоре после нападения Гитлера на СССР сталинское руководство депортировало всех финнов, оставшихся на еще не оккупированной немцами территории, в восточные районы страны. В ссылках финны-лютеране продолжали тайно молиться, крестить детей, совершать обряды на кладбищах, однако из-за тотальной слежки общение между группами верующих было крайне затруднено, и о единой церкви никто просто не задумывался.

Снова вопрос о создании самостоятельной финской церкви встал только на закате советской эпохи. Когда во второй половине 1950-х годов ингерманландцы постепенно стали возвращаться в родные места, одни – по амнистии, другие – нелегально, многие из них стали тайно проводить богослужения на квартирах и кладбищах. В 1970-е годы в Ленинградской области было уже довольно много нелегальных финских лютеранских общин. После подписания Хельсинской декларации в 1975 г., власти были вынуждены приступить к их легализации (первой была открыта община в Пушкине, которой было возвращено историческое здание кирки). За отсутствие в Ингрии лютеранских церковных структур, новооткрытые приходы вошли в Евангелическо-Лютеранскую Церковь Эстонии, однако практически сразу финны стали претендовать на автономию в рамках эстонской церкви.

Ведущую роль в создании самостоятельной Церкви Ингрии сыграл знаменитый лютеранский миссионер, интеллектуал, музыкант и поэт, пастор Арво Сурво. В 1975 г. он принимал активное участие в борьбе финнов-ингерманландцев Ленинграда и области за легализацию лютеранского прихода в Пушкине. Когда это удалось, Арво Сурво стал там диаконом, а с 1981 года – пастором. За несколько лет Арво Сурво "вывел из подполья" целую сеть финских лютеранских общин на территории Ингерманландии. С 1989 г. он возглавил движение за создание самостоятельной ингерманландской церкви. Вскоре он добился автономии финских приходов внутри эстонской церкви и создания для них в 1990 г. отдельного пробства. После распада Советского союза вопрос о статусе финских приходов был окончательно решен и в 1993 г. Церковь Ингрии была зарегистрирована как автокефальная.

Однако результаты деятельности Арво Сурво и его единомышленников оказались не совсем предсказуемыми. Получилась хотя и самостоятельная, но уже не финская церковь. Одновременно с волной открытия приходов Церкви Ингрии в России началась очередная волна эмиграции финнов-ингерманландцев из России в Финляндию. Появившаяся возможность свободно ходить в церковь не могла остановить многих людей, измученных советским режимом и уже не верящих в возможность построения в России цивилизованного общества. К середине 90-х годов недавно открытые приходы стали пустеть, и перед Церковью Ингрии встал вопрос элементарного выживания. Ответ пришел словно бы сам собой. Церковь занялась активной проповедью среди нефинского населения России, в первую очередь, среди русских Северо-Запада и Поволжья, то есть, в тех регионах, где традиционно проживали этнические общины финно-угров.

Примечательно, что, проповедуя русским, большинство финских пасторов не думали о том, что подрывают устои родной церкви. Более того, они считали это вполне естественным для христианской общины – проповедовать Слово Божие для всех народов. Надо отметить, что финское национальное самосознание, даже в годы тотального противостояния советской идеологии, никогда не скатывалось в грубый национализм. По мнению ведущего в Петербурге специалиста по финской национальной традиции, Владимира Кокко, финны очень восприимчивы к другим культурам, многие явления русской культуры – в особенности русские народные песни – они вообще считают своими. Отрицательно отношение к России (а по данным последних опросов, около 64 % финнов, живущих в Финляндии, плохо или очень плохо думают о России) – это в основном отрицательное отношение к российскому государству, от которого финны (да и другие народы, в т. ч. и русские) и в самом деле претерпели много зла. О самих русских финны высказываются негативно только в случаях откровенно вызывающего поведения приезжающих в Финляндию русских. Людей же цивилизованных и благожелательных, к тому же желающих изучать финский язык, легко принимают в свой круг. Поэтому, когда в начале – середине 90-х на финские языковые курсы при лютеранских церквях (часто бесплатные) стало ходить большое количество русских, русские и финны легко и быстро наладили дружеские отношения.

При этом финны не настаивали на сохранении финского языка в качестве богослужебного, и там, где появлялось много русских прихожан, легко переходили на русский. Иногда достигался компромисс, как, например в приходе Белоострова: по словам его настоятеля, Александра Геннадьевича Кудрявцева, по-финнски там поются только гимны, а проповедь и молитва читаются по-русски. Руководители общин и по сей день постоянно подчеркивают, что в церкви нет места национализму. Епископ Церкви Ингрии, Арри Матвеевич Кугаппи, сам – этнический финн, в интервью автору выразил эту мысль так: "Это счастье, что финский язык не стал для нас мерилом церковности. Гораздо важнее для нас дела веры и внутреннее осознание человеком своего предназначения".

Успех миссии Церкви Ингрии среди русских был усилен еще и изначально правильно выбранной формой евангелизации. Это оказались детские и молодежные лагеря. По словам А. М. Кугаппи, первоначально их открывали не столько для русских, сколько для своих, финских, детей. Но при этом детям разрешили приводить с собой приятелей, "и оказалось, что дети – самые лучшие миссионеры", – говорит Арри Матвеевич. Дети ингерманландцев привели в общины своих друзей из не-лютеранских семей, а те – своих родителей и родственников. Русским легко было в этих лагерях, так как практически все мероприятия происходили на их родном языке – ведь за годы советского режима сами финны-ингерманландцы забыли родной язык. Старики боялись даже дома, на кухне, разговаривать по-фински, поэтому люди среднего возраста в начале 90-х знали обычно только отдельные слова, а дети попросту не знали ничего (иногда родители в целях безопасности даже скрывали от детей их настоящую национальность, а в документах старались всех записать русскими). Все дети, приезжающие в эти христианские лагеря, были практически в равной степени незнакомы с лютеранским вероучением и лютеранской традицией, поэтому, как в настоящей христианской общине, никто не находился в привелегированном положении.

В результате этой деятельности во многих приходах число "этнических" финнов и их потомков уже с середины 1990-х годов заметно уступало числу русскоязычных, а некоторые приходы (например, Св. Михаила на Васильевском острове в Петербурге, или Преображения в Зеленогорске) фактически стали русскими, а не финскими. К началу XXI века значительные группы ингерманландцев остались по сути лишь в приходе кафедрального собора Святой Марии, а также в Гатчине, Белоострове, Губаницах, Скворицах. В остальных же общинах ингерманландцы, если и остались, то не выделяются каким-либо образом из среды русскоязычных прихожан.

Оставалось превратить подобную практику в осмысленную политику церкви, что и было сделано. Огромную роль в становлении лютеранской миссии среди русских сыграл пастор Церкви Ингрии, викарий епископа, пробст при нем же и созданного Русскоязычного пробства, Сергей Робертович Прейман (умер в 2005 г.). До прихода в Церковь Ингрии он состоял в одной из "рок-н-ролльных" общин лютеранского пастора Йозефа Баронаса, пытавшегося в начале 90-х годов создать Единую лютеранскую церковь в России. У Баронаса Сергей Прейман приобрел большой опыт приобщения не-финнов из полудиссидентской петербургской среды к лютеранству . В последние годы жизни Сергей Робертович был настоятелем прихода Св. Михаила в Петербурге.

Под влиянием Преймана сложился изначальный подход Церкви Ингрии к миссии среди русских: рассматривать Россию как страну с православным менталитетом, уделять максимум внимания традициям Православия, стараться адаптировать православные церковные традиции в лютеранской литургии, в облачениях священников и в оформлении лютеранского храма. О. Сергей его единомышленники тщательно изучали святоотческую традицию, историю Церкви и во многих регионах сумели создать новый образ Церкви Ингрии – трариционной, "почти православной" церкви. Именно отец Сергей заложил основы так называемой "высокоцерковной" традиции в современной ЕЛЦИ, сторонниками которой сегодня являются большинство "ингрийских" пасторов.

Поясним: лютеране различают три формы церковного богослужения (и, соответственно, оформления храма и облачения священника) – "низкую", "высокую" и "среднюю" церковь. Под "низкой" церковью подразумевается упрощенная форма обрядовости (молитвенный зал без украшений, простой костюм у пастора, месса не поется, а просто читается). "Высокая" церковь, напротив, подразумевает насыщенную литургическую жизнь, красивые обряды, облачения, процессии, песнопения, каждения во время мессы, украшение храма свечами, хоругвями. "Средняя" церковь включает в себя элементы "высокой". Но в значительно упрощенном виде. В годы репрессий у финнов-лютеран не было не только храмов, но даже простых молитвенных залов, и вопрос о "высокой" церкви попросту не стоял. Приход в Церковь Ингрии отца Сергея совпал с чередой возвращения Церкви Ингрии исторических зданий финских лютеранских кирк, и практически везде встала проблема реставрации и нового оформления. В результате практически везде в новых приходах появились те или иные формы церковного "благолепия". Наиболее ярко "высокая" церковь проявляется на сегодняшний день в приходе Св. Михаила в Петербурге, а также в Зеленогорске, Выборге.

Параллельно заработала Теологическая Семинария Церкви Ингрии в поселке Колтуши, которая также стала очагом "высокоцерковного" направления. Большую роль в этом сыграл преподаватель литургики, епископ на покое Олави Римпелайнен, специалист по православной и католической литургии. Сегодня выпускники семинарии, молодые пасторы, как правило, пополняют число сторонников "высокоцерковности" и на местах способствуют обогащению литургической жизни своих общин.

Активизация работы семинарии привела также и к тому, что у Церкви Ингрии оформились четкие богословские позиции по многим вопросам, актуальным для мирового лютеранства, в частности, по вопросу женских ординаций, гомосексуальных браков и легализации разводов. Практически во всех случаях Церковь Ингрии заняла самую консервативную из возможных позицию, то есть, строгое неприятие перечисленных явлений. В этом отношении Церковь Ингрии стала гораздо более консервативной, нежели Евангелическо-Лютеранская Церковь в самой Финляндии. Такая теологическая линия также способствовала "закреплению" русских в Церкви Ингрии, большинство из которых резко отрицательно относятся к "западным либеральным ценностям".

В годы служения Сергея Преймана ведущие посты в церкви Ингрии заняли русские лютеране, в частности, главный секретарь ЦИ и руководитель Теолгической семинарии в Колтушах, Александр Прилуцкий, глава Информационного отдела и редактор Радиостанции Церкви Ингрии, Александр Кудрявцев, пастор прихода в Зеленогорске и переводчик Епархиального Управления, Александр Асонов. Именно эти люди, наряду с епископом, представляют церковь на большинстве официальных мероприятий, конференций, и в наибольшей степени влияют на ее образ во внешнем мире.

После смерти Сергея Преймана Русскоязычное пробство было упразднено, но было создано новое, Санкт-Петербургское, во главе которого встал бывший пастор прихода в пос. Советский, Сергей Юрьевич Татаренко, также этнический русский. По словам последнего, никаких проблем в "финском" сообществе он не испытывал: "Мы все четко понимаем, что Церковь – это не национальный клуб, а средство проповеди Евангелия".

Однако итоги "миссии Преймана" в Церкви Ингрии – неоднозначны. Нужно сказать, что с уходом отца Сергея в миссионерской практике Церкви Ингрии произошли некоторые коррективы. В первую очередь, заметно ослабла ориентация на православную традицию.

Еще в годы служения отца Сергея было заметно, что те нововведения, которые приносят с собой его последователи, далеко не всегда однозначно положительно воспринимаются в приходах. В Ленинградской области приходы г. Приморска, пос. Советского, дер. Колпаны, г. Гатчины сохранили более простой, умеренный стиль богослужения и скромное оформление храма. Там, где пастор все же был сторонником "высокой церкви", "высокоцерковное" богослужение часто вызывало отнюдь не положительные эмоции у пожилых ингерманландцев, привыкших к предельно простой мессе. Украшения, каждения, иконы воспринимались ими даже не как проявление "православности", а как уклон в язычество. Постепенно такое мнение стало распространяться и на часть русских прихожан и даже пасторов.

В частности, сегодня противником подобных практик считает себя пастор Александр Кудрявцев (приходы в Белоострове и Рощино под Петербургом). В интервью автору он привел примеры случаев, когда появление различных элементов православной церковной традиции (икон, свечей, записок за здравие и за упокой) в лютеранских храмах приводит к смущению верующих, а также вводит в заблуждение "внешних" людей, впервые приходящих в церковь. "Без адекватной богословской оценки, – говорит он, – эти вещи воспринимаются людьми в рамках православной догматики, а зачастую восприятие их – и вовсе небиблейское, то есть, не поощряемое и в самой РПЦ. Если не объяснять людям значение этих вещей, они очень быстро скатываются в идолопоклонство". В частности, пастор Кудрявцев прокомментировал неоднозначность ситуации с подачей записок за упокой в лютеранском приходе Зеленогорска (пастор – Александр Асонов): "Хотя настоятель храма каждый раз им все правильно объясняет, пытается интерпретировать эти записки по-лютерански, говорит, что для Христа нет мертвых, что все мы живы во Христе, прихожане все равно подразумевают неизвестно что, когда пишут эти записки...". Кроме того, как считает Кудрявцев, "проправославное" оформление храма, более дешевые, чем в РПЦ, свечи, возможность бесплатно креститься, привлекают в Церковь Ингрии много случайных людей, которые с тем же успехом обретаются в РПЦ, и которых "ведет в церковь не вера, а стремление к халяве". По словам этого пастора, противниками таких "заигрываний с православием" чаще даже становятся не финские, а русские прихожане, которые сознательно предпочли лютеранство православию. По мнению пастора Кудрявцева, подобное "обновление" лютеранской традиции – неверный путь: "Лютеранская традиция, вера – достаточно самодостаточны, они много могут дать русским людям и без заимствований из православной традиции. Мы должны учитывать православный менталитет наших верующих, но в этом не нужно опускаться до телесного уровня, нужно просто все объяснять и всему обучать".

Сам глава церкви епископ Кугаппи, также позиционирует себя как сторонника скорее "низкой" или "средней", нежели "высокой" церкви. Его позиция по отношению к последователям Сергея Преймана, в отличие от позиции пастора Кудрявцева, является более сдержанной, примирительной: "Литургически это вполне допустимо. Некоторые наши пасторы даже используют кадило за богослужением. Но я сам стою на более простых позициях. Мне важнее не внешние ритуалы, а атмосфера духовности, любви, и само отношение к людям, которое должно быть в церкви".

Плоды миссионерской деятельности Церкви Ингрии за последние годы также говорят о том, что новые прихожане ищут в ней чего-то иного, нежели сходства с православной церковью. Оказалось, что основная аудитория "ингрийских" миссионеров очень далека от православия и традиций Русской Православной Церкви. К слову, случаи переходов из Русской Православной Церкви в Церковь Ингрии, и наоборот, за все годы – единичны. Обнаружился другой интересный итог: во многих городах членами Церкви Ингрии стали выходцы из других протестантских конфессий.

Так, в Саратове приход Св.Михаила Церкви Ингрии возглавил бывший руководитель харизматической общины 'Слово Жизни'. В Казани община 'Свободной харизматической церкви' целиком перешла в Церковь Ингрии, а ее лидер стал лютеранским диаконом. В в г. Моршанске Тамбовской области перешла в лютеранство община последователей Вочмана Ли, а ее лидер стал студентом Теологической Семинарии Церкви Ингрии в Колтушах. В Петербурге членами, правда, уже расформированной, общины 'Преображение' Церкви Ингрии также стали более сотни бывших харизматов, а часть нынешнего прихода Святого Михаила на Васильевском острове – бывшие пятидесятники. Многие крупные общины Уральского пробства Церкви Ингрии в Башкортастане также составлены из бывших пятидесятников. Община в Рефтинске составлена выходцами из адвентистов, в Улан-Удэ – бывшими пресвитерианами, в Новосибирском Академгородке – свободными евангелистам. Много бывших пятидесятников в общине Церкви Ингрии в Екатеринбурге. Община в Ангарске во многом состоит из бывших баптистов.

Есть случаи "нашумевших" обращений. Так, например, не так давно настоятелем прихода Святой Марии в Рязани стал известный историк церкви, преподаватель Российско-Американского Христианского Института и Московской баптистской семинарии, кандидат исторических наук, Владимир Васильевич Солодовников. Последний более 25 лет провел в баптистской общине, однако углубление в историю Церкви привело его к выводу о том, что "исторический протестантизм" представлен исключительно в лютеранстве, а баптистское вероучение далеко от Евангелия. 7 июля 2004 года в разделе "Мнение" лютеранский портал Luther.ru опубликовал статью Владимира Солодовникова "Есть ли духовное пристанище у русской интеллигенции? Только не в баптизме!", где автор обосновывал свой переход в лютеранство. Недавно Солодовников выпустил монографию "Лютеранство: возможная панацея от отпричнины", где обосновывает пагубное влияние репрессий в отношении протестантов при Иване Грозном на всю историю России. Пастор Солодовников первое время после перехода в лютеранство был близок Церкви Ингрии и даже неформально считался ее членом.

Итак, миссия среди протестантов-нелютеран – это уже сложившийся факт деятельности Церкви Ингрии. Однако тонкости, детали осуществления этой миссии еще находятся в стадии разработки. Главная проблема – как продолжать служение и при этом не испортить отношения с другими конфессиями, как избежать обвинений в "переманивании верующих". Официальная позиция епископа Кугаппи – отказ от миссии среди членов других христианских общин ("перетягиванием, переманиванием мы не занимаемся", – сказал он в интервью автору).

В разных городах лютеранские пасторы придерживаются разных точек зрения на проблему отношений с другими протестантами. Уже заявили о себе две крайние позиции: первая – агрессивный прозелитизм, и вторая – отказ от конфронтации и совместная евангелизационная работа. Первую позицию озвучивают преимущественно московские пасторы, вторую – в основном петербурские, что вполне в традициях цивилизационного конфликта между двумя столицами...

Пасторы-москвичи – в первую очередь, известные служители Лютеранского Часа Константин Андреев и Андрей Резниченко, являются сторонниками целенаправленного обращения в лютеранство членов баптистских, пятидесятнических и других не-лютеранских общин. Как заявил 17 мая 2004 года в своей статье, опубликованной на сайте СЛЧ, пастор Константин Андреев, "мы занимаемся и будем заниматься прозелитизмом в среде извращенного протестантизма. Это не наша самоцель, но долг, который мы обязаны нести. Протестантское меньшинство всегда будет в этой стране с ее уникальным геополитическим положением. Но именно лютеране ответственны за то, какое лицо будет иметь отечественный протестантизм. При этом, время неминуемо работает на Лютеранскую церковь. Лютеранам необходимо лишь набраться терпения и ждать, действуя по мере того, как начавшиеся уже сегодня первые симптомы литургического, а значит и теологического кризиса в младопротестантизме, будут развиваться, подтачивая его псевдоосновы и ведя к упадку и переходу членов младопротестантских образований в традиционную лютеранскую протестантскую церковь" (К. Андреев, "Прозелитизм в современной ситуации не самоцель", www.luther.ru). Дальнейшее развитие этой позиции пастор Андреев изложил в своих статьях "Младопротестанты и будущее протестантизма в России" от 27 апреля 2004 г. и "Протестантизм в России" от 2 февраля 2005 г.

Совершенно иной является позиция в отношении "младопротестантской" аудитории петербургского пробста, пастора Сергея Татаренко. Недавно отреставрированный лютеранский собор Святого Михаила на Васильевском острове, где Татаренко является настоятелем, теперь стал местом дружеского и молитвенного общения лютеран и других протестантов. В здании собора, помимо богослужений Церкви Ингрии, с одобрения Сергея Юрьевича, проходят также собрания других, в основном, молодых, протестантских общин, не имеющих собственного помещения: методистов, адвентистов седьмого дня, церквей "Виноградник", "Часовня на Голгофе". Пастор Татаренко довольно много общается с молодежью этих общин, благосклонно относится к их начинаниям и не пытается привести их в лютеранство. Пасторы всех церквей поддерживают очень тесные контакты, что благотворно сказывается на всей религиозной ситуации в Петербурге: никаких конфликтов, никаких обвинений в прозелитизме. По мнению Сергея Татаренко, христиане просто обязаны жить друг с другом в мире, так как они являются примером для общества, а в случае конфликтов "надо всегда уметь дипломатично изъясняться, а не запираться каждому в своей квартире". В целом, можно сказать, что общины Церкви Ингрии тяготеют к позиции скорее петербургских пасторов.

То, что служителям Церкви Ингрии гораздо чаще приходится контактировать с протестантской, нежели с православно-ориентированной аудиторией, приводит в последнее время к смещению некоторых акцентов в проповеди и стиле богослужения. Стало ясно, что теперь новым прихожанам не так уж нужны иконы, крестные знамения. Зато многим из них, особенно молодежи, пришедшей из баптистских и особенно харизматических общин, или просто ничего не знающей о христианстве, часто по душе не классическая органная музыка, а звуки в стиле рока и попсы.

В целях знакомства этой аудитории с Евангелием Церковь Ингрии в последние годы возобновила деятельность проекта под названием "Месса Святого Фомы". Это общедоступное богослужение с энергичными песнопениями в стиле поп и рок. Мероприятие организуется специально для "верующих и ищущих веру", фактически – для невоцерковленной молодежи. Причастие, в отличие от большинства прочих богослужений, предлагается всем желающим. Идея мессы родилась в 1988 году в Финляндии, в Хельсинки, сейчас подобные мессы проводятся также в Швеции, Дании, Германии, Франции и даже Намибии (Африка). В России впервые такую мессу отслужили в соборе Святой Марии 10 февраля 1996 года. Позже их также стали проводить в приходе Святого Георгия в Колтушах, в церкви Святого Иоанна Богослова в пос. Советский (Йоханнес), в церкви Преображения Христова в Зеленогорске, в церкви г. Олонца. Теперь месса проходит регулярно в соборе Святой Марии каждую первую субботу месяца. Финансовую поддержку мероприятия осуществляют лютеране из Финляндии.

Реакция пасторов и прихожан Церкви Ингрии на это явление – неоднозначная. Многие стали откровенными противниками таких мероприятий, например, пастор Александр Кудрявцев в интервью автору высказывался о нем резко негативно: "Почему-то считается, что молодежи надо именно это, что надо полоскать ей мозги низкопробной музыкой, что она не в состоянии понять орган. В Финляндии это было бы полезно, это закрепило бы в церкви финскую молодежь, прошедшую предконфирмационную подготовку. Но в России, я считаю, это неуместно, здесь ментальность – православная, храм для нас – это сакральное место.. А тут получается смесь концерта с литургией. Внимание на этой мессе привлекает не алтарь, не литург, а девушки и юноши, которые бьют в барабан. Привлекательность эта ведет не в духовную сторону". Однако, по всей видимости, такое мнение в Церкви Ингрии не является преобладающим, и число сторонников Мессы Святого Фомы, как и новых молодых прихожан, растет.

Встает вопрос: куда будет двигаться Церковь Ингрии дальше?

Во-первых, по всей видимости, в сторону дальнейшего стирания различий между русскими лютеранами и ингерманландцами. Уже сейчас русские лютеране переняли у лютеран-ингерманландцев такие черты, как стремление к активному церковному служению, социальная ответственность, компетентность в богословских вопросах. С другой стороны, потомки финнов-ингерманландцев, утратившие знание собственного языка и культуры, все больше интегрируются в культуру русскую, чему способствует их общение с представителями русской интеллигенции, наполнившими приходы Церкви Ингрии в последнее десятилетие.

Во-вторых, в сторону дальнейшего укрепления межконфессиональных связей, как с Русской Православной Церковью, так и с протестантскими деноминациями. Скорее всего, это будет совместная евангелизационная и социальная работа, в частности, на уровне молодежных групп.

В-третьих, в сторону дальнейшего углубления плюрализма в сфере формы богослужения и проповеди. Не исключено, что будут восстановлены многие "чисто финские" приходы, где богослужение будет вестись на финском языке, но появится еще больше русских и других не-финских общин. Будут сохранены "низкоцерковная" и "высокоцерковная" традиции, но в некоторых новых приходах также, возможно, будут адаптированы некоторые элементы харизматического богослужения.

Но главное, есть основания верить, что дискуссии по вопросам формы церковной службы не приведут к расколу в ЕЛЦИ. Залогом этого по крайней мере в обозримом будущем является позиция епископа ЕЛЦИР, Кугаппи, а также общая атмосфера толерантности в Церкви Ингрии, за которой – традиция предшествующих веков. Практически все служители Церкви Ингрии, с которыми довелось разговаривать автору, указывают на то, что "высокоцерковность" и "низкоцерковность"– вопросы скорее не богословского, а эстетического выбора конкретного настоятеля и конкретного прихода ("один любит арбуз, а другой – свиной хрящик"). Даже те пасторы, которые не желают участвовать в Мессе Святого Фомы, как правило, признают ее право на существование. Есть служители, считающие себя "батюшками", которых их прихожане называют по имени "отец такой-то", и есть те, кто воспринимает себя скорее "господином пастором", и охотнее отзываются на обращение по имени-отчеству. И те, и другие удивительно мирно уживаются друг с другом в рамках одной церкви. Видимо, в этом и есть проявление золотого принципа Блаженного Августина: "в главном – единство, во второстепенном – свобода, во всем – любовь".