Последний философ возрождения

ОТЦЫ И ДЕДЫ

В этом же году еще одна дата – 70 лет назад, 8 декабря 1937 года, Флоренский был расстрелян.

Его внук – тоже Павел Флоренский – по мере сил продолжает дело деда, совмещая, казалось бы, несовместимое. Он – профессор Российского государственного университета нефти и газа имени И.М. Губкина, в свое время неоднократно бывал в "горячих точках" – Чечне, Абхазии в период военных конфликтов. Одновременно возглавляет рабочую группу по чудесным знамениям при Богословской комиссии Русской православной церкви. Недавно вернулся из Ватикана, где в часовне, построенной специально для нового папы римского, есть, оказывается, мозаика с изображением православного священника Павла Флоренского – как мученика за христианскую веру. Павел ФЛОРЕНСКИЙ рассказал "МН" о своем знаменитом деде.

– Когда ваш дед после окончания физико-математического факультета МГУ вместо докторантуры принимает решение поступить в Духовную академию в Сергиевом Посаде, как отнеслись к этому его близкие, и в первую очередь семья?

– Как отнеслись? Как к трагедии, в общем-то. Для семьи это было очень тяжело. Прабабушка даже написала ему, что вот ты уйдешь в священники, уедешь в деревню, женишься на простой девушке, и все твои амбиции как ученого закончатся, а у деда были громадные амбиции. Она оказалась права, но только наполовину: бабушка была из простой рязанской крестьянской семьи, но у нас в семье она была самым любимым человек. Бабушка сохранила всех нас – семью, наш дом в Посаде, научное наследие деда. Деду повезло с родителями. Там была удивительная взаимная любовь – у меня письма их есть – и бесконечно бережное отношение друг к другу и к своим детям. Цену своим детям они знали.

Как отнеслись окружающие? Это был шок. В архиве сохранилось письмо киевского студента, который пишет в том духе – как вы могли заняться этим почти мракобесием, когда вы, ученый, подавали такие надежды? Надо сказать, что конфликт науки и религии мы притащили с Запада – из Реформации, когда наука откололась от религии. Первый контакт между интеллигенцией и Церковью – в широком смысле слова – наладил великий философ Владимир Соловьев. Он перекинул мост между интеллигенцией и христианством. И православные иерархи, и интеллигенция его здорово за это клевали. А Флоренский был первым священником из образованной интеллигенции. Следом за ним пошел Булгаков, Ельчанинов. А сегодня – что не иерей, то кандидат физматнаук. Что ни кандидат физматнаук, то заочно учится в Духовной академии.

– В то время в среде русской интеллигенции было популярно увлечение теософией, трудами Блаватской. Как он к этому относился?

– Что касается Блаватской, то у нашей семьи с ней личные отношения. Дело в том, что мой прадед учился в Первой тифлисской гимназии. Директор гимназии был "зверь". Ученики постановили набить ему морду, кинули жребий, выпало моему прадеду. Набил. Сейчас страшно представить, что бы было. А тогда за него вступилась общественность, и ему разрешили закончить обучение экстерном. Но этот директор-то был мужем сестры Блаватской!

Вообще класс их был удивительный. В то время уровень российской провинции и уровень русской культуры Тифлиса был удивительно высок. Из их класса вышли Ельчанинов – священник, один из духовных лидеров российской эмиграции. Розенфельд, он же Каменев – военный нарком, художники-футуристы братья Бурлюки, братья-революционеры Церетели и Асатиани – великий психиатр.

Что касается теософии, антропософии, то относился дед к ней крайне отрицательно. Тем более, что для него это связано с потерей друга. На четвертом курсе университета он очень подружился с Андреем Белым. Но потом Андрей Белый стал заниматься антропософией, и они резко разошлись.

– После революции многие уезжают, но Павел Флоренский остается и вполне успешно встраивается в новую жизнь. Как он это объясняет?

– Дело в том, что о неизбежности перелома говорили многие. Дед полагал, что в развитии цивилизации пафос Возрождения сменяется пафосом того, что называется Средневековьем. Он считал, что в XX веке наступило светлое радостное Средневековье с его пристальным отношением к духовной, внутренней жизни человека. Более жестокого и людоедского времени, чем Возрождение, не было. Основные костры Святой инквизиции приходятся как раз на Возрождение. Флоренский считал, что мир западного гуманизма умирает. Он называл себя последним человеком Возрождения и первым человеком Средневековья.

У него есть написанная незадолго до революции статья "Итоги", где говорится, что и наша цивилизация, и наша наука кончатся. Поэтому грядущая революция – как один из вариантов этого перелома – была ему понятна. Россию спасли большевики. Временное правительство было хуже ельцинского – по беспомощности. Он остался в России, хотя ни в коей мере не "покраснел". Когда московская Духовная академия сильно "покраснела" – там начались выборы, перевыборы, он сам ушел. Но до 1928 года – до первой посадки всегда ходил в рясе.

Уже в 1918 году он преподавал математику в школах и училищах. Вскоре его пригласили преподавать в Высшие художественно-технические мастерские (ВХУТЕМАС).

Одновременно пригласили работать на завод "Карболит". А дальше он перетек в электротехнику и во Всесоюзном экспериментальном электротехническом институте создал отдел технического материаловедения.

– Каково было его восприятие после революции – жизнь налаживается или вокруг хаос и разрушение?

– Ни в коей мере хаоса он не видел. Он видел, что существующий порядок сохраняет Россию. Когда его посадили, к нему приставали – ну скажи, как ты ненавидишь советскую власть. Он написал, но не о ненависти, а "Мысли о будущем государственном устройстве России". Работа хранилась в его деле в ГПУ и была опубликована много лет спустя после его мученической гибели. Текст, который не принимают патриоты, а либералы тем более.

– Еще бы – он же там отрицает необходимость выборов руководства страны. Говорит, что это бессмысленно.

– Книга его о будущем России – своего рода утопия. Тем не менее многое оттуда оказалось реализованным.

– Будучи в лагере – на Дальнем Востоке и Соловках, он везде занимался научной работой и даже умудрялся совершать научные открытия...

– Ну а что – пить, что ли? То поколение интеллигенции было воспитано с гипертрофированным чувством долга перед народом и Родиной. Оканчивая гимназию, дед не хотел идти в университет, он хотел идти в народ – учительствовать. Будучи студентом Духовной академии, пытался создать в Костромской губернии крестьянский университет. В этом смысле он был вполне сыном своего времени.

– Как в вашей семье сохранялись традиции, заложенные дедом?

– Я вырос в Загорске: в доме были иконы, висели его портреты, хранились книги. Библиотеку вывезли и уничтожили чекисты, а вот рукописи все чудесным образом сохранились. Он знал себе цену и берег абсолютно все – клочки бумаги, записки. Я начал заниматься его наследием еще в 1962 году – просто переписывал письма деда и отдавал их перепечатывать. Сегодня издано в 3 или 4 раза больше его работ, чем при жизни. Это усилия его сына Кирилла Павловича и двух внуков – меня и игумена Андроника (Трубачева). Павел Флоренский соединял своей жизнью религию и науку, церковь и интеллигенцию. Деда Господь провел через страдания и дал ему великую возможность отчитаться перед Ним. И перед потомками: вот этот том писем из Дальневосточного и Соловецкого концлагерей – тысяча страниц, обращенных к нам...

– Сочетание занятий наукой и религией в вашей семье тоже стало традицией?

– Это нормальное не столько занятие, сколько состояние русского православного человека. Среди нас не было диссидентов. Никогда. Мы все служили, а не занимались антигосударственной деятельностью. Я был на чеченской войне, на абхазской. Вместе с коллегами мы написали "Белую книгу Абхазии", где рассказали правду о войне. Наша семья была издавна связана с Кавказом. Семья моего деда жила в Тифлисе, а прапрадед и прадед трудились в различных регионах Кавказа – первый как военный врач, второй – как строитель дорог и мостов.

– Вы изучаете природу чудесных явлений. Можно ли объяснить, почему в наше время так много сообщений о всевозможных чудесах?

– Во-первых, время такое – так надо. Во-вторых, интерес к Церкви, к религии. И сложное морально-кризисное положение общества. Мы на сильном распутье...

– Как нужно относиться к чуду?

– Чуда надо всегда ждать. Но помнить, что случится оно, не когда ждешь, а когда надо. А относиться, как и ко всему нас окружающему, – радостно и благочестиво. Ведь, по сути, вся жизнь – чудо.

19.01.2007