О гонениях на Русскую Православную Церковь и об архиепископе Иларионе

Теперь уже ни для кого не оказывается тайной, что в бывшей России происходит постоянное и последовательное гонение на Церковь. Гонение это не стесняется никакими нравственными законами: арестовывают и ссылают на Соловки и на Крайний Север Сибири церковных духовного и мирского чина только за то, что они не скрывают свое православное христианское настроение. О том, как живут в Сибири ссыльные митрополиты, епископы, священники и монахи, об этом было уже довольно сообщений в русской и заграничной печати, так что большевистские борзописцы уже лишились возможности опровергать эти известия, которые оказались не только не преувеличенными, но, напротив, они обнаруживают лишь часть подобных злодеяний, и притом в гораздо более слабых тонах, чем это происходит на самом деле.

Впрочем, бесстыдство и цинизм до такой степени стали привычными в большевистской печати, что участники последней не очень-то считают нужным замалчивать о своих кровавых преступлениях. Они намечают жертвы своих насилий преимущественно среди наиболее авторитетных, талантливых и популярных лиц, и только непростительное невежество нашей интеллигенции во всем, что касается жизни Церкви и духовенства, является причиной тому, что подобные события, как беспричинные аресты церковных светил, остаются не замеченными в печати. Из этих церковных светил некоторые настолько превышают уровень обычного богослова и иерарха, что если бы подобные личности пострадали от большевиков в кругах светских, то вокруг них поднялся бы такой же шум, такой же "аларм", как после смерти Достоевского и Пушкина, пострадавших, конечно, не от правительства, но составивших долго невознаградимую потерю русской жизни.

Система гонений на богословско-философские таланты и ученые авторитеты у большевиков-обскурантов приблизительно такая: эти господа, присмотревшись к авторитету иерарха-проповедника или богослова-мыслителя, убеждают его выступить публично на каком-нибудь философском, богословском или литературном диспуте, обещая ему полную неприкосновенность и стараясь его подзадорить предстоящей трудностью словесного состязания ввиду осведомленности и искусства его противников-атеистов.

Конечно, наши иерархи-богословы – епископы, архимандриты и священники, преподававшие богословско-философские предметы в Духовных академиях в священном сане, а то и просто в мире, "кроют" своих оппонентов, "как приготовишек", по выражению одного из моих правдивых корреспондентов из России, и после первого или второго диспута эти "приготовишки", хотя бы и с седыми бородами, с злобными лицами и со значками всякого рода техников до того робеют, до того теряются перед доводами и запросами апологетов веры, что, по завету своих красных шефов, сами же отказываются от дальнейших собеседований, и представители религии тщетно вызывают к дальнейшему диспуту смелую, но обыкновенно невежественную в предметах веры и богословской науки оппозицию.

Эта самая богословская наука недавно лишилась одного из самых сильных своих представителей, еще совсем молодого, но высокоталантливого, чтобы не сказать гениального, мыслителя архиепископа Илариона (Троицкого). Названный молодой архипастырь, уморенный в декабре 1929 года, когда он был в ссылке на Соловках, был уже пред самой смертью лицемерно возвращен из ссылки в Петроград, где и скончался 15 декабря (28 декабря по нов. ст. – Прим. ред.), не имея еще сорока лет от роду, передвигаясь на костылях последние годы своей молодой жизни, хотя смолоду отличался цветущим здоровьем, имел юношески румяные щеки.

Для большевиков он был особенно опасен, потому что, имея веселый характер и изумительную для его молодых годов всестороннюю начитанность, он всюду собирал вокруг себя огромную аудиторию, особенно из молодых людей, чего более всего боятся и не любят господа большевики, надеявшиеся именно через молодежь укреплять свое влияние на умы.

Владыка Иларион особенно выводил их из себя тем, что в своих блестящих лекциях, речах обосновывал и отстаивал самый ненавистный для них догмат о непогрешимости Святой Церкви, каковой догмат он мастерски связывал с толкованием Священного Писания Нового Завета, то есть именно Евангелия, Деяний и Послания апостола Иоанна, то есть тех именно священных книг, которые лукавыми и упрямыми протестантами злобно противопоставляются церковной дисциплине и аскетическим настроениям нашей Церкви.

У немцев есть удачное выражение: "Epochenmachendes Buch" ("эпохальная книга". – Прим. ред.).

Вот такой именно книгой явилась за несколько лет до революции журнальная статья, а затем довольно обширная брошюра тогда еще архимандрита Илариона под заглавием "Христианство или Церковь", где он неопровержимо доказывает вопреки принятым в науке предрассудкам господствующее, или доминирующее, значение этого догмата не только в Священном Предании – нашем, которое лютеране и другие протестанты спешат назвать монашеским, но и у апостола Павла, на которого они больше всего любят ссылаться, и в Святом Евангелии, и даже в Апокалипсисе.

К сожалению, наша богословская профессура настолько состарилась, если не годами своего возраста, то своей связанностью со средневековой схоластикой, перекачнувшейся к нам чрез катехизисы Лаврентия Зизания, Петра Могилы и митрополитов Филарета и Макария Московских, что стала почти неспособной даже отзываться на всякую свежую богословскую мысль и, скрежеща зубами от досады, обходит таковую молчанием на радость большевикам. Казалось бы, это замалчивание было трудным, особенно в отношении трактатов преосвященного Илариона, который подкрепил свою книжку "Христианство или Церковь" огромным томом своей диссертации "Учение о Церкви в первые три века христианства".

И вот эта книга, как и предварившая ее брошюра, осталась без специального отзыва в нашей литературе, если не считать официальных оппонентов на диспутах. Эти оппоненты хотя и расточали похвалы тогда совсем молодому автору, но кончили дело тем, что заявили о сверхмагистерском, прямо докторском достоинстве помянутой диссертации. Правда, автору была пока присуждена только магистерская степень, во-первых, потому, что дарование докторской степени помимо магистерской было в академии явлением беспримерным, а во-вторых, потому, как чистосердечно признавались оппоненты, что они желали сохранить крепкое побуждение автору приняться за докторскую диссертацию в качестве отдельного труда.

Автор помянутых сочинений преосвященный Иларион, уже почтенный от патриарха и Синода, несмотря на свои молодые годы, саном архиепископа и званием патриаршего помощника, или заместителя, по управлению Московской епархией, продолжал свои диспуты с большевиками с прежним жаром и все возрастающим успехом. Он не только побеждал их своим блестящим умом, неотразимостью доводов и фактов, но и пленял их своей обаятельной личностью и непосредственной ласковостью.

Поняли господа большевики, что мудрено будет уничтожить религию при таких мощных защитниках ее, и без дальних слов арестовали молодого архиерея, хотя он был в высшей степени легален к так называемой советской власти.

Такой же акт грубого насилия и нарушения своих собственных законов они проявили в отношении к другому молодому ученому архиерею, преосвященному Прокопию, епископу Елисаветградскому, почти ровеснику владыки Илариона. Не знаю, жив ли он или его уморили подобно первому и прочим тридцати епископам, умершим в холоде и голоде на соловецкой каторге или в сибирских тундрах, где и поныне томится уже престарелый местоблюститель патриаршего престола, близ устьев Оби, на острове Хэ, митрополит Петр (Полянский), также вполне легальный, даже с советской точки зрения, иерарх.