Сегодня, в эпоху абсолютной творческой свободы и абсолютного рынка, конфликты на национальной, религиозной и идеологической почве все чаще вспыхивают не в политическом пространстве, а в культурном. Отсутствие государственной цензуры компенсируется общественными порицаниями в адрес того или иного произведения искусства. Иногда порицание перерастает в откровенную травлю – как в случае с Владимиром Сорокиным, чьи книги были преданы публичному уничтожению активистами движения "Идущие вместе". Депутаты Госдумы уже пытались снять с репертуара Большого театра оперу Десятникова и Сорокина "Дети Розенталя", депутаты Мосгордумы требовали привлечь к ответственности создателей телешоу "Дом-2" во главе с Ксенией Собчак. Православная общественность также пристально следит за культурными событиями, все чаще и все болезненней реагируя на любой – с религиозной точки зрения – сомнительный образ или непристойный намек. Уже громили выставку "Осторожно, религия!", уже требовали запретить концерт Мадонны и фильм "Код да Винчи", уже возникли сомнения по поводу танцующего в балете Николая Второго (православные пикеты сопровождали премьеру балета "Распутин" в Имперском русском балете) или поющего в опере пушкинского попа (оперу Шостаковича "Сказка о попе и его работнике Балде" в Сыктывкарском театре оперы и балета требовала запретить местная епархия).
Свой взгляд на свободы художника и на свободы зрителя в беседе с Анной Трефиловой высказал писатель Александр Кабаков:
Церковь не может запретить оперу. У нее нет таких административных функций. Запретить оперу может худрук театра, может главный режиссер. Это не проблемы церкви. Они постояли, поорали. А дальше – проблемы главного режиссера. Точно так же, как, прошу прощения, запрет гей-парада в Москве. Кто запретил гей-парад? Святейший? Или митрополит Кирилл? У них нет таких функций. У них нет милиции. Запретил человек, который такими функциями обладает. Мэр города Москвы Юрий Михайлович Лужков, который себя, как теперь принято говорить (во времена пиара), позиционирует как верующего православного. Его проблемы.
– Где-то в этой цепочке брешь, Александр Абрамович.
– Эта брешь заключается в том, что, если он совершил противозаконные действия, ему на это должны указать соответствующие юридические власти. Его вера, поскольку у нас государство светское, не может влиять на законность его действий как градоначальника. Ему должны были указать. Через суд, не знаю как... Если есть у мэра вышестоящие административные органы, – через вышестоящие органы. Но при чем здесь церковь? Церковь высказалась, а я, допустим, высказался, ну, например, в защиту гей-парада. Это мои проблемы. А еще триста человек выскажутся за то, чтобы в центре города снова выкопать бассейн "Москва". Но это опять же их проблемы. Любая общественная организация имеет право высказывать, что угодно. Например, была в перестроечные времена организация с очень милым пародийным названием "За субтропическую Россию". Их право в демократической стране.
– Хорошо. Скажите мне, где грань? Считается же, что если талантливо, то все можно?
– Я так не считаю и не считал, кстати, никогда. Этика выше эстетики. Если это талантливо, но вредно, дурно, противонравственно и так далее, то это хуже, чем бездарно. Потому что подействует сильнее.
– А кто определит, вредно это или не очень?
– Вот это как раз очень важный вопрос. На нем как раз и стоит весь конфликт между традицией и современнейшим изводом либерализма. Если никто не определит, если все ценности абсолютно относительны, все, ребята, до свидания! С этой цивилизацией конец. Скажите, а кто определит, что людей убивать нельзя? Сейчас в США и в некоторых европейских странах идет серьезнейшее обсуждение прав террористов. Террористы имеют права. Все, приехали! Сливайте воду. Заканчивайте это дело. Если все относительно, если можно все, в зависимости от того, кто решает, – до свидания. Я, например, дискуссию на этом прекращаю, потому что дальше дискутировать не о чем. Я точно знаю, что такое "не убий", "не укради". Я это знаю. Если в этом возникает сомнение... Все, мне не очень интересно.
– Но это же просто извращение понятий! Когда свободу превращают во вседозволенность. Достоевский.
– Это мне напоминает такое построение, что социализм в СССР был неправильный. А где он был правильный? В Албании? В Китае, Северной Корее? Где? Чтобы было вдосталь еды и людей не убивали в подвалах? Значит – нигде. Если правильного социализма не бывает, то, видимо, тот, который был, он и есть правильный. То же самое со свободой. Если везде разумное, справедливое, осмысленное построение общества, либеральное (таким оно казалось сначала) превращается в то, во что оно превратилось, значит, тут какая-то беда. Значит, как говорил Жванецкий, "что-то в консерватории надо поменять". Свобода – внутри заповедей и страха божьего. Все. А если это меняется... Это уже не я придумал! Это другой писатель, которого вы упомянули: "Если бога нет, то все позволено".
– Ну, мы и живем сейчас в этом "все позволено".
– Мы не только сейчас так живем. Мы всегда так жили. После 1917 года – всегда. Говорили, например, о нарушениях социалистической законности. Она соблюдалась. Это была такая людоедская законность. За антигосударственную деятельность можно было по кодексу 30-х годов расстреливать с 12 лет. Не было нарушений социалистической законности. Такая была законность. Так было устроено. Все было можно. Можно было есть людей в каком-то смысле, как Сталин. Можно было управлять страной без сознания, как Брежнев последние десять лет. Можно называться демократией и выбирать из одного. Мы прожили так семьдесят лет. Первую половину – в крови, а вторую – в чудовищной лжи. Интересно, откуда возьмется другое, когда на это же, вот на то, что было, наложилась еще и свобода? Ну, ладно, это нам так не повезло, но другие-то что? Смотрим – либерализм, свобода, Великобритания. Самые радикальные, поддерживающие террористов организации существуют в Лондоне. Хорошо это будет для британцев через какое-то время? Наверное, плохо. Но британцы это ни за что не отдадут. Это завоевание их свободы, либерализма и политкорректности.
– Но это тупик же!
– А вы чего хотите?
– Значит, что – ограничить? Актуальное искусство?Не позволить.
– Ох!.. Если это будет ограничивать государство, ничего хорошего не выйдет, потому что всем известно – чем сильнее цензура, тем больше желание ее одолеть. А вот если к этому так будет относиться общество...
– Художник, когда делать нечего, должен сам определить для себя свою грань?
– Конечно. И публика еще может определить. Шел вот мимо рубки икон мой приятель, дал автору по роже – вот это реакция публики. Перформанс состоялся.
– Так они этого и ждали!
– Если бы не было "по роже", смысла нет. Простая рубка дров.
– И что тогда публике делать, если любое противодействие идет только на пиар?
– Есть, на мой взгляд, и не я это, кстати, придумал, единственное средство, которое действует, – "не ходи в дом нечестивых". По-русски говоря – бойкот. Незадолго до смерти Юрий Трифонов задумал написать роман о Карлосе, известном террористе. Роман не написал, а статью успел. И там как-то мельком была сформулирована внятная, точная, абсолютно правильная мысль – любой терроризм прекращает существование, если о нем перестает быть известно. А ну-ка, попробуйте запретить телетрансляцию из Беслана, попробуйте! Если бы либеральная, свободная журналистика, такая, как это понимается теперь, существовала во время Второй мировой войны, победил бы Гитлер. Журналисты бы разоблачили тайный сговор союзников, заклеймили бы бомбардировку Дрездена, рассказали бы как бесчеловечно поступают победители... Все, победил бы Гитлер. Как сегодня побеждает терроризм. Сейчас еще и за его права борются. Все, что я вам говорю, подтверждает, конечно, мою репутацию мракобеса и доводит ее до точки, но если вы мне хоть что-то логично противопоставите... У Гриши Горина пьеса была – "Убить Герострата". Много лет шла в Театре Советской армии. Там этот вопрос решается. В конце концов все начинают повторять: "Забыть Герострата, забыть Герострата!.." И он становится прославленным навсегда. Это первый пиар. Если его упоминать как преступника – пиар, как предмет для забывания – тоже пиар. Да, он побеждает все. Кроме одного – кроме безразличия. Плюнуть надо, и оно рассыплется.
01.03.2007
Источник: Театрал
