Евгений Евтушенко: Я хочу читать стихи в храме

Утратила ли отечественная поэзия гражданское звучание? Исчерпан ли нравственный ресурс шестидесятников? Прислушивается ли власть к тому, что ей говорят? Насколько опасна ксенофобия? Об этом размышляет знаменитый поэт.

Мы учились друг у друга

– Евгений Александрович, на смену знаменитой формуле "Поэт в России больше, чем поэт" пришли другие ваши строчки: "Поэтам русским нет в России места". Это окончательный диагноз?

– Ничего подобного. Одно не противоречит другому. Поэт в России действительно больше, чем поэт, и тут-то мы не сходимся с господами модернистами, которые попытались снять традиционную гражданскую ответственность со своих плеч. Они считают, что эта формула якобы унижает поэта. Неужели сама профессия поэта, восклицают они, недостаточна, чтобы к тому же заниматься политикой. А я никогда и не говорил, что поэт должен заниматься политикой или писать политические филиппики. Но гражданская ответственность – больше, чем политика. Прежде всего это ощущение боли своего народа. Вот Белла Ахмадулина. Ее стилю совсем не свойственна публицистичность, она, я полагаю, пишет тонкую кружевную поэзию и мастер в этом деле. Но посмотрите, сколько писем ее рука подписала в защиту гонимых – Солженицына, Синявского и Даниэля, многих других. Она поехала в Горький к Сахарову, который был в ссылке. За это ее долго не печатали. Таким же был Константин Паустовский, писательскому стилю которого несвойственна прямая публицистичность, но на трибуне это был оратор, лев! Письмо, в котором он описал наших партийных бонз во время круиза, чему сам был свидетель, ходило по рукам и переписывалось.

– Разделение поэзии на тихую и эстрадную по-прежнему актуально?

– Поэзия так не делится. Есть настоящая поэзия и есть подделка. Меня постоянно хотели поссорить с моим другом Владимиром Соколовым, противопоставить. А между тем тихий лирик Соколов говорил: у Евтушенко тихой лирики наберется целый том.

Меня называют политическим поэтом, что тоже неверно. В основе того, что я пишу, лежат два чувства – любовь, которая меня переполняет, и стыд. Именно из чувства стыда было написано стихотворение "Бабий Яр" , потому что я сам видел, как место, где были безвинно загублены столько человеческих жизней, бульдозеры заваливали мусором.

Наше поколение училось у седых старцев. Скажем, Антокольский воспитал всех поэтов фронтового поколения. Этот человек был соединен со всей культурой, которая у нас была отобрана, и через него мы, собственно, узнавали про существование, например, Марины Цветаевой. Но мы учились и друг у друга, шел процесс взаимоучительства. Окуджава учился у меня сначала, он сам об этом говорил. Я многому учился у него, в том числе человеческому поведению, нравственности. Иногда у нас были большие споры. Помню, как первый раз в литинституте увидел огромного, плечистого парня, который сразу бросился меня проверять. Он начинал читать Бориса Корнилова: "От Махачкалы до Баку." , а я подхватывал: "... луны плавают на боку". Или какие-то стихи Павла Васильева – он строчку, я вторую. А это было сталинское время, читались стихи расстрелянных поэтов. Вот так я познакомился и подружился с Робертом Рождественским. Для многих последние его стихи были неожиданностью, в них он ушел от риторики, а меня это не удивило, потому что у него понимание поэзии было высокое, оно привело в конце жизни к замечательным исповедальным строчкам.

Это моя религия

– Правда ли, что вы читаете стихи в церкви?

– На Кубе я выступал в соборе, в США, во Франции. Не понимаю, почему во всех церквях мира стихи читают, а в наших православных нет. И это в России, где так любят поэзию. Ведь говоря о духовных основах, мы в первую очередь духовным основателем России называем не политиков и святых отцов, а Пушкина! Однажды мне объяснили, что в наших церквях нет скамеек, как, например, в католических храмах. Но это не объяснение. Неужели люди не постоят час-полтора? Потом мне сказали: не было прецедента. "А у Иисуса Христа был прецедент?" – спросил я. Эка, куда хватили, сказали мне, себя с Христом сравниваете! Да не себя я сравниваю. Я убежден, что поэзия в России всегда была чем-то вроде Христа. Русская поэзия – это одно из воплощений классического христианства. Я православный, крещеный человек. Это моя религия, я хочу выступать в своей, православной церкви.

– Но поэты – народ неуравновешенный, могут такого наговорить...

– Конечно, надо быть тактичным, выбирая стихи. Но я думаю, что в церкви, перед ликом святых и великомучеников такт будет проявляться сам собой.

Случай на Политбюро

– Для вас этот год оказался поистине рекордным: в Италии наградили престижной премией имени нобелевского лауреата Эудженио Монтале "за выдающийся талант пересекать границы континентов при гармонической сращенности нравственности, совести и силы выразительности" , в Болгарии – премией имени классика Христо Ботева, в Румынии – орденом за выдающиеся культурные заслуги и наконец в Чили вам должны вручить высшую государственную награду для иностранных граждан – орден имени национального героя Бернардо О'Хиггинса. Все это более чем весомо, от души поздравляем, но... На Родине вас не устают попрекать заграницей. В чем причина?

– Причины разные. Все это происходит от неестественной жизни, которой люди жили в советские времена. Между тем если собрать все мои патриотические стихи и песни, ставшие народными, то их окажется значительно больше, чем у всех тех вместе взятых, кто обвиняет меня в антипатриотизме. Это-то их и бесит.

В любой другой цивилизованной стране я бы подал в суд на Куняева или Валентина Сорокина. Но зачем мне втягиваться в это? У меня есть работа. Сердце поэта – это территория его Родины, где бы он ни был. Молодые американцы, которым я преподаю русскую поэзию, никогда не будут враждебны к стране Пушкина, Цветаевой, Ахматовой, Пастернака, Есенина. А если спросить по-честному кто еще выступает в нашей глубинке с чтением стихов столько, сколько я?! Только в прошлом году я выступал в

Брянске, где являюсь почетным профессором местного университета, в Нижнем Тагиле, Екатеринбурге, Перми, Рыбинске, Набережных Челнах, в Казани, где меня тоже избрали почетным профессором университета, о котором я написал когда-то поэму. Меня не любят две категории – бюрократы и снобы. На отношение ко мне русского народа грех жаловаться.

– Но порой звучат и более грозные обличения...

– Ну да, будто бы я состоял на службе в КГБ. Чушь собачья! Когда Брежнев умер, один из его помощников, собирая вещи, нашел некий документ. Он позвонил мне, пригласил приехать. Вот письмо, сказал он, подписанное двенадцатью известными советскими писателями, в котором они требуют лишить вас гражданства. Я хочу вам его отдать. При этом рассказал, как было дело. Когда письмо появилось, другой помощник постарался довести его до членов Политбюро, и эти старания даром не пропали. А на заседании произошло следующее. Косыгин возмутился: все время приходится разбирать какие-то писательские дрязги! Когда вышла "Братская ГЭС" , сказал он, на нее ополчились, требовали запрета, а это практически поэтический учебник нашей истории. Теперь хотят выгнать Евтушенко из страны. Пора успокоиться! Потом слово взял Брежнев. "Помните историю с его письмом? – обратился он к членам Политбюро. – Сколько мы тогда спорили на эту тему. Но кому он написал? Президенту США? Нет, он написал своему правительству. Он знал, что его за это по головке не погладят. В этой связи хочу вспомнить одну историю, которая была у нас на Днепропетровщине. У одного местного партийного секретаря нашелся критик из числа рядовых коммунистов. Причем критик справедливый, по делу выступал. И секретарь все искал повод ему отплатить. Тогда это большого труда не составляло, вскоре этого человека исключили из партии и посадили. Началась война. Пришли немцы. Осужденного выпустили. Но он пошел не к немцам, а стал подпольщиком, а тот секретарь как раз оказался на услужении у немцев. Так вот, – завершил свой рассказ Брежнев, – Евтушенко я подпольщиком, антифашистом вижу, а полицаем нет". Рассказав все это, помощник протянул мне письмо. Но я его не взял и даже не стал читать. Пусть остается там, где ему надлежит быть. С таким знанием, сказал я, мне тяжело будет жить, неизбежно встречаясь с теми, чьи подписи там стоят. Мы же будем смотреть друг другу в глаза!

Лирики и циники

– Как вы считаете, нужен России сегодня моральный лидер?

– Нужен и не один. Нам необходимо, чтобы моральных лидеров было больше. Нужны люди, одно присутствие которых заставляло бы окружающих вести себя достойно. Они есть, они придут. Есть вещи, которые делать неприлично. Скажем, появляться с расстегнутой ширинкой. Поэтому некоторые люди, выходя к трибуне, лихорадочно проверяют, все ли у них в порядке. Но если мы превратим эту деталь одежды в символ вызывающей бестактности по отношению к окружающим, то увидим, что огромное число людей, в том числе депутатов, выступают "с расстегнутой ширинкой". И кроме этого, они никакого интереса не могут представлять, они забавны только как хулиганы. В этом отношении показательно, что такой человек, как Жириновский, является вице-спикером Думы. Непристойно стране Толстого, Достоевского, Пушкина иметь такого госдеятеля. Это же булгаковский персонаж, Коровьев. При этом вся его кажущаяся оппозиционность заканчивается в момент голосования. Сейчас обнаружилось много людей, которые не знают, что они на самом деле думают, в том числе и сами про себя. Почему, например, в мемуарах некоторых политиков зияют какие-то провалы? Потому что выясняется, что у них нет самостоятельных взглядов, они менялись в зависимости от политической конъюнктуры. Размыто понятие бессовестности.

– Какова ваша реакция на нынешний российский антиамериканизм?

– Что такое Америка? Если вам не нравится Буш или Дик Чейни, то вы с теми, кто против них в США, а таких людей по последним опросам 67 процентов. Неправда и в том, что Америка – страна абсолютной бездуховности. Там есть замечательная интеллигенция, воспитанная не только на американской, но и на мировой, в том числе русской классике. Может быть, на сегодня у них нет такой великой литературы, как во времена Марка Твена и Хемингуэя, но и у нас нет Пушкиных и Толстых. Мы решили покорить Америку ночным и дневным дозором, а фильмы провалились с треском. Мои студенты говорили: зачем показывать третьестепенный Голливуд? А на "Холодном лете пятьдесят третьего... " они плачут. Картина "Возвращение" , которую я не считаю открытием, им оказалась близка, там звучит тема отчуждения детей от родителей. Но самое сильное впечатление произвело "Чучело" Ролана Быкова. Это о нас, говорили они, этот фильм надо показывать во всех школах.

Границы-шрамы

– Ваше самое большое разочарование в жизни?

– После попытки переворота 1991 года – поведение многих людей у власти, которые безответственно отнеслись к поддержке рабочего класса и интеллигенции. Это больше, чем разочарование. Это страшный удар, который мы нанесли сами себе. Я был и остаюсь идеалистом-социалистом и надеялся, что мы сможем постепенно довести социализм в его сахаровском понимании до кондиции, не переходя в наглый капиталистический монополизм. Увы!

– А самое большое заблуждение?

– Ленин. Это было общее заблуждение шестидесятников. Сначала боролись с именем Ленина против Сталина, считая последнего предателем ленинских идеалов. Но все рухнуло после того, как мы открыли архивные документы: ленинская подпись под планом создания первого ГУЛАГа, требования ссылок, расстрелов... Довершило картину чтение "Моей маленькой ленинианы" Венедикта Ерофеева, где собраны ленинские цитаты.

– Вы себя ощущаете человеком мира?

– Да. И одновременно я человек со станции Зима. Что такое границы? Это шрамы от войн. Земля-то не была рождена разделенной, это мы ее разделили.

Самый опасный вопрос

– Назовите десять книг, которые необходимо прочитать человеку в первую очередь.

– Вы ставите очень жесткие рамки. Будем считать это стартовым минимумом. Начнем с Библии. Далее – лучшая книга по истории своей страны, у нас это, на мой взгляд, Ключевский. Лучшая хрестоматия по мировой философии. "Дон Кихот". Весь Шекспир. Весь Пушкин. Достоевский – "Братья Карамазовы". "Тиль Уленшпигиль". Маркес – "Сто лет одиночества". Платонов – "Котлован". Булгаков – "Мастер и Маргарита". Я не трогал поэтов, но хотел бы порекомендовать мою антологию "Десять веков русской поэзии" , три тома которой планирую завершить в этом году. Может быть, будет и четвертый.

– Как бы вы сейчас прокомментировали свои строчки: "Не разлюбил я ни одной любимой, но был на прегрешенья неленивый"?

– Самый опасный вопрос, который можно задать женатому человеку, искренне любящему свою жену.

---

АНКЕТА "РОССИИ"

1 Чем вы гордитесь?

– Тем, что превратил свое стихотворение "Границы мне мешают, мне неловко... " в постановление, которое уничтожило выездные комиссии, унижавшие человеческое достоинство.

2 Чего стыдитесь?

– Стыд – великий двигатель прогресса. Многие мои стихи рождаются от стыда – за историю, давнюю и не очень, иногда за то, что только что происходит.

3 Чем дорожите?

– Признательностью моих читателей. Что касается близких, то хотя я не очень хороший отец, потому что мало времени уделяю моим детям, но все-таки мне кажется, они меня любят, и этим я очень дорожу.

4 Чего вы никогда не простите?

– Предательства.

14.09.2006