Служение в интернате слепоглухих

Отец Мелитон, как Вы, будучи иеромонахом, попали служить в детский дом? Расскажите про место своего служения.

– Когда я еще был студентом, одним из послушаний в 4-м классе семинарии у меня была задача организовать педагогический отдел и, соответственно, педагогическую практику для учащихся, а полем деятельности были как раз детские дома. После окончания обучения в семинарии я был назначен на пастырское служение в один из тех детских домов, которые опекали наши студенты. Основоположником домового храма, существующего при детском доме слепоглухих, был иеромонах Зенон. Когда он после внезапной болезни умер, то на его место назначили меня. Так вот, наш интернат слепоглухих находится в городе Сергиевом Посаде. Численность воспитанников детского дома составляет 220 человек, от 3-х летнего и до 50-летнего возраста. На каждых четырех человек необходим один воспитатель, потому как степень развития у каждого ребенка разная. Есть дети с сохранным интеллектом, есть и нет. Есть полностью слепые и есть слабовидящие или глухонемые, но видящие. Если кто-то обделен каким-то органом восприятия мира, то за счет компенсаторной функции других органов, эти дети более тонко и глубоко чувствуют мир, но по-другому. Если развитые функции у нескольких таких ребят совместить, то был бы совершенный человек.

– А у Вас есть помощники из числа священников?

– Один из тех студентов, которые несли послушание в педагогическом отделе, сейчас является моим помощником. Недавно наместником Свято-Троицкой лавры он был рукоположен во священника. Это отец Максим Каскун. Будучи студентом, он два года помогал в миссионерском служении иеромонаху Зенону в Хотьковской школе-интернате для детей с нарушениями речи, куда сейчас и направлен Святейшим Патриархом для духовного окормления и создания домового храма при интернате. Поэтому для него эта работа не внове. Тем более что и до поступления в семинарию он миссионерствовал на приходе в Лесосибирске.

– В интернате есть дети с разными недостатками: кто не слышит, кто не видит, кто не говорит, как вы их всех понимаете?

– Те дети, которые могут говорить – говорят, иные показывают. Кто-то пытается что-то сказать о состоянии своей души тактильно, мы и говорим с ними тактильно. На исповеди можно услышать перечисление таких плохих поступков, в которых они должны попросить прощения друг у друга. Например, если они поссорились или подрались, кто-то у кого-то без разрешения что-то взял. С моей стороны идет ликбез о том, что такое хорошо и что такое плохо.

С детьми, которые не видят, но говорят, идет более детальный разговор: как они провели свой день или неделю, а потом я кратко называю то состояние души, которое должно быть исцелено, уврачевано исповедью и причащением. Конечно, умеющие говорить полноценно исповедуются. Если сравнивать со взрослыми, то многие из них более открыто и глубоко понимают силу таинства исповеди. Некоторые даже просят во время службы просто подойти и скорее поисповедывать, если их тяготит ссора с кем-то или чей-то поступок.

Поскольку отсутствует особое правило ко причащению для подобных детей-инвалидов, то для них таким правилом становится мир со всеми. Если они с кем-то подрались, не помирились, то они должны в первую очередь простить друг другу. Но об этом мы читаем и в молитвослове. Дети должны примириться со всеми. Также важно наличие крестика. Некоторые могут его снять, где-то оставить, забыть, однако внешний знак принадлежности себя христианству для них проявляется как раз через ношение нательного крестика. Если крестика нет, я могу отложить причастие до следующего раза.

– Чувствуют ли дети важность участия в церковных таинствах?

– Через воспитательные моменты они, мне кажется, ощущают степени значимости таинств. Это не случайное "захождение" в храм, где тебя куда-то повели чем-то угостили. У нас такого нет. Конечно, исключая тех детей, которые отстают в интеллектуальном развитии. Тех просто приносят на руках, мы их причащаем, но все это касается только тяжелых детей. Для тех же, кто коммуникативен словесно или активен в общении, для тех проводится исповедь.

Хорошо, что я попал в ту детскую среду, которая уже была воцерковлена священником до меня. Потому такие основные понятия, как "Церковь", "вера", "добро", "зло", "грех", были детям уже объяснены и привиты. Сейчас я просто удобряю поле, которое было вспахано. Уже не столько дети, сколько сотрудники при постоянстве богослужений начинают приходить и пытаться сохранять мир с детьми, а дети – друг с другом, потом с сотрудниками, с руководством.

– Вас всего два священника на 220 детей?

– Наш отдел занимается семью интернатами. Если взять общее количество детей, которых приходится навещать, это около 500-600 человек.

– Как Вам удается всех навещать?

– Нет, абсолютно всех посетить невозможно. Поскольку у нас определилось несколько детских домов, в каждом из которых быть постоянно не было возможности, мне был назначен второй помощник, лаврский иеродиакон Феофилакт (Кириллов). Ему, кроме интерната слепоглухих, пришлось взять под свою опеку еще детский дом в Жучках, а там 200 детей. Там дети обычные, у них только некоторые нарушения речи, но интеллект сохранен. Они нормально развиваются, у них просто есть какие-то недоразвития речи, они не выговаривают некоторые звуки, их речь надо ставить. В том детском доме нет храма, хотя уже есть готовность руководства к тому, чтобы храм был. Готовы к этому и дети. Там даже на очереди 20 человек, которые хотят креститься.

Есть еще психиатрическая больница, куда ходят сотрудники нашего отдела. Но там, в основном, работа заключается в том, чтобы причастить на Рождество, пособоровать Великим постом, приехать поздравить на Пасху и раз в два месяца привезти какие-нибудь книжки, игрушки, походить подбодрить детишек, потрепать по голове. Вот какая помощь.

К некоторым детским домам приписаны священники благочиния, но, к сожалению, их приходится подстраховывать, так как не все приписанные приезжают.

Мы с помощником в основном бываем в доме слепоглухих. Ведем работу, сохраняя традиции того священника, который был до нас в интернате слепоглухих, иеромонаха Зенона. Он приезжал поздравить с рождественскими и пасхальными праздниками, проводил разовые встречи, окормлял все эти детские дома. После него эта "детская епархия" досталась нам, и, насколько хватает сил и времени, мы их опекаем.

– Но Вы ведь не "белый" священник, у Вас нет своих детей. Не являются ли дети искушением для Вас как для монаха?

– Для меня – нет, хотя это бывает большим соблазном для других. Меня как-то Господь покрывает. Конечно, существуют три причины, которые дают повод монаху покинуть обитель: в монастыре воспитывают детей, против кого-то поднимается блудная брань или настоятель является еретиком. Поскольку я один, сам по себе, не в монастыре, – веду службу и жизнь монаха на приходе.

Святитель Василий Великий, например, в монастырях устраивал школы для детей. Он занимался именно таким миссионерским служением, и для него это было как-то приемлемо. Потому и в наше время во многих монастырях сейчас есть детские приюты. По хорошему счету, сегодня монахам приходится заниматься тем социальным служением, которое не доделывают педагоги светские. Если нынешние монахи оставят воспитание подрастающих поколений, то духовным воспитанием заниматься будет практически некому.

– Что самое главное нужно знать, чтобы вести пастырскую деятельность в детских домах, в том числе в таких трудных местах, как интернаты для детей слепых, глухонемых?

– Трудный вопрос, что нужно знать. Нужно просто хотеть спасти свою душу. По хорошему счету, монах приходит один раз и говорит, что хочет спастись. И все. А потом уже, как Господь устраивает это спасение для него, он не выбирает. Вот я также не выбирал. Как назначили послушание, так и исполняю. Монаху дали лопату в руки – ты копаешь, дали больного ребенка тебе в руки – ты его нянчишь. А если ты его не понимаешь – начинаешь, как абориген, пытаться найти общий язык с ним и с теми, кто говорит на его языке. Мне кажется, важно хотеть понять другого человека, иметь желание понять его внутренний мир. Важно, чтобы была интересна душа другого человека, потому что если душа другого не интересна, будет очень тяжело не только тебе, но и ему. Дети – тонкие психологи и очень хорошо чувствуют настроенность на себя. Иногда они знают жизнь в своей сфере, как умудренные старцы, очень тонко чувствуют окружающую действительность и близкого к ним человека и не признают фальши. Поэтому если они тебе не интересны, то и ты им не интересен. И вся деятельность будет друг для друга бременем неудобоносимым.

Вот поэтому важно желание спасти свою душу и воспринимать любого человека как учат святые отцы. Надо понимать, что за каждым человеком стоит Христос и что даже за этим убогим, который не может тебе и слова вымолвить, тоже стоит Христос, что в этом создании, которое руками, ногами может не шевелить и языком не ворочает, тоже есть образ Божий... А в свое время, когда Господь придет в мир во славе, эту ущербность и неполноценность Он восполнит. И если ты, живя еще здесь, на земле, пытаешься в человеке увидеть этот образ Божий, как иконописец в иконе, которую нужно отреставрировать, то Господь уже видит человека как то, что должно быть исправлено.

Мне кажется, что любой священник к больным или даже к здоровым должен относится как к иконе, в которой надо увидеть образ Божий. Когда мы в миру смотрим на красивых людей, нам кажется, что все именно такими и должны быть. А в интернате ты сморишь на некрасивого, на убогого и безобразного, и если тебе душа человека интересна, то ты и в этом убожестве внешнем сможешь увидеть красоту. Ее тебе просто Господь откроет. Тогда будет интересно, полезно и созидательно общение одной души с другой. Можно Библию наизусть знать, все заповеди, все догматы, каноны, но это не поможет. Это то же самое, что знать правила дорожного движения, устройство автомобиля, но не уметь ездить. Так и здесь. Можно знать анатомию, психологию человека и нравственное богословие, все сдать на "отлично", а никакой пользы этому созданию не принести и самому никакой пользы не получить.

– А используется ли методика общения здоровых школьников с больными?

– Используется. К нам приезжают гости из других детских домов, которые мы окормляем, на праздники. Если мы проводим какой-то концерт, то мы других детей к себе тоже приглашаем. Или же наши дети ездят тоже куда-нибудь и общаются с детьми. Такая форма работы есть.

Интересно, что наши дети, как лакмусовая бумажка духовного развития: если они отворачиваются, отгораживаются и брезгуют – это отражает одно духовное состояние сверстников. Если они участливо ведут себя с ними, пытаются как-то понять или по крайней мере не шарахаются в сторону – это уже другое, это уже хорошо.

– Приходится ли Вам беседовать с родителями тех детей, которые оказались в приюте? Как они реагируют на присутствие священника?

– Родители, которые навещают детей постоянно, благодарны, даже независимо от того, верующие они или неверующие. Они благодарны, что с их детьми кто-то занимается и общается. Естественно, что если приехали мама или папа, ребенок рассказывает им с положительными эмоциями о батюшке, и любому родителю приятно, что их дети покрыты любовью и заботой. По крайней мере, у нас. Дети, если родители приезжают, ведут их к нам в храм поздороваться, познакомиться. Дети всех сразу тащат в храм, если у них есть кого привести за руку.

– Есть ли какие-то особые нормы для богослужения в детском доме, изменения в уставе?

– Наше богослужение ведется в режиме обычного прихода, как это обычно делается в воскресные дни и в церковные праздники. Естественно, служба проходит уже после занятий у детей.

Те из детей, которые развиты, присутствуют на вечерней службе. И тут очень важно участие воспитателей. Если педагог сам верующий человек, то естественно, что он свой досуг будет проводить с ребенком в храме. У нас практически все, кто в храме, мне помогают. У нас всенощная длится приблизительно два часа. На службе вместе помолились, потом они ушли на ужин, после ужина дети приходят и вместе или по очереди мы с ними общаемся, они исповедуются, а наутро приходят на литургию. В своих комнатах вычитывания утренних молитв и правила ко причащению у них, как правило, не бывает.

Но литургия никаких сокращений не имеет. И перед ней мы вместе в храме полностью читаем утренние молитвы. Во время литургии дети все, что могут делать, делают сами. Мы никуда не спешим. Некоторых тяжелых детей конечно приводят только ко причащению и уводят сразу на завтрак, ну а те, которые могут сами прийти и которые участвуют в службе, естественно приходят к семи утра, а уходят после девяти. И два часа они находятся в храме. Но для ребенка, который чувствует себя нужным, это не является какой-то нагрузкой, которая для него не по силам. Мне кажется, что наоборот, они могли бы часами находиться в храме, и день и ночь.

– А чем вы с ними занимаетесь помимо богослужения в храме?

– По выходным совершаем поездки или в близлежащие монастыри, или на источники, или младшие ходят к старшим вместе со штатом нашего храма. Создается ситуация общения на поляне у старших, или у младших, или вместе на природе. Все это согласовывается, конечно, с руководством и все зависит в большой степени от того, кто стоит во главе. Если человек православный, верующий, то он организовывает и детей, и сотрудников, и храмовых помощников.

– А в те периоды, когда Вы отсутствуете, не получается ли так, что за длинные промежутки времени все, что удалось построить, расшатывается?

– Во мне больше непостоянства, чем в детях. Во мне за день может много чего измениться, а в них нет. Ну а все же я, в основном, в интернате слепоглухих каждый день. Приехал, встретились, пообщались, поговорили, они делятся какими-то событиями, которые произошли, или не делятся, а просто обнимут и все. Главное что они ощущают, что я есть и их помню. Это такой внутренний контекст всего общения, что они кому-то нужны. Приехал, кого-то по голове погладил, по носу щелкнул, еще раз напомнил, когда у нас служба, святой водички принес или еще чего-нибудь... Потому я бы не сказал, что если меня долго нет, то что-то в них меняется, во мне больше меняется.

– Можно ли указать на черты характера, которые должен иметь тот, кто хочет прийти туда работать?

– В первую очередь, это глаза людей, сотрудников, которые знают, что такое скорбь. Они знают, что такое носить все тяготы друг друга – "тако да исполните закон Христов". Они, мне кажется, в полной мере знают, что это такое и конечно приходят туда не за деньгами. Естественно, приходят люди либо по каким-то обстоятельствам жизни, либо те, которые воспитывают своих детей-инвалидов или видят в этом свое призвание, но у большинства присутствует этот отпечаток – познание скорби души человеческой. Но это не депрессия на лицах, наоборот, у них радость, но со смыслом, со знанием обратной стороны медали, так как здесь у них появляется какая-то целостность в общении с человеком "неполноценным".

– Дети, с которыми вы общаетесь и которые соприкоснулись с миром церковным, как выражают свои чувства?

– Они гладят, улыбаются и просто радуются. И ты всегда понимаешь и чувствуешь, чего они ждут, это видно во всем их поведении. Они готовы на все, только чтобы ходить с батюшками. Конечно, у них там есть и телевизор, и магнитофон, но это иное. Батюшка для них особенная радость.

Если для детей священник это эмоция положительная, которая уже испытана не раз в момент общения, исповеди, причащения, совместной прогулки, праздника, то понятно, что любое появление священника для них это опять радость. А там, где у детей как такового общения со священником в принципе не было, возникает настороженность: пришел какой-то там в черном, с бородой и что-то сейчас будет с нами делать. Понятно, что из-за незнания возникает какая-то оторопь или непонимание. А если же дети уже немножечко хлебнули греховного мирского удовольствия, то может возникнуть пренебрежение или ирония типа: вот попа привели, опять сейчас будет кадилом махать.

– Сейчас очень много критиков, которые говорят, что священник не нужен, не нужна религия, так как есть светские педагоги и воспитатели в детских домах. Есть ли по этому поводу несогласия в вашем интернате?

– У нас все педагоги православные и ходят на богослужения. В какой-то мере это уникальная ситуация, тепличная, благодаря тому, что руководит интернатом человек верующий. Да и сама атмосфера, где есть домовой храм, как-то облагораживает даже человека неверующего. У нас бывают некоторые воспитатели, которые, знаю, не крещеные, но они сорадуются всему тому, что происходит в храме. Потому что раз у них это служение по призванию, и если они любят детей, то все то, что входит в эту атмосферу любви, созвучно, и дисгармонии нет. Потому они прекрасно понимают, что батюшка иногда делает то же самое, только с какими-то своими особенностями, вот и все.

– Есть ли разница в служении священника в детских домах, где директор верующий и где нет?

– Есть. Например, если в нашем детском доме проходит линейка на первое сентября, то директор говорит поздравительное слово, а после дает слово и священнику. И на все, что делает, берет благословение, заручается церковной поддержкой, и если какое-то мероприятие организовано с педагогами, с родителями и с детьми, это не прячется. Нет такого, что "вы там в храме втихаря помолитесь за нас, чтоб никому не мешать; вы свое дело делайте, а мы свое будем делать". У нас такого нет. У нас все дело общее, наше совместное дело, если мы куда-то едем, мы все вместе собираемся, молимся, празднуем и путешествуем, все идет сообща.

– Что необходимо, чтобы работа с трудными детьми проходила лучше?

– Нужно больше пастырей. Хорошо, конечно, если сами детские дома обратятся с этой просьбой к Святейшему Патриарху, чтобы взять к себе в штат сотрудников из священников.

Но, с другой стороны, нужно, чтобы это были такие священники, которые бы воспринимали этот труд как место своего основного служения, а не просто как послушание в свободное от чего-то время. Нужно, чтобы у каждого детского дома был свой батюшка. А там его уже сами те, с кем он будет работать, обласкают, приголубят и приручат, и ему будет хорошо. И семинаристы будут стремиться туда, где и им хорошо, и они сами смогут реализовать свое христианское призвание.

Нужно, чтобы больше было батюшек, которые были бы готовы делится своим временем и собой, всем, что наполняет душу, своей радостью, всем тем, что приобретаешь в этом мире радостного, полезного, благодатного. Господь тебе дает – и ты делишься. Приходишь к детям, а они тебе в ответ дарят свою радость. И вот эта радость умножается и в них и во мне.

Но ощущается острая нехватка священников, которые бы имели миссионерский запал и готовность искренне нести свое пастырское служение.

Сейчас уже появляются полковые священнослужители. Например, большая воинская часть берет на себя содержание священника. Приходя к осознанию того, что нужно заниматься патриотическим духовным воспитанием, они берут себе на содержание такую единицу, строят храм на свои средства, и батюшка уже не разрывается на части, чтобы прокормить семью. Когда воинская часть берет его на содержание, он в полноте исполняет свой священный долг. По хорошему счету то, что может священник, за него не сделает никакой педагог. Но часто получается, что нам, священникам, нужно делать работу и за себя, и за педагога, и за кого придется.

Хорошо, если бы детское учреждение, которое заинтересовано в том, чтобы дети на самом деле получали полноценное духовное воспитание и развитие, обращалось бы с просьбой к церковному руководству назначить священника и создавало бы для него приемлемые условия, только бы он служил. И это, как мне кажется, идеальное развитие событий, когда сами светские учреждения создают благоприятные условия для жизни священника, а тот сеет доброе и вечное в детях, дает им чувство востребованности в этом мире, а они, в свою очередь, приносят плод радости.

Беседу проводили Иван Пиковский и Леонид Симончик