Перфекционист в поисках Бога

Само произношение фамилии этого художника, напоминающее торжественное оглашение имени патриарха, со всей определенностью указывает на фигуру, весьма и весьма значительную в национальном искусстве. По тому, как звучит эта фамилия, кажется, что ее всегда писали исключительно прописными, так сказать монументальными, буквами.

Кажется, ни одно поколение русских художников и критиков не обошло вниманием творчество этого мастера, даже тогда, когда оно было вроде бы совсем неактуальным, да и вообще неуместным. Его бережно просеивали через сито гражданского долга и нравственности передвижники, любовно снимали тонкую кожуру изящного эстеты-мирискусники, а вчерашние пропагандисты Татлина вдруг неожиданно брались отыскивать в сердцевине его искусства зерна византийской и древнерусской иконописи. Иванова то пересылали к шеллинговской философии, то забирали поближе к себе – в славянофильство; за дружбу с германскими художниками – "назарейцами" тогда почти прописавшимися в Риме, его обвиняли в неметчине. По словам Шевченко, Карл Брюллов как бы "в шутку называл его немцем, то есть кропуном" За духовность Иванова порой сражались, как греки с троянцами за тело Патрокла. Его тянул к себе пастырь и проповедник "назарейцев" Фридрих Овербек, нравственно опекал и поучал Гоголь, и словно змий искушал научным разбором "Жизни Иисуса" немецкий философ Давид Штраус.

Вероятно, у каждого общавшегося с художником или писавшего о нем был "свой" Иванов. У академической профессуры ценился автор добротно исполненного, но и только, полотна "Явления Христа Марии Магдалине" Августейшим туристам в Италии – наследнику престола (будущему Александру II Освободителю) и великой княгине Марии Николаевне

– был приятен артистичный акварелист, презентовавший им милые народные сценки. Они и вправду хороши. Ответный жест просвещенного наследника был щедрым: поверив в прогрессивные идеи объясненного ему "Явления Христа народу" тот выделил Иванову пенсион. Собственно же прогрессивными или продвинутыми художниками и критиками за наилучшее почитались только пленэрные этюды к грандиозному ивановскому опусу, а отнюдь не само полотно. Что, конечно, печалило мастера, но и вполне им понималось. Афишированные уже после смерти Иванова акварельные "Библейские эскизы" по причине своей артистичности, кажется, окончательно отвернули большую часть профессиональной публики от того, к кому обращены жесты и взгляды собравшихся на берегу Иордана.

Однако раньше всех от полотна отвернулся сам мастер – мученик идеи, подвижник высокого искусства и неутолимый перфекционист. По словам Аполлона Григорьева: "Русскому художнику нужен Бог, с меньшим он ни за что не мирится". К этой и без того неподъемной ноше Иванов добавил еще одну

– ему в подспорье понадобилась вся мировая классическая живопись, причем только в совершенном, "шедевральном" исполнении. На меньшее он и тут был не согласен. С этими духовными и эстетическими веригами художник проработал более 20 лет, собирая по Италии для своего oeuvr'a все лучшее – от падуанских фресок Джотто и почти что прориси леонардовской "Тайной вечери" до венецианской школы колоризма в целом, причем подравнивая все это по классической линии Пуссена. Лишь иногда он освобождался от тяжкого груза, когда нужно было "согласить творчество старинных мастеров с натурой". Что в переводе с "ивановского" означает – когда он писал пленэрные, свежие этюды римской Кампаньи или неаполитанских долин, все же держал в голове Веронезе. Этот метод, который виртуально пыталась применить гоголевская Агасрья Тихоновна ("Если губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича..."), по сути дела – эклектика, которая потом очень долго мучила русское искусство. И в этом многие прогрессисты не без оснований упрекали Александра Иванова, хотя и отдавали должное его титаническим благим намерения. А от них-то мастер все не решался отказаться и, более того, продолжал учительствовать: "Желаю, чтобы мои соотечественники-художники шли бы той же трудной стезей строгого учения..."

Застывшее в совершенстве полотно Иванова так и осталось даже не до конца прописанным. Чтобы понять и принять это творение, его нужно всегда показывать как часть некоей огромной инсталляции, состоящей из множества полнокровных, живых этюдов. Возможно, во время этого переливания крови и произойдет его воскрешение. Как виртуальное чудо.