"Что может быть человеку дороже присутствия Божия?!"

Игумен Дамаскин (Орловский) хорошо известен православному читателю как автор семитомника "Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия" и председатель Фонда "Память мучеников и исповедников Русской Православной Церкви". Известный ученый и церковный деятель в эксклюзивном интервью Русской линии рассказывает об уникальном опыте работы с архивными следственными документами, о трудностях, возникающих в процессе подготовки канонизации святых, размышляет о русской истории, об отношениях Церкви и государства. С о. Дамаскиным беседовала наш постоянный автор секретарь Санкт-Петербургской Комиссии по канонизации святых Л.И.Соколова.

– Прежде всего хотелось бы спросить о принципах канонизации, критериях, на которых основывается Синодальная Комиссия, принимая то или иное решение.

– Прославляя святых, Синодальная Комиссия пользуется прежде всего критериями, выработанными столетиями церковного опыта. Меняются методы изучения церковной истории (это или изучение архивных документов, или собирание и запись устного предания), меняется инструмент для принятия церковных решений, ибо и такое учреждение, как Синодальная комиссия по канонизации святых, существует в истории Русской Церкви впервые, но не меняется святость, ибо она имеет критерии вечные, евангельские. По независимым от христианина условиям проявление святости бывает в разные периоды различное. Во времена гонений – это мученики, когда и преподобный становится преподобномучеником, во времена внешнего мира – это бескровные мученики – преподобные. Для принятия Синодальной Комиссией положительного решения, а говоря точнее, отсутствия фактов, препятствующих прославлению, нужно, чтобы была изучена благочестивая жизнь подвижника (при его безусловном православии и подвиге), чтобы была ясность, что подвижник шел спасительным путем, держась исполнения заповедей Христовых, будучи не слушателем только слова Божия, но и исполнителем его. Преподобный – это горящая перед Богом свеча, это сама добродетель, когда люди видят добрые дела подвижника и прославляют Бога. Для прославления подвижника необходимы неоспоримые факты почитания его памяти народом Божиим и те бесспорные чудеса, из которых было бы ясно, что подвижника прославляет Господь. Это условия непреложные, но в разных исторических обстоятельствах они требует некоторой коррекции.

В то время, когда общество в России было воцерковленным, когда преподобные и церковный народ жили одними идеалами и устремлениями, церковное общество почитало в преподобных эти идеалы и радовалось, что люди, живя еще на земле, можно сказать, почти достигали пристани вечной. В настоящее время, когда церковное общество в основном состоит из людей воцерковляющихся, нельзя сказать, что идеалы святых и современных людей, ходящих ныне в храм и, безусловно, нуждающихся в помощи Божией, вполне одни и те же. По своей невоцерковленности современные люди, по выражению Священного Писания, могут искать себе и учителей, которые более льстили бы слуху, нежели научали благочестию, они могут и среди подвижников искать образцы, отвечающие их современным запросам и не совпадающие с идеалами церковными, могут вдохновляться иными идеями, нежели церковные, идеями государственными, патриотическими, даже пытаться воздвигнуть ложного кумира, как это мы видим на примерах попыток прославить царя Ивана IV или Григория Распутина. Иное дело мученики, которые пострадали за Христа и не отказались от веры.

Другой критерий, которым пользуется Комиссия для принятия решения, – это наличие чуда, но чуда очевидного, бесспорного, когда безнадежная в своем естественном течении болезнь по обращению страждущего к заступничеству святого совершенно проходит, и больной исцеляется. Что касается новомучеников, то Синодальная Комиссия рассматривает не только период их жизни, касающийся исповеднического и мученического подвига, но и предшествующий ему, как христианина, который был научен всему христианскому; если он жил недостойно христианского звания, то навряд ли он может быть и прославлен, потому что каким же он может быть образцом – даже и в том случае, если Господь оказал этому человеку милость и спас его через страдания и насильственную смерть. Вопрос о спасении души человека и церковное прославление подвижника – это разные вопросы. Вопрос спасения человека находится целиком в компетенции Божией. А вопрос канонизации – это в основном вопрос прославления образца и имеет и дидактическое значение, это пример жизни для живущих людей, это богатство церковного опыта, в котором мы можем что-нибудь почерпнуть для себя, и, сверх того, просить у святого заступничества и помощи. Как и почти все в Церкви, прославление святых, прославляя во святых Бога, имеет практическое значение, как иконы в храме, как богослужение. Жития святых – это церковное предание, раскрытие евангельского и святоотеческого опыта, базирующегося на Камне, который есть Христос.

– Получается, что Церковь не прославляет всех спасшихся людей? Допустим, человек покаялся, и Господь его спас, как раскаявшегося на кресте разбойника, но это не значит, что его надо прославлять?

– Мне кажется, что Церковь всех спасшихся людей все-таки не прославляет. Это Божия прерогатива, куда человек вмешиваться не может. Если рассуждать о спасении, то в этом вопросе есть тонкая непреодолимая для человеческого сознания грань за земной жизни, куда человеку ступать не должно. Церковь земная, воинствующая, может проникать в этот вопрос до известного предела, дальше – суд Божий. Например, человек отступил от Церкви или лжесвидетельствовал, но Господь все же может спасти этого человека, а людьми земной Церкви, если такой человек будет прославлен, может так пониматься, что можно и предавать, и лжесвидетельствовать и при этом спастись. Однако, один может спастись, другой нет, один возьмется, а другой оставится.

– Какова в таком случае, на ваш взгляд, мера ответственности церковных исследователей?

– Это очень принципиальный вопрос. Любой исследователь, в том числе и церковный историк, не вторгается в область церковного предания, он исследует большей частью внешние события церковной жизни, он стоит перед судом своей просвещенной Христом совести, и Господь уж будет судить, насколько он был добросовестен и прав в своих трудах, исследуя те или иные аспекты церковной жизни. Но если церковный историк-исследователь вторгается в область общецерковного предания, в сущности говоря, если не изменяет его существенно, но вносит в него какой-то вклад – то это уже совсем другой вопрос и другая мера ответственности. К сожалению, современные исследователи не всегда отдают себе в этом отчет, они как бы и не разделяют церковное и историческое исследования. Между тем, в деле церковном другая мера ответственности, и можно легко погибнуть даже при личном благочестии.

– Поясните, пожалуйста, вашу мысль.

– Мы знаем, что всякий человек грешен, в течение жизни он делает что-то хорошее, что-то плохое, при этом кается, но круг его поступков и в добре, и в зле ограничен теми людьми, с которыми он общается и в отношении к которым нарушает или не нарушает заповеди. Но если человек – писатель и что-то написал, то действие оставленного им слова уходит за писателем в вечность, и он оказывается во власти непрекращающегося суда. Допустим, он принес покаяние в своих проступках, но его слово тем не менее стало соблазном – и этот соблазн продолжает действовать, совращая людей: как письменное целительное слово святых помогает спастись, исцеляя души живущих, так и гнилое, соблазнительное слово губит души людей, создавая препятствия на пути ко спасению. Может оказаться, что мучение соблазнявшего словом, только и окончится тогда, когда окончится все земное, то есть после Страшного суда. И в этом случае благословение Страшному суду, оставляющему последнюю надежду для грешников. И если страшно последствие всякого "праздного" слова, по слову Спасителя, то сколь страшней последствия письменного слова, и тем более – в области церковной. И потому любой исследователь в области церковного предания и, прежде всего, в изучении подвига святых не может это делать механически, но должен стараться узнать, желает ли этого подвижник и нужно ли это живущим. В церковной области нельзя действовать без рассуждения. И если его почему-либо нет или по какому-либо вопросу оно отсутствует, то лучше вообще воздержаться от делания, нежели делать безрассудно, тем более, что в Церкви никогда не было идеи – делания ради делания, ибо все дела земные есть всего лишь инструмент для нашего спасения. Те труды святых отцов, по тем или иным вероучительным проблемам, которые мы имеем, возникли потому, что была общецерковная в них необходимость, чтобы оградить души от какого-либо соблазна или ереси – и это было сделано. Если проанализировать, что было сделано за последние годы в области агиографии, то можно сказать, что к 2000 году в Русской Православной Церкви такая потребность назрела. Это была церковная необходимость, пожелание мучеников и оставшихся церковных свидетелей – "живых обломков церковного предания". Открылась, благодаря молитвам и подвигу тех же новомучеников, возможность подвести до некоторой степени итог периоду гонений на Русскую Православную Церковь, исследовать ту часть церковного предания, которая заключает в себе жизнь, страдания и смерть новомучеников. За период с 1988 года по настоящее время Русская Православная Церковь подвела в области канонизации итог не только периоду гонений, когда был прославлен Собор новомучеников, но и за весь Синодальный период.

– Кажется, что опыт жизни новомучеников не востребован церковными людьми?

– Если посмотреть на то, насколько современные люди осведомлены о жизни новомучеников, хотят соприкоснуться с церковным преданием, читают жития, вникают в опыт своих предшественников по жизни в Церкви, то мы дадим отрицательный ответ; современные люди не пускают в духовный оборот это наследие; для сегодняшнего человека эта эпоха в значительной степени остается неизвестной. Эта эпоха отошла в вечность, пришли новые-старые соблазны, а опыт предшественников остается неизученным. Русская Православная Церковь в 2000 году осуществила канонизацию множества новомучеников, поставив во главу прославления именно мученический подвиг, преодолев политические и идеологические разногласия. Ныне же множество людей воспринимают Церковь относительно этого вопроса как инструмент для достижения тех или иных политических целей. Отсюда рождается пожелание канонизировать Ивана Грозного или Григория Распутина. Однако, в тех случаях, когда канонизация имеет не церковные цели, она становится средством разрушения Церкви. Иногда тот или иной исследователь хотел бы включить в Собор новомучеников "своего представителя", руководствуясь иногда личными идеями, к которым исследователь испытывает определенное пристрастие, имея под рукой довольно ограниченную информацию о подвижнике. Меж тем как в случае канонизации лучше многократно все перепроверить, нежели допустить ошибку.

– Приведите, пожалуйста, примеры из вашей практики.

– Исследователь имеет дело с одним или несколькими архивно-уголовными делами, но не имеет всего архивного фонда. Исследователь часто исходит из очень ограниченного круга фактов, и целостная жизнь того или иного исповедника ускользает от его внимания. Между тем как жизнь исповедника времен безбожных гонений не поддается никакому логическому исчислению и зачастую оказывается сложнее всех предполагаемых гипотез. И может оказаться, что человек совершил нечто, делающее его канонизацию невозможной. Допустим, Санкт-Петербургская епархия имеет архивно-следственное дело, касающееся того или иного изучаемого исповедника; исходя из материалов дела, они могут быть поданы на канонизацию. Между тем, этот же самый человек может оказаться в других делах, относящихся к другим людям, лжесвидетелем. Допустим, человека вызвали в НКВД в качестве свидетеля, и он, малодушествуя и боясь потерять свободу, оговаривает другого человека. Но наступает 1937 год, когда репрессивному уничтожению были подвергнуты и лжесвидетели, и осведомители, и его вызывают на допрос уже в качестве обвиняемого. Человек, понимая, чем ему грозит самооговор, отказывается от возводимых на него обвинений – и расстреливается. А в архиве остаются оба дела...

– Почему от Московской епархии прославляется много мучеников?

– Произошло это потому, что Московская епархия руководствовалась подробно выработанными принципами церковно-научных исследований материалов подобного рода. Прежде всего – это полнота исследований, касающихся жизни того или иного мученика, поднятие всех возможных материалов, в которых могли бы отразиться обстоятельства его жизни. И, прежде всего, поскольку речь идет о новомученике, это исследование всего фонда архивно-следственных дел данной области. Любой православный человек, живший в годы гонений и подвергшийся репрессиям, мог право и бескомпромиссно исповедать свою веру, но мог и малодушно отступиться, а мог и стать лжесвидетелем против ближнего – эти материалы находятся в его архивно-следственном деле, но он мог лжесвидетельствовать о других, не будучи поначалу арестованным, – тогда эти материалы находятся в архивно-следственных делах других людей, и мы можем их отыскать и исследовать, лишь просмотрев весь архивный фонд, что при исследовании новомучеников Московской епархии и делается. Для того, чтобы Московская епархия подала материалы на столь великое число новомучеников, пришлось в течение семи лет исследовать весь фонд, то есть 96 тысяч архивно-следственных дел, просмотрев материалы, не только непосредственно касающиеся того или иного мученика, но и касающиеся других лиц, где человек мог проходить свидетелем.

Были изучены материалы, касающиеся не только жизни самих исповедников, но и свидетелей, и лжесвидетелей, и осведомителей – кто был лжесвидетелем или осведомителем, а потом расстрелян. Правильно поставленная работа может идти только на этой основе. Без этой работы канонизация новомучеников Московской епархии ограничилась бы включением в Собор новомучеников двадцати-тридцати имен. Кроме того, при подготовке материалов к канонизации новомучеников Московской епархии по возможности отыскивались родственники и свидетели. Бывало, хотя и редко так, что и родственники были против канонизации из-за неблагочестивой жизни человека. Если бы этот человек был неблагочестивым, непросвещенным язычником, но вдохновленный проповедью о Христе, претерпел страдания – это одно. А когда православный пастырь, всему наученный, истратил свою жизнь на потакания страстям – это совершенно другое. И дай Бог, чтобы Господь за страдания простил ему его собственные грехи, а не то, чтобы молиться и быть заступником за других. После Воскресения Христова и всемирной проповеди после Пятидесятницы никто не может рассчитывать прожить, будучи уже просвещенным, отступником от веры всю жизнь и вдруг стать благоразумным разбойником. Бывало и так, что по материалам дела человек держался вроде бы и мужественно, но, оказавшись в лагере, впал в такое уныние, от которого собственно и умер, так как внешне был обеспечен даже лучше, чем многие другие его соузники, получая посылки настолько в достаточном количестве, что отказывался от лагерного пайка. Бывает так, что родственникам почему-либо неприятен какой-либо факт и они просят его скрыть. Например, когда изучались материалы, касающиеся прекрасного кимрского священника протоиерея Феодора Колерова, близким было неприятно обнаружение покаянного письма, написанного отцом Феодором епископу Петру (Звереву), из которого явствовало, что священник на время примкнул к обновленчеству и был даже на некоторое время запрещаем епископом Петром в священнослужении с одновременным объявлением об этом по всем церквям Тверской епархии. Тогда Синодальной Комиссии несколько раз пришлось возвращаться к этому вопросу и его изучать. И конечно, глубина и искренность покаяния, непреднамеренность заблуждения оказались в этом случае совершенно очевидны, и канонизация послужила к славе Божией.

– Как вы смотрите на то, что нецерковные люди осаждают Комиссии с целью иметь репрессированных родственников святыми?

– Я считаю это явление для родственников крайне вредным во всех отношениях. Оно допустимо только в единичных случаях, если сам святой мученик, за которого ходатайствуют родственники, показывает это достаточно явно. А показывать это он может только через обращение своих родственников к Церкви, ибо о чем большем может печься святой мученик, как не о спасении своих родных? Посему, пока желание родственников о канонизации своего предка не приводит их самих к обращению к вере, к Церкви, это остается только лишь их собственным внешним пожеланием, не имеющим отношения к мученику, и мы не знаем, хочет ли сам мученик прославления своего имени. Бывало так, что сын ходатайствовал о прославлении отца, и проходили годы, и за эти годы происходило обращение молитвами близкого ему новомученика не только его самого, но и родных его, когда крестились все внуки человека ходатайствующего, он сам заболевает смертельной болезнью, но молитвами отца-мученика чудесным образом исцеляется, и уже умирает в день памяти своего святого покровителя – отца-мученика; Господь показывает тем видимый знак, что ходатайства отца-мученика о своем сыне услышаны, Он благословляет встречу сына с его святым отцом, пролившим кровь за Христа.

Это очень тонкая вещь – связь небесного духовного легкого мира святых с тяжелым и косным земным. Небесный мир святых ведь никуда не уходит, это мы уйдем с этой земли, а он останется, и остаются пожелания святых о земных людях, небесных о земных. Принято считать, что дело канонизации – это дело, условно говоря, исследователей, а те, которых канонизируют, как будто не существуют, как бы они ни при чем, их как бы нет; и мы иногда поступаем почти как неверующие люди, изучающие какие-то предания давно минувших дней и несуществующих людей. Но они существуют и могут изъявить и свою волю в этом вопросе.

– А что можно сказать о расстрелах в гражданскую войну?

– Исходя из сказанного – необходимости полноты сведений для принятия решения относительно канонизации – ясно, что если бы канонизация новомучеников проходила в 1970-е годы, то недостаток материалов, касающихся расстрелов 1918-1919 годов можно было бы преодолеть, прибегнув к помощи свидетелей, и недостаток сведений мог бы быть ими восполнен. Сейчас, когда прошло столько лет и свидетелей не осталось, большинство этих материалов так и останутся не проясненными.

– Хотелось бы спросить и о так называемой Псковской Миссии. Сейчас существует точка зрения, что служившие в годы Великой Отечественной войны на оккупированной территории священники, арестованные впоследствии за сотрудничество с немцами как предатели Родины, пострадали за веру?

– Когда мы говорим о сотрудничестве – пусть и священнослужителя – с другим государством во время войны, то мы уже переходим из плоскости веры в плоскость политики. Принято ныне считать, что советская власть, черным сердцем которой являлась безбожная коммунистическая идеология – была властью по существу антинародной. И это действительно так. И на этом основании почему-то считается, что если бы Россию завоевала гитлеровская Германия, то нас бы завоевала более просвещенная нация, и все было бы отлично. Эта точка зрения навязывается теперь весьма активно современной молодежи. Такая точка зрения, если и возможна, то только после полного прекращения культурной, государственной и религиозной дееспособности страны, только после того, как народ, населяющий страну, превратится в этнографический материал, могущий уже только в этом качестве послужить пользе других народов и строительству других государств. Хотят ли современные люди идти по пути забвения, разорвать связь со своими отцами и дедами, я сомневаюсь. Все арестованные за сотрудничество с немцами в годы Великой Отечественной войны вряд ли могут называться пострадавшими за веру, и, прежде всего потому, что, приступая к священнослужению на оккупированной немцами территории, многие из них должны были давать подписку о сотрудничестве со службами безопасности фашистской Германии и проводить враждебную своей Родине линию, а в каких-то случаях и доносить. Об этом достаточно ясно показано в статье, основанной на документах, "Помнить все. Документы свидетельствуют: часть священнослужителей на оккупированных землях служила тайным целям фашистских спецслужб", опубликованной в 2001 году в газете "Русь Православная" в N 11-12. В той великой войне победа была одержана вопреки идеологии коммунизма, вопреки Сталину и его окружению, в той войне победил сам народ, в данном случае только себе обязанный победе, а великими жертвами – коммунистической власти. Русский народ не любит воевать, но, благодаря большому историческому опыту, воевать умеет. Люди погибали в этой войне, но они чувствовали себя тогда вполне русскими людьми, наследниками своей тысячелетней истории. И какое же может быть прославление людей, вставших тогда на сторону оккупантов?

– Но ведь тогда открывались храмы, где они служили?

– Это лишь аргумент, оправдание, соответствие которого истине мы никогда не сможем проверить. Кто сможет кроме Бога заглянуть в сердце человека и проверить, какой в действительности помысел руководил его поступками – искреннее ли заблуждение или корыстная выгода. Для человека естественно пытаться позиционировать свои поступки как положительные, только он знает сам, что им двигает: личный ли интерес, страсти ли, жизнь ли по Богу, но трудно представить, чтобы кто-нибудь из наших подвижников и святых, предпочитавших служение Богу и самой ценности своей жизни, как например, отец Иоанн Кронштадтский стал бы членом Псковской Миссии и разъездным миссионером под руководством властей фашистской Германии. Такое сотрудничество входит в противоречие со священнической совестью и тогда, когда священник дает расписку, что он будет сотрудником спецслужб или будет о ком-то доносить. Он в таком случае встает на политическую платформу и выходит из церковных пределов. И какая разница кто предается? Нет цены, которую можно было бы заплатить за грех. Ну, хорошо, я погрешу, потому что нужно открыть храм, а зачем храм, если сам погибнешь? Душу свою за это не выкупишь.

– Нельзя не зафиксировать, что в некоторых документах ФСБ есть высказывания о том, что немцы – это культурная нация, и они освободят страну от советов и вернут отобранное большевиками?

– Это вполне естественно, и действительно так оно и было, многие люди до соприкосновения с оккупантами, так и считали. Происходило и происходит это потому, что человек рассуждает о том, чего не видел, что от него далеко и в достаточной степени абстрактно – об этом он почти всегда судит ошибочно, а если к тому же его ум настроен самокритично, как у большинства русских людей, склонных к самоумалению и самоуничижению, то он уже во всем готов расхваливать чужую страну, особенно ему малоизвестную. Это происходит вследствие невозможности воспринять опыт другого народа, оценить другую культуру со всеми ее составляющими отдельным человеком, и тем более не специалистом. Зверства коммунистической власти по отношению к русскому человеку были беспощадны и безграничны, но и зверства фашистской Германии также были беспощадны и безграничны. Деятели Псковской Миссии уже знали о массовых казнях. Да и что такое человек и власть, человек власти? Неужели же человек, как и всякий человек, ограниченный по природе, будет следовать декларациям – чтобы процветала христианская вера у завоеванных народов, сам при этом исповедуя безбожие; стремясь к порабощению этих народов, будет строить храмы и покровительствовать вере. Конечно, он будет каждый день и каждый час проводить в жизнь свое реальное убеждение, линию, какая соответствует ему лично, а никак не декларации. Об этом достаточно ясно пишет священномученик Вениамин (Воскресенский), епископ Тутаевский, викарий Ярославской епархии.

– В житии владыки Вениамина (Воскресенского), написанном вами, есть очень глубокие мысли о взаимоотношениях Церкви и нового советского государства...

– Священномученик Вениамин – это гений, и его лучше всего процитировать точно.

"Говорят: возможно разделение гражданского элемента от религиозного, – пишет он. – Это или заблуждение, или софизм.

Социализм в отвлеченном представлении есть чисто экономическая система. Многие поэтому думают, что экономическую жизнь можно построить, совершенно не касаясь религии. В одном и том же обществе могут существовать – религия сама по себе, а экономическое построение само по себе. В продолжении своем эта мысль будет говорить, что один и тот же человек правой рукой может делать религиозные дела, а левой, независимо от правой, – экономические, разрабатывать чисто экономическую сферу жизни по желанию, по самым разнообразным системам. Такое представление основывается на другом представлении, что душа человека свободно делится на две сферы. В одной человек живет в Боге и религии, в другой – с одним только миром: гражданским, светским, земным. В последней части религия не требуется. Обе части живут параллельно, но и могут обходиться одна без другой. Представление о таких двух существованиях в душе – религиозном и безрелигиозном – в основе своей не верно. Этот параллелизм и раздельность двух существований – в абстракции. Реально конкретно его нет и быть не может. Для верующего, для христианина это невозможно потому, что к нему идет требование Христа – возлюбить Бога всем сердцем, всею душею, всем разумением (Мф. 22, 37), всею крепостью (Мр. 12, 30); не часть души, а всю душу, не духовную только, но и физическую "всю крепость" христианин должен отдать Богу. В душе вся жизнь – и вечная, и земная. Всю жизнь: и вечную, и земную, и духовную, и материальную должно отдать Богу. И когда будет строить жизнь земную христианин, он всюду подведет религиозную основу, всюду даст религиозное окружение, всюду включит религиозный элемент. Хотя бы имел дело с самыми материальными делами и предметами, христианин говорит: "Все во славу Божию". Когда будет строить жизнь неверующий, он не сможет взять лишь часть жизни для своего чисто экономического строения. Он будет стремиться взять непременно всю жизнь для безрелигиозного строения.

Неверующие строители щедры на обещания полной религиозной свободы, т.е. очень словоохотливо обещают предоставить некоторую часть жизни для любой религии с тем, чтобы всю остальную часть жизни занять исключительно безрелигиозным содержанием. Но такие обещания, во-первых, не приемлемы уже по самой природе своей: безрелигиозность, какая бы она ни была, неприменима для религиозности, во-вторых, эти обещания никогда не выполняются неверующими строителями жизни. Исполнение обещаний полной свободы и здесь, возможно, скорее только в абстракции. И религия, и атеизм в природах своих имеют одинаковые свойства – центробежную силу расширения. И религия стремится объять всю жизнь, одинаково, и атеизм, даже в большей степени, стремится захватить себе жизнь. Атеизм может здесь преуспевать гораздо более, чем религия, ибо у атеизма больше средств и способов для достижения целей, нежели у религии. Религия пользуется одной лишь внутренней силой убеждения. Противно религии принуждать к религии. Для атеизма все позволено, кончая всеми видами насилия. Ими атеизм всегда и пользуется для своего распространения. Религиозная свобода поэтому наиболее представляется всегда религиозными правителями, нежели атеистами. Но представим атеистическое правительство с идеальной терпимостью к религии. Это мало изменяет дело нашего вопроса. Христианин, как и верующий всякой другой религии, никогда не может удовлетвориться и примириться с атеистическим правлением. В религии человек не изолирован от окружающей его жизни – семейной, общественной и государственной. Религия не есть отдельная клеточка при многих других клетках организма. Христианин, как человек, является членом семьи, общества, государства. Когда весь организм строится безрелигиозно, существенно затрагивается религиозность человека. Он знает: "Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущий; аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий". Поэтому безрелигиозное настроение жизни, хотя бы и самое терпимое к религии, хотя бы и при самом возможном разделении материально-гражданской стороны от религиозной, принципиально не может быть приемлемо для христианина и человека всякой другой религии. Неприемлемость усиливается тем еще, что с виду чистая безрелигиозность есть в действительности настоящее богоборчество, задающееся целью произвести полное уничтожение религии, христианства в особенности. Мнимое отделение религии от гражданской стороны нисколько не меняет существа дела. Эта гражданская сторона, во-первых, не сторона, это все тело государства; и это все тело, во-вторых, совершенно атеистическое, богоборческое. Со света, с земли, из государства, из народа, из общества, с площади, из дома, из семьи, даже с поверхности тела человека – с его шеи, религия начисто выметается и запирается в индивидуальную "внутреннюю клеть", в "душу", с тем, чтобы она не посмела выглянуть "за окно души", в окружающий мир".

– Не удержаться, чтобы не спросить о православной журналистике, нужна ли она вообще?

– Если она служит делу христианского просвещения, делу приобретения народом самосознания, то нужна. Смотря, какие цели преследует журналистика. Это вопрос в значительной степени совести, как люди смотрят на свое профессиональное занятие, на журналистику, на историю, на свое место в обществе, на то, что происходит в стране. Если журналист преследует цель вникнуть в тот или иной вопрос, видит, что многое не изучено, потому что некому изучать, нет времени, нужных книг или архивов, то он должен попытаться сделать свое дело, но при этом он должен быть весьма и весьма осторожен, потому что православная журналистика касается церковных проблем, которые начинают обсуждаться перед людьми зачастую весьма враждебно настроенными к Церкви, которые могут и воспользоваться с иной целью тем или иным исследованием.

Православный журналист, прежде всего, должен разобраться в самом себе, чтобы не получилось, что в форме православной журналистики он будет излагать разные предрассудки, приобретенные им в результате жизни в довольно-таки развращенном современном обществе, буквально опутанном от начального образования до высшего разного рода вымыслами. Такая журналистика вряд ли полезна. России скорее нужны самоотверженные исследователи, нежели журналисты.

– Ваш взгляд на историю России, похоже, не соответствует общепринятому?

– Общепринятая точка зрения такова: в России с изучением ее собственной истории обстоит дело совершенно благополучно, и история России совершенно известна и изучена. Странная точка зрения, если учесть, что изучаться история России началась сравнительно недавно, только в 19 веке, за это время вряд ли вообще возможно было даже освоить архивные фонды, не говоря уже о том, чтобы осознать социально-общественные реалии того или иного периода развития страны, при том, что они уже сильно отличались от времени, в котором жили историки. Представим себе, если бы ботаники или биологи, не накопив обширного первичного материала, приступили бы тотчас к формулировке выводов, на основании некоторых своих соображений, и так собственно и делают русские историки, зачастую заменяя изучение первичных материалов и документов остроумными домыслами или искусственными гипотезами. Кроме того, русская история как наука всегда была отягчена внеисторическими проблемами, основная суть которых заключается в том, что история, как область научных изысканий, стала разрабатываться после того, как ученые, приступившие к изучению, уже имели сложившиеся взгляды, выработанные иной культурой, которая являлась результатом иного исторического процесса. Уже одно это создавало в изучении предмета почти непреодолимые трудности. И Соловьев, и Карамзин в изучении русской истории были во многом иностранцами, как получившие западноевропейское воспитание и мировоззрение. В 20 веке восторжествовала коммунистическая идеология и такая власть, которой нужна была уже только одна идеология: "научный агитпроп", основной задачей которого было поддержание власти и оправдание данной политической системы. Человек живет десятилетия и призван наследовать вечность, государство живет столетиями и вечности не наследует. Человек для своего самоопределения пользуется Евангелием, а лица, возглавляющие государство, если они хотят сохранить государство и споспешествовать благосостоянию своего народа, создавшего государство, должны пользоваться историей государства, история для них и образец, и сборник политических, экономических и нравственных рецептов для действий во время войны и мира.

Для политических деятелей каждого государства история своей страны – это единственно верный учебник по геополитике, причем, у каждой страны – свой учебник, и успешны те деятели, которые проходят эту науку по своим учебникам, а не по чужым. К сожалению, русская история, как объективно существующая наука, почти не существует, причем, русское общество даже и не осознает этого. Историк при описании исторических событий зачастую не изучает истории, не обращается к архивам, многим и в голову не приходит, что история нуждается в исследованиях, они выходят на поприще историков с заранее принятой, сформированной часто чуждым и чужеземным воспитанием и образованием точкой зрения, всего лишь подбирая в качестве доказательств ей те или иные документы. Это не значит, что, изучая архивы с целью понять феномены русской истории, мы обнаружим что-то сенсационное – мы обнаружим главное, что у России, как и у всякого, долго живущего национально-образованного государства, есть своя история, пусть скромная, но своя, а своя история дороже народу, чем тысячи расцвеченных, как павлиний хвост, чужих; и горе народу без знания и освоения своей истории, в этом случае всякое изучение и использование другой – самоубийство. Исторические исследования требуют от современного русского ученого, кроме знаний и способности к исследовательской работе, еще и честности, благородства души и мужества. Каждому пишущему журналисту хорошо бы учитывать малоизученность в области истории России, чтобы не явиться игрушкой своих страстей и чужих идей. Кроме того, никак нельзя не учитывать состояние внешнего во зле лежащего мира.

Любой человек хочет мира, это вполне естественное желание для него, о мире молится Церковь, мир ищет мира, но, сколько ни существует человечество в мире, мира нет, не бывало и не будет, мир не обещан и Спасителем. Значит, хотим мы или нет, в мире всегда идет не зависящая от человеческой воли война, принимающая то горячие, то холодные формы, и люди поневоле в нее втянуты в той или иной степени, на той или иной стороне. Если какое-либо событие имеет действие на протяжении всей истории, то можно с полным основанием сказать, что оно свойственно и присуще самой истории. Лучше и правильней оказаться на стороне своей исторической родины, а для русских – это Россия.

Иной выбор – это предательство своей страны, предательство и тех далеких предков, которые не знали о тебе тогда, но знают сейчас, которым ты многим обязан и, может быть, прежде всего – молитвой за тебя, за твое спасение, за твою вечную участь, за то, чтобы ты спасался не во враждебном и чужом окружении, где нужно быть миссионером, а среди своих ближних и, прежде всего, ближних по вере. Желательное, но, увы, не заслуженное нами положение.

– Люди иногда сами решают вопрос канонизации, объявляя святым того, кто, по их мнению, этого достоин?

– Это скорее говорит о разрушении в наше время церковной дисциплины. Люди имеют государственно-политические идеалы, но совершенно не соотносят их с нравственным и религиозным обликом человека, не отделяют Царство Христово, Царство Небесное, от царства земного, устроения общественно-политического, хотя ведь ясно, что какое бы оно ни было, а рай на земле ни при каких обстоятельствах построить нельзя. Область канонизации – это область святости, а не общественно-государственная.

– Во время экстремальных ситуаций, когда человеческие страсти выходят наружу, они ведь часто выливаются в предательство?

– Да, часто бывает, что человек, попав в крайне страдательные обстоятельства, открывается и окружающим таким, каков он есть в действительности, и иногда в такие моменты обнаруживаются очень глубоко затаенные страсти. В Иуде обнаружилась страсть к любостяжанию в тот момент, когда миро, которое можно было бы продать и присвоить деньги, растрачивалось, с его точки зрения, напрасно, эта страсть повела человека к дальнейшим ступеням греха – предательству, неверию в Бога и к самоубийству.

Если человек не жил напряженной жизнью или жил двойной, эти страсти в момент крайних испытаний могут обнаружиться. И горе человеку, если и в этот момент он не покается и не воззовет к Богу о помощи, не осознает, что он без Бога не может спастись, но будет уповать на себя и на те комбинации, которые он построит, чтобы устоять – тогда человек может стать и предателем, тех ради страстей, которые были у него, от которых он не попытался освободиться ни раньше, ни в момент земного Божьего суда над собой, чтобы, может быть, быть судимым здесь, а не на Страшном суде.

– Всегда ли человек понимает, что совершает предательство?

– Думаю, что для себя он понимает всегда, даже и при том, что сознание безусловно омрачается совершенным грехом. Есть ли на земле человек, который бы сказал, я в своем выборе не виноват? Каждый скажет, что это была его собственная воля и был его выбор. Ведь здесь речь идет не об исполнении совершенных заповедей Христовых, а о совести, присущей каждому человеку. Конечно, когда человек долго шествует по одному пути, по пути ли к святости, и тогда преображается и просветляется душа человека, или по пути греха, и тогда она омрачается, прельщенная грехом и страстями, и действительно становится со временем нечувствительной ни к чему светлому и духовному.

– Мы знаем, что в тюрьмах людей часто запугивали, угрожали гибелью близких, очень многие люди не выдерживали тюрем или лагерей и ломались... Как это объяснить с духовной точки зрения?

– В запугивании нет ничего кроме запугивания. Если в этот момент человек не способен оценить действительность, значит, его парализует страх, и уж, конечно, любви Божией, присутствия Божьего в этом страхе не будет, человек в этот момент подчинился и пал не перед реальной опасностью, а перед своими помыслами, порожденными в значительной степени своей фантазией, которой он поддался, спровоцированный запугиваниями следователя. В большинстве своем следователи угрожали тем, чем сами не располагали, что было не в их власти, но и люди ломаются не тогда, когда их мучают, а когда им угрожают, угроза всегда страшнее пыток. Но христианин должен разбираться в своих помыслах, должен разбираться в движениях своего сердца и своей души, должен быть сам нелицеприятным себе судьей. Когда следователи в действительности приступали к реализации своих угроз и пытались сломить человека силой, то человек уже находился не в области помыслов, а в реальной действительности, в том бытии, в котором ощутимо присутствие Божие, когда человек может сам просить Бога о помощи, – и эта помощь всегда в таких случаях к человеку приходит. Господь Сам положил пределы возможностей человеку переносить те или иные страдания, Он попускает человеку страдать, но Сам и дает силы эти страдания перенести или сделать нечувствительным к ним.

Надо помнить, что с крайней степенью страданий человек сталкивается не только, когда страдает за Христа во времена гонений, но и во все времена войн, когда многим людям приходится весьма продолжительное время страдать, не получая ни откуда помощи. Бывало, что человек, которому в течение многих суток не давали спать, что-то подписывал, но, придя в себя, он не только отказывался от этих подписей, но и объявлял голодовку протеста против беззаконного следствия, как сделал это архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий); или, будучи мучим и ничего не подписав, также объявлял голодовку, ограничивая себя во всем, оказываясь добровольно в положении человека, которого уже ни в чем нельзя было ущемить, как сделал это священномученик Николай (Кобранов). Наши новомученики, в отличие от первых мучеников, были всему научены, перед ними был опыт двухтысячелетнего бытия Церкви, они сами вели христианскую жизнь, и, если у них чего и не доставало, то разве только горения духа Христова, ревности по Богу. Весь опыт подвига новомучеников, вся основа этого подвига, дававшая возможность все перенести, заключается ведь всего лишь в одном слове – смирение...

– И в заключении, батюшка, несколько слов о любви к врагам.

– Любовь к врагам это та заповедь, которой проверяется весь христианин – христианин ли он, все устремление души которого к совершенству, или благополучный христианский фарисей, не столько несущий крест Христов, сколько терпящий его. Любовь к врагам заповедана Христом: "любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас". Исповедник различает следователя, который предстоит ему как его личный враг, к которому призвал Господь проявить любовь воистину Божию, ту любовь, которая в награду дает человеку духовную свободу, защиту и неуязвимый щит от всех сетей и хитросплетений гонителя и стрел лукавого, отличает врага от той бесчеловечной и безбожной системы, которую он может лишь осуждать, как губящую души людей. Когда огэпеушник Тучков требовал от священномученика Петра (Полянского), Местоблюстителя Патриаршего Престола, чтобы тот стал сотрудничать с ОГПУ в качестве секретного осведомителя и за это получить свободу, то священномученик Петр довольно резко отказал своему соблазнителю, но, будучи подлинным христианином, попросил у него и прощения, в самом прощении еще раз подтвердив, насколько его высокое христианское звание не соответствует делам осведомительства. Это и есть, по существу, подлинная христианская позиция, которая проверяется расположением сердца, любовью к врагам, ко всем ненавидящим нас. Любовь к врагам это единственное, что человек не получает естественным образом. Многие говорят: как я могу врагов любить, когда они мне сделали столько зла? По человечеству это невозможно, но с помощью Божьей, если человек просит в этом спасительном деле помощи, то он получит ее – и исполнит с радостью, ощущая в своем сердце, что Господь дарует силы на то, к исполнению чего призвал, но что только Он может помочь человеку исполнить Своим присутствием. А что может быть человеку дороже присутствия Божия?!