Хоть яблочка, хоть огурчика....

...Такие события в музыкальной жизни Москвы случаются, дай бог, раз в 5 – 10 лет. К сожалению. Итак, сегодня – официальная премьера крупного произведения: русской хоровой оперы Родиона Щедрина "Боярыня Морозова". Нам повезло услышать ее прежде – на генеральной репетиции.

...Так странно оказаться в Большом зале консерватории в половине двенадцатого ночи.

– А чевой-то вы обернулись? – недоуменный вопрос гардеробщицы. Мол, с концерта идем, перчатки забыли.

– Да мы только пришли! На репетицию!..

– Ну, тогда поднимайтесь по служебной, а то парадная лестница закрыта!

"Закрыта" – значит, ковровая дорожка вычищена-вылизана для следующего дня, ступать не полагается.

Свет приглушен. Редкий, "свой" слушатель осторожно влезает в зал через сцену. А там – уж полным ходом приготовления. Худрук камерного хора Борис Тевлин уносит портрет Шостаковича, оставшийся от вечернего концерта; зал еще не успел остыть. Ставят "леса" для хористов, направо пойдем – литавры найдем, налево – полную группу ударных: колокола православные, стеклянные, редкосплавные... Ударник нервно оглядывает свое хозяйство.

Только уселись – появляются они: Родион Константинович и Майя Михайловна. Пока муж перешептывается с Тевлиным, г-жа Плисецкая дает автографы, удивляя в этот поздний час своей удивительной подтянутостью и аристократичностью... Как из сказки.

Оркестра нет. Тот самый случай, когда сам голос выступает в роли музыкального инструмента. Трубач, два ударника, четыре солиста и хор. Вот и все действующие лица. Хористы – в обыденной одежде, каждый с ворохом нот в руках... Щедрин увлекает Плисецкую на 12-й ряд. Переживают.

– Ну что, начали? – Тевлин оглядывает хор. – Вы готовы? – Обращается к ударным. – Ну тогда... с Богом!

Не к месту, но вспомнилась реприза с Папановым в Театре сатиры, где он – начальник ЖЭКа, собравший при этом самом ЖЭКе самодеятельный хор...

– Уж не хотите ли вы, товарищ начальник, сосватать нас церковникам?!!

– Побойся Бога, Вася, – отвечал Папанов, – тебя в церкву с таким пением и на порог не пустят!

Сейчас же – прямо обратное. С первых же минут – потрясение. Будто стоишь на церковной службе, в том самом мудром внутреннем трансе. Не различаешь каждого слова, но видишь целое – внутри себя. Может, Родион Константинович и не думал о такой трактовке... Но расхристанная судьба двух церквей одной веры, духовный перелом эпохи, поместившиеся в один час времени, – поданы будто мощными мазками богослужения. Несуетного. Не усыпляющего, но пронзительно-щемящего.

Ударник берет смычок, тонкий надрез по металлической тарелочке. Идет сложнейшая, тонкая партия трубы. Справа налево, слева направо волнами пошли голоса замечательного тевлинского хора... Боярыня (Лариса Костюк), уже заточенная в эту гнилую яму монастыря, просит охранника хоть яблочка, хоть огурчика... Охранник (сольная партия певца из хора) отказывает:

– Не смею! – И еще бы: до этого весь караул вокруг ямы Морозовой был казнен. За то, что позволял раскольнице кушать да книжки читать...

...О красках оперы говорить трудно. Певцы и внешне, и "голосисто" подобраны в самый раз – Михаил Давыдов (царь Алексей Михайлович), австралиец Эндрю Гудвин (протопоп Аввакум), Вероника Джиоева (сестра Морозовой)... Царь Алексей Михайлович, нарекая, крестится – это прописано в нотах. Хор в одном из мест (когда боярыню, закованную, тащат в тюрьму), исполняя, притопывает ногой. Ударник бряцает цепью... И это не ради красивого эффекта. Из искр, всполохов, надрывов речи и музыки рождается грандиозное полотно, надо только суметь в своем воображении собрать все щедринские краски воедино...

Прав был Тевлин, сказав, что "Боярыне" уготована по меньшей мере 200-летняя судьба.

01.11.2006