Если бы в душах не сохранилась вера, мы бы не выиграли войну

Когда начался минометный обстрел, многие вокруг крестились, просили Господа о помощи. Об этом Николай Попович вспомнил через много лет. Тогда же он, 18-летний ефрейтор, даже не задумывался о Боге. И уж никак не мог предположить, что после окончания двух институтов и карьеры в Госплане станет церковным сторожем. Накануне Дня Победы о своем фронтовом и послевоенном пути рассказывает участник Великой Отечественной войны, клирик храма Спаса Нерукотворного на Сетуни диакон Николай ПОПОВИЧ.

Диакон Николай Попович

– Отец Николай, когда вы попали на фронт?

– В мае 44-ого. А в армию ушел в конце 43-ого. "Сбежал" с военного завода, на котором работал. Это было обычное настроение – все мечтали скорее разбить врага, стремились на фронт, и никто не приписывал себе никакого героизма. Пять месяцев провел в пехотном сержантском училище под Костромой. Нас там учили и штыковому бою, и обращению с пулеметом, совершали мы учебные переходы. В общем, повезло нам, подготовили нас к фронту (вот после освобождения оккупированных территорий ребят 1927 года рождения оттуда на фронт гнали сразу, без подготовки). Хотя основной опыт приобретается в бою. Если сразу не убьют или не ранят, потом уже убить трудней. Но это отдельная тема... Через 5 месяцев присвоили нам всем звание ефрейтора и отправили в Белоруссию. Я попал на 3-й Белорусский фронт (им командовал Черняховский), в 88-ую дивизию 31-ой армии. Месяц стояли мы в обороне под Оршей, а потом началась операция "Багратион" (ей руководил Рокоссовский). Блестяще она была подготовлена! Первая же атака сокрушила немецкие позиции. Нас туда ввели вторым эшелоном после специально обученной дивизии. От Орши прошел с боями через Бобруйск, Борисов, Минск, Молодечно (Западная Белоруссия), Литву, Польшу. В сентябре, когда мы стояли в обороне под Сувалками (на подступах к Восточной Пруссии), был тяжело ранен. Слава Богу, незадолго до боя каску надел. Мы обычно ходили в пилотках, каски не любили носить, они тяжелые. Ненужное, конечно, это ухарство было. А перед своим последним боем я пошел в хозяйственную роту поменять пулемет (мой совсем из строя вышел). Возвращаемся на позиции, смотрю – в траншеях каска валяется. Думаю, надо надеть, в пилотке холодно. И в ту же ночь немцы пошли в атаку (обычно они ночью не воевали). Мы стали отстреливаться, и после нескольких очередей я получил сильный удар в голову, потерял сознание. Очнулся, решил, что руку и ногу оторвало. Мне же 18 лет всего было, я не знал, что такое паралич. А левой стороны не чувствовал. И хотя я левша, с тех пор у меня левая рука слабее правой. Сделали мне операцию, самолетом отправили в Литву, там долечивался в госпитале и был демобилизован по инвалидности. А если бы не каска... И так чудом выжил, мне хирург сказал после операции: за тебя кто-то хорошо молился. Действительно, мама молилась за меня святителю Николаю.

– Она была верующая?

– В войну многие стали верующими. А моя мама воцерковилась только в конце жизни (она умерла в 1977 году), но думаю, что в Бога верила всегда. Мои родители были типичными русскими интеллигентами. Отец – потомственный офицер царской армии. Его отец, мой дед Николай Алексеевич Попович, в 1877 году во время войны с турками командовал ротой под Плевной и принимал участие в пленении Османа-паши, за что был представлен к награде. А сам отец участвовал в Первой мировой войне. Когда фронт лопнул, вернулся домой, в Москву (тогда многие офицеры домой возвращались). В ноябре 1917 вместе с юнкерами сражался против красногвардейцев. После поражения бежал от чекистов в Тихвин. Там познакомился с моей мамой. Она работала в Земельном управлении, и отец туда устроился (он был сапером, знал геодезию, картографию). Сделал маме предложение, они поженились, родился мой старший брат Алексей, а потом отца призвали в Красную армию. Маму с Алешей оставили заложниками. Так Троцкий формировал армию. Без офицеров Красная армия никогда бы не победила Белую гвардию. Но в академию отца как дворянина не приняли, а в 1930 году демобилизовали. 28 января 1938 года он был арестован и ровно через месяц расстрелян на Бутовском полигоне.

– Не чувствовали вы себя тогда изгоем?

– Нет, наоборот, люди нам сочувствовали. В то время почти в каждой семье были репрессированные. По всей стране шли аресты, и это цинично называлось социальной профилактикой. А я верил в коммунизм, в Сталина, считал, что отец не понял великих свершений Октября, и в этом его трагедия. Нам в школе, а особенно в институтах (после войны), преподносили марксизм как удивительную религию, как будущее человечества. И я поверил в него стопроцентно. Позже, став верующим человеком, я понял, что самый тяжкий человеческий недуг – неверие ни во что, отсутствие самой потребности веры. Потому что если даже вера неправильная (та же коммунистическая), но у человека живая душа, искренне жаждущая истины, Господь обязательно истину откроет, и человек придет к вере.

– Батюшка, но ведь в секты попадают как раз люди неравнодушные, ищущие, и немногие из них потом приходят в лоно Церкви?..

– В сектах нет поиска истины. Там главное – несогласие с основами Православия, с тем, что мы живем только тогда, когда в нас каждый день умирает ветхий человек и оживает новый. А новый человек оживает когда? В борьбе со своими страстями, прежде всего с гордостью. А в сектах как раз гордость, ячество. Я же говорю о вере наивной, вере людей, не знающих истину. Помните, апостол Павел пишет в Послании к Римлянам: "ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую" (Рим., 2, 14-15). Людей нашего поколения тоже можно сравнить с язычниками – мы не знали Бога. Я уже говорил раньше и готов повторить, что де-юре люди были атеистами, а де-факто христианами. Теоретически отрицая Бога, практически жили по Божьим заповедям. За без малого 1000 лет христианства на Руси сформировался особый тип русского человека. В том числе и русского воина. Если бы в душах людей не сохранилась вера, мы бы не выиграли войну. Конечно, все это я понял намного позже.

– А на фронте вы не встречали верующих людей?

– Теперь вспоминаю, что когда начался жуткий минометный обстрел, многие крестились и взывали: Господи, помоги! Прекрасно, кстати, это показано в фильме "Они сражались за Родину". Есть там эпизод, когда по ним в поле бьют минометы (я в таких переплетах бывал, знаю, как страшно). Один из героев, которого играет сам Бондарчук, говорит: Господи, спаси! И осеняет себя крестным знамением. Он лежит в окопчике, рядом рвутся мины... Я сразу вспомнил войну.

В 70-е годы я познакомился с Иннокентием Михайловичем Смоктуновским. Он пришел крестить своего сына (несчастного, больного человека) в храм мученика Трифона на Рижской, а я там тогда служил чтецом. После крещения на трапезе я, зная, что Смоктуновский фронтовик, спросил его: "Иннокентий Михайлович, вы на фронте были верующим?". Он говорит: "А как же! Иначе бы я не выжил. Когда начинается минометный обстрел, этот ужас!.. А я молюсь: "Отче наш, иже еси на небесех...". И смотрю – я живой!". Причем он это так эмоционально рассказал! Он ведь был настоящий герой – дважды бежал из плена, имел 2 медали "За отвагу". Вот пример! Но сам я во время войны над этим не задумывался – мне было всего 18 лет, я был комсомольцем.

– В партию на фронте не вступили?

– Нет, в партию я вступил уже в мирное время, когда поступил в юридический институт. Юрист не мог быть беспартийным. Но сначала работал и учился в школе рабочей молодежи – до войны только 7 классов закончил. Гуманитарные предметы мне давались хорошо, а математика, физика, химия – с трудом. Кое-как закончил 8-й класс и вместе с другом поступил на экстернат. Так тогда назывались платные курсы (недорогие) в Грохольском переулке, где за три года проходили основы программы старших классов. Отец друга был юристом, и мы в 1950 году, после экстерната, подали документы в юридический институт (нынешний юрфак МГУ). Поступили, друг сейчас полковник ФСБ в отставке. А я по специальности так и не работал. Дело в том, что в стране оказалось "перепроизводство" юристов. Карательной системе нужно было очень много юристов, поэтому помимо институтов и юрфаков их "пекли" в юридических школах силовых ведомств (и, как правило, выпускники этих школ получали лучшее назначение, чем мы). А когда умер Сталин и был арестован Берия, мы все оказались безработными. Вышло постановление Совета министров, подписанное Молотовым, о переквалификации юристов выпуска 1950-54 гг. на экономические и бухгалтерские специальности. Поступил в Плехановский институт, через 2 года, в 1957, получил диплом инженера-экономиста и уехал в Якутию. Работал инженером-нормировщиком на угольном бассейне "Якут-золото", потом в геологоразведке.

– И продолжали верить в коммунизм?

– Как раз там начались мои сомнения. Я увидел сплошную зону, только что ликвидированную. Мне рассказывали очевидцы, что туда привозили целые эшелоны раскулаченных. И примерно в половине вагонов люди были... мертвы. С детишками!!! Везли неделями, не кормили, вагоны не отапливались, и люди умирали. А те, кто доехал живыми, по 20 лет жили без паспортов. И я подумал: где же справедливость? Это было потрясение посильнее XX съезда.

А в 1958 году я вернулся в Москву и устроился работать в Госплан (уехал я из Якутии из-за климата – напомнило о себе ранение, начались сильные головные боли). Там получил доступ к секретной информации. Когда я узнал, что 70 % сельскохозяйственной продукции дает частный сектор, не поверил. Спросил начальника: может, ошибка? Да нет, отвечает, так и живем. А как же, говорю, колхозы, коллективизация? Он на меня как на сумасшедшего посмотрел. Вот тут я всерьез задумался: для чего же отнимали у людей скотину, раскулачивали, гнали в ссылки? Понял, что только ради идеи "ничего своего, все казенное". Даже члены Политбюро жили не на своих, а на казенных дачах. Это была идеология, в угоду которой уничтожали людей.

Потом я работал в Комитете по труду главным редактором, начальником информационного отдела, получал закрытую информацию ТАСС. Мы тогда даже докладную писали в ЦК и Совмин о бедственном положении деревни, о том, что нигде нет газа, нормальных дорог, не везде есть электричество. Естественно, народ стал убегать в города. И мы уже тогда думали: какая же будет жизнь в перенаселенных городах? Приезжие жили в ужасных общежитиях (иногда по 15 человек в комнате). В промышленности группа "А" (производство средств производства) развивалась в ущерб группе "Б" – производству средств потребления. И жили мы очень бедно. А когда я стал верующим, понял, что этот строй обречен, прежде всего, по нравственным причинам: основан на крови, на слезах, на разделении людей на классы, на социальной вражде. Правда, тогда благодаря "вражьим" голосам (зарубежным радиостанциям – ред. ), а потом и самиздату, нашим идеалом стали Америка и Европа. Тоже утопия. Можно перенять что-то из их экономического опыта, но брать за образец весь государственный строй?.. Каждый народ индивидуален, нельзя с ним поступать по шаблону. У нас другая история, другие традиции. Западная цивилизация возникла на обломках Римской империи, в основе который был закон. А наши правовые традиции начались с "Русской правды" Ярослава Мудрого. То есть в основе у нас нравственные критерии, правовые нормы вторичны. И это правильно – нравственность выше закона. Почему сегодня растет преступность? Потому что утрачены нравственные нормы, после 70 лет коммунистического воспитания создался духовный вакуум. Но только не надо искать идеал в советском прошлом. Когда я в 1963 году впервые попал в храм, читался Покаянный канон преподобного Андрея Критского. Я не знал церковнославянского языка, но был потрясен красотой чтения (читал покойный отец Иоанн Рязанцев), почувствовал молитвенный настрой, вместе со всеми упал на колени, заплакал. А в храме были одни старушки. Подумал с болью: кто же сохранит такую красоту? А сейчас, когда пою "Верую" с народом, тоже еле сдерживаю слезы, но это слезы радости. Приход поменялся, много молодежи. И это – будущее России, ее основа. Но мало веровать умом, надо по духу стать верующим церковным человеком, то есть бороться со своими страстями. Если мы возродим не внешнее, не социальное, а внутреннее Православие, покажем своим примером, что христианство – вечная красота и вечная истина, тогда Россия возродится. И поможет другим странам.

– Отец Николай, а как вы пришли в Церковь?

– Сначала уверовал умом, теоретически. Сидели мы как-то в начале 60-х годов с моим другом за столом, и я начал рассуждать об относительности истины. А он сказал мне о Боге и элементарно, но убедительно объяснил, что есть Творец. Я просто опьянел от счастья. И почувствовал угрызения совести – я к тому времени 4 года не жил с женой. В Якутию я поехал, как раз когда мы поссорились и разошлись. А у нас уже была годовалая дочка. После разговора с другом я подумал, что это нехорошо, надо бы навестить дочь, жену (с которой уже официально развелись). Навестил, стали снова встречаться. Потом сказал жене, что я верующий. "Ты в церковь ходишь?!", – обрадовалась она. Я удивился: "Зачем? Я в душе верую". Жена возразила, что душу, как и тело, надо кормить, а пища для души – пост и молитва. За годы нашей разлуки она пришла к Богу, воцерковилась. Уговорила поехать в Загорск (так тогда Сергиев Посад назывался). Пришли мы в Троицкий собор Лавры, в котором находятся мощи преподобного Сергия Радонежского. Мне там плохо стало: душно, темно, полумрак, свечи, непонятное пение. А она меня попросила приложиться к мощам. Я возмутился: "Да ты что?". А она тихим голосом: "Я тебя очень прошу". Приложился, и словно пелена с глаз спала, слезы полились, стал иконы целовать. Такое чудо случилось! А ведь всего за год до этого... У меня друг-однокурсник в "Московской правде" заведовал отделом партийной жизни. Весной 1962 года сидели мы у него в редакции небольшой компанией, пили пиво, и вдруг зазвонил колокол – редакция находилась напротив Антиохийского подворья. Я так возмутился: "До каких пор будут эти церкви звонить, когда их, наконец, закроют?" (а это было время хрущевских гонений на Церковь). И своим "горем" поделился с журналистами: "Братцы, у меня жена дочку уродует – они в церковь ходят!". Они мне и предложили написать статью. Сказали: опубликуем в "Московской правде", и ты через суд отберешь дочку. Я с радостью согласился, но, к счастью, не написал. А позже я понял, что колокол звонил на чтение 12 Евангелий! И Господь меня терпел! Он же говорил: "Не судите, да не судимы будете" (Мф., 7, 1). Человек – не схема. Всего через год я у мощей преподобного Сергия стал верующим человеком. По милости Божией, но и благодаря жене, ее молитвам и мудрости. Мы с женой вновь расписались, а в 1965-ом обвенчались. До этого она познакомила меня со своим духовным отцом протоиереем Александром Ветелевым, профессором Духовной академии. Он стал и моим духовником. Я сразу хотел сдать партбилет, но отец Александр сказал: "Не торопись. Положи его в сейф, на партийные собрания ходи, но не участвуй в атеистической пропаганде". Но все-таки в 1968 году я партбилет сдал – моя душа солдата не выдержала оккупации Чехословакии. Это было так отвратительно – наступить сапогом на лицо страны, "похоронить" чудное отношение чехов к нашим солдатам. Нас так хорошо встречали в Чехословакии в 1945! Но то, что венгры воевали на стороне немцев, тоже не означало, что мы в 1956 году должны были туда вторгаться и подавлять восстание! Не должны! Есть войны справедливые, а есть несправедливые.

– Справедливой ли, на ваш взгляд, была война в Афганистане?

– Конечно, несправедливой. Никто не давал нам права лезть в чужую страну и устанавливать там свои порядки. Это относится и к Финской войне. И недаром мы обе войны проиграли. Как сейчас американцы проигрывают войну в Ираке. Потому что никому нельзя лезть в чужую страну со своими порядками. А Великую Отечественную войну мы выиграли, потому что защищали свою землю. Немцы же проиграли, потому что были захватчиками. Хотя они имели колоссальное преимущество в технике. Ополченцы с винтовочками, иногда с ружьями (так мы были "вооружены" в 41-ом) отстояли Москву. Я знаю, что говорю, у меня брат под Москвой был ранен (на мамино счастье мы оба живыми пришли с войны). Слова благоверного князя Александра Невского "Не в силе Бог, а в правде" справедливы на все времена.

– А как вы относитесь к чеченской войне?

– Без знания истории нам не понять истоков этой трагедии. Во время Первой мировой войны Дикая дивизая считалась одной из лучших в русской армии. А как в Крыму встречали государя татары! Ковры расстелили! Потому что Православие никогда не распространялось насильно, а государь был отцом всех народностей. Даже колонизация Средней Азии отличается от колонизации Западом народов Южной Америки. Россия оставила среднеазиатским народам мусульманство, национальные традиции. И Бухарский эмир, поздравляя царя, обращался к нему, как к равному: "брат мой".

А что произошло в советское время? В 1944 году бериевские команды ночью погрузили в вагоны чеченцев, ингушей, балкарцев, крымских татар, калмыков и увезли их в степи (а еще раньше депортировали советских греков). До сих пор эти народы отождествляют русского человека с советским режимом. Как и эстонцы. Извините, отвлекусь от чеченской темы, но сегодня невозможно не сказать об Эстонии. С 1945 по 1948 год, когда компартию Латвии, Литвы и Эстонии возглавлял Суслов, было уничтожено 500 тысяч прибалтов. Коммунисты раскулачили и разорили самые крепкие крестьянские хозяйства (так же, как в 1930-е годы в России). Надо извиниться! И порвать с коммунистическим прошлым. Здесь нам есть чему поучиться у немцев. В Германии нет ни одной улицы Гитлера или Геринга. А у нас до сих пор полно улиц Ленина, Свердлова... До каких же пор? Нужно поставить точку, сказать, что мы не виноваты, что первый удар от этого режима получили русские люди – коммунисты уничтожили миллионы русских. Но и эстонцы должны понять, что естественно для русских людей и в Эстонии, и в любой другой республике оставаться русскими, сохранять свой язык, культуру и, главное, православную веру. А возлагать на современного русского человека вину за преступления Суслова – это либо намеренное нежелание понять нашу общую трагедию, либо, простите меня, тупость. Ну а своим отношением к памятнику русскому солдату они не просто еще сильнее консолидируют русских людей, но и отталкивают их (своих граждан!) от себя. Кому они делают хуже? Думаю, что в первую очередь себе.

Что касается Чечни, то сегодня положение там, на мой взгляд, несравненно лучше, чем в начале 90-х. Строятся школы, люди учатся, работают. Правда, пока там очень высок процент безработных. Надо создавать рабочие места. Святые отцы учат, что начало всех пороков – праздность. Но народ устал от войны. Можно ли было ее избежать? Не знаю. И наивное желание отделиться (не смогут же они без России развивать экономику), и сама война – печальные последствия депортации 1944 года. То же самое, что и с эстонцами – и нам надо извиниться за преступления Берии, и им понять, что виноваты не русские люди, а режим. Сейчас, вроде, они начинают это понимать, тем более что наше правительство и президент возвращаются к национальной политике царской России – позволяют народам сохранять самобытность, традиции, обычаи, веру. Всякая нация – часть Божиего замысла.

– Отец Николай, когда вы вышли из партии, ваша карьера закончилась?

– Естественно, я уволился с работы. Сначала меня приютил отец Герасим Иванов (старейший московский священник, ему сейчас 89 лет, и он еще служит!). Тогда восстанавливали Всехсвятский храм у "Сокола", и я два года под руководством отца Герасима проработал реставратором. А когда закончили работу, устроился сторожем в храм на Преображенке. Научился читать, алтарничать. В 1978 году перешел в Трифоновский храм на "Рижской". В 1990 году на Болгарском подворье, в храме Успения Божией Матери в Гончарах, меня рукоположили в диаконы. Раньше не пропускали мою кандидатуру. Сами понимаете – бывший работник Госплана, Комитета по труду... Отец Александр Ветелев подбадривал меня: "Терпи, дьяконом послужишь позже". И, что очень важно, меня поняла и все годы поддерживала жена. Она умерла в 1996 году.

Вы правы, моя карьера закончилась в 1968 году. Но я считаю, что настоящая жизнь началась у меня только с обретением веры. Как бы мы ни преуспевали, сколько бы денег ни заработали, если нет у нас в жизни духовного смысла, вся наша земная слава померкнет мгновенно. Да еще люди, которых мы любили, начнут ненавидеть друг друга, драться за наследство. Заботясь о приобретении необходимых для жизни материальных благ, нужно не забывать о главном – словах Спасителя "Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше" (Мф., 6, 21) и рассказанной Господом притче о богаче и Лазаре (Лк., 16, 19-31). Личность человека раскрывается и получает свое дальнейшее развитие в Боге. А без Бога все обессмысливается.