Ведомому Богу

"А что, если я не права?! Я из мусульманской семьи, этническая татарка, ни капли русской крови. И вдруг – такое... изменить вере отцов. "Господи, помоги! Я верю, верю! Это все не то – мои мысли", – я содрогнулась в беззвучной молитве к моему Богу, Богу, Которого я знала, Богу христианскому, Гефсиманскому..."

С детства я отличалась религиозностью. Бабушка моя была ревностной мусульманкой, чего никак нельзя было сказать о моих родителях. В мечеть отец заходил только по большим праздникам; родители не молились, не постились, и Коран, подаренный бабушкой, в конце концов куда-то исчез из нашей квартиры.

До девяти лет я жила в Казани, и воспитанием моим преимущественно занималась бабушка. Строгая, но любящая, честная и добрая, она сделала для меня очень много (внучек у нее было всего две: я и Рушана), и поэтому, когда я всерьез задумалась о крещении, первым делом пришла на ум мысль: бабушка очень расстроится.

Моя бабушка, как и полагается настоящей женщине, воспитанной в традициях ислама, исправно держала уразу (пост) и творила намаз пять раз в день; она очень переживала из-за сына (моего отца), который относился к вере довольно равнодушно.

Бабушка учила меня молитвам, они казались мне особенно чудесными, волшебными – как ключи к двери, которая ведет в мир новый, загадочный, неизведанный. И в этом мире любили и знали меня, маленькую Зарину, я была там почти "своей", не чужой, – к этой мысли приучила меня бабушка. И до сих пор еще в тайниках моей памяти изредка всколыхнется и прошуршит осенним листиком непонятная бабушкина (но оттого и близкая!) молитва "Бисмилла и рахман и рахим".

И мне казалось, что нечто магическое, тайное было за расписанными арабской вязью стенами мечетей. На всю жизнь мне запомнился случай из моего детства: я вернулась из школы, где на уроке труда мы мастерили хорошеньких куколок из мулине. У меня получилась особенно красивая кукла в малиновом платье, с раскинутыми в стороны желтыми руками. Я повесила куколку на шею и отправилась домой.

У бабушки (она жила тогда с нами) мой вид вызвал жуткое негодование.

– Это что такое, Зарина? Это что ты себе на шею повесила?

– Абика (бабушка), это кукла. Из школы... мы... делали...

– Я тебе покажу куклу! Это крест, а не кукла! (У моей поделки руки были раскинуты в виде креста.) Снимай немедленно!

Бабушка отобрала куклу, выдернула желтенькие руки и, только увидев мои слезы, принялась меня утешать.

– Сделаю тебе куклу еще лучше. Красавицу из красавиц. А кресты на себя нельзя вешать, Зарочка. Ты мусульманка. Повтори.

– Я мусульманка, – сквозь слезы пролепетала я, и бабушка уже ласково гладила меня по голове, сажала за стол обедать и называла нежно "кызым", то есть "моя дочь".

В третий класс я пошла уже в Москве. Были разные трудности дома, и даже на меня, ребенка, частично ложился их груз. И почему-то именно в это время я совсем отошла от веры: не было рядом мудрой бабушки, были родители, у которых была только я и больше никого. Я как-то рано ощутила свою "нужность" им и стала очень приземленной, привязанной к конкретным моментам – все волшебство быстро исчезло из моей жизни.

Мимо мечетей я проходила довольно равнодушно – быть может, оттого, что они были "московские", не родные.

Так надо. Музыка

Не могу точно вспомнить, в какой момент у меня появился интерес к Православию.

Возможно, он возник во мне с той поры, когда мы переехали в Москву? Или после того, как я поплакала над легким, причудливо расписным, как изящная шкатулка, рассказом И. Бунина "Чистый понедельник", или когда, дрожа, читала "Братьев Карамазовых" Достоевского? Или когда впервые в жизни попала вместе с одноклассниками на экскурсию в Троице-Сергиеву Лавру и прочитала на одном из храмов надпись, поразившую меня до оцепенения, – "Ведомому Богу"?

...Сбылась мечта моей беспокойной ищущей юности: я стала студенткой МГУ. После того как мы с новоиспеченной подругой увидели себя в списках поступивших, она в переполнявших ее через край радости и восторге потащила меня в храм мученицы Татианы при МГУ – "ставить свечки".

– Зачем ставить? – не поняла я.

– Ну как, в благодарность. Мы же поступили! – по пути объясняла Лена.

– Ты верующая, православная? – обрадовалась я. Как давно мне хотелось поговорить о православной вере!

– Неважно! – отмахнулась подруга. – Главное, что мы поступили. А свечки поставить надо. Так надо, понимаешь, Зарин?

Я ничего не понимала. Что значит "так надо"? Однажды я робко переступила порог Татианинского храма и попросила в книжной лавке книгу о православной вере.

– Ну, какую вам книгу предложить, девушка? Их очень много – о православной вере. Вот ответы на вопросы, священник отвечает, это вот издание больше для детей подходит, а это для людей воцерковленных... А вы, может, православную энциклопедию купите?

– Не знаю, как скажете, – я пожала плечами. Продавщица пытливо посмотрела на меня.

– А Библия у вас дома есть?

Я отрицательно покачала головой.

– Ну вот, с Библии и надо начинать. С Евангелия. Вот вам Евангелие, отдельно Новый Завет, а потом докупите, если что.

Дома я стала листать небольшую книгу с православным крестом на обложке. Как-то ненавязчиво вспомнилась бабушка – и мне стало отчего-то стыдно, словно я делала что-то плохое, недозволенное. Я отложила Евангелие на время, а потом все-таки прочитала его от начала и до конца – просто как главную христианскую книгу. Первое впечатление: я была просто очарована, заворожена, если так можно сказать. До чего же Евангелие было добрым, ласковым, теплым, каким-то прощающим, дающим надежду на что-то опять же доброе, светлое. Прочитав его впервые, я не поняла почти ничего, кроме разве что описания жизни Христа, но как много мне запомнилось непонятных изречений!

Я ходила, прислушиваясь к себе и повторяя в уме эти величественные изречения, и мне казалось, что звучит внутри меня особенная музыка – музыка Евангелия.

А потом была сессия и обычная студенческая суета, размеренные трудовые будни и яркие праздники, и больше Евангелие я не читала: все как-то не случалось. Иногда я вспоминала об этой книге, но почитать руки не доходили. Я помню, что чаще других эпизодов из Евангелия в памяти всплывала Гефсиманская молитва. Этот момент в жизни Христа мне казался почему-то наиболее сильным и печальным. Я не понимала, как Бог может испытывать чувство одиночества и скорби (разумеется, в то время я понятия не имела, что Христос был Бог и Человек), и это реальное ощущение оставленности и брошенности вызывало у меня глубокое сочувствие к Спасителю. Как мне было жаль Его! Христос совсем один в темном притихшем Гефсиманском саду, слабо освещенном луной, апостолы мирно спят, а Ему предстоит столько всего пройти; Его ждет позорное распятие – и в такие минуты Он всеми оставлен!

Этот евангельский эпизод крепко впечатался в мое сердце и память, и мое первое познание "христианского Бога" было именно таким – сопереживание бедному, одинокому, всепрощающему Христу.

Ко мне навстречу вышел...

Летом я с подругами отправилась отдыхать на Кавказ, в Мацесту, всего на десять дней. Планы у нас с Ритой и Леной были грандиозные, но сил и фантазии хватило только на то, чтобы валяться каждый день на пляже. От моря нас невозможно было оторвать.

И все-таки перед возвращением в Москву мы решили поехать на какую-нибудь экскурсию. Только сразу же возник вопрос: что посетить? Ведь вокруг было столько удивительных мест.

В конце концов, мы сошлись на Абхазии: с ней у нас было связано веселое воспоминание. Как-то вечером, возвращаясь с пляжа втроем, у перекрестка, где начинался рынок, мы увидели старика-грузина с большим завязанным мешком, стоявшим около его ног. В мешке что-то шевелилось.

– А что вы продаете? Что там, в мешке? – полюбопытствовала Рита. – Кот?

– 3ачэм кот? Какой кот? Это наложниц я вэзу в горы, в Абхазыю, продать, – и дед добродушно рассмеялся.

– Наложниц в Абхазию? – повторила, недоумевая, Рита.

В это время в мешке захрюкали. Мы расхохотались.

– Поросенок! Там у вас поросенок! – мы смеялись, как дети.

И поэтому мы дружно рассмеялись и вспомнили поросенка в мешке, увидев на стенде турфирмы слово "Абхазия". Вопрос о том, куда ехать, был решен: мы собрались на экскурсию именно туда.

День выдался безумно жарким, казалось, что воздух превратился в тягучий горячий пласт. Одуревшие от жары туристы лезли прямо в одежде в горное озеро Голубое, фантастически красивое, от ледяной воды которого моментально сводило ноги.

Как говорится, нам уже было "ни до чего". Двухминутное купание в море, в Гаграх, облегчения не принесло. Наконец автобус остановился около Новоафонского монастыря – последнего пункта программы нашей экскурсии.

Надо было подниматься в гору. Туристы – мокрые, красные – с трудом передвигая ноги, брели вверх к монастырю в гробовом молчании – сил разговаривать не было.

Лишь у некоторых возникло желание стоять в душном помещении за свечами и записками. Мы послушно ходили по монастырю за экскурсоводом, и я ничего не ощущала, кроме отупляющей усталости. Почему-то монастырь не произвел на меня особенного впечатления. Веселый, полосатый снаружи, и величественно-мрачный, темный внутри. В сумраке огромного храма потрескивали свечи, проступали лики икон.

– А теперь можете полюбоваться архитектурой монастыря, у вас в запасе тридцать минут. Встречаемся без пятнадцати четыре у автобуса.

Рита с Леной упали на скамейку, обмахиваясь газетами, а я пошла бродить по храму.

Фрески, иконы в полумраке, неслышно снующие прислужницы в темно-синих халатиках, и вдруг... из темноты, в бликах горящих свечей, словно из длинного неосвещенного тоннеля, ко мне навстречу вышел Христос.

Он стоял на коленях на сером камне, чуть разведя руки в стороны и устремив взгляд вверх, на небо, словно разговаривал с кем-то, и лицо Его было таким грустным, таким страдающим, молящим, что я застыла на месте; сердце болезненно заныло. Белое простенькое одеяние, серо-синяя накидка на плечах (или как это называлось раньше?), и позади Спасителя – деревья, уснувшие в тишине ночи, и какие-то растения, и совсем вдалеке – спящий, спокойный Иерусалим. А небо – глубокое, темно-синее, и очертания туманной голубой чаши среди тихих звезд. И в этой темноте, в ночной тиши – яркое, солнечное свечение вокруг головы Христа.

Я моментально узнала изображенный на иконе сюжет из Евангелия – оставленный всеми Христос в ночь перед Распятием в Гефсиманском саду.

– Как называется эта икона? – прошептала я, поймав за руку церковную уборщицу.

– Моление о Чаше, – она указала масляной рукой на желтые буквы, застывшие на темном небе иконы.

– А почему Он молится Чаше? – не поняла я.

Женщина смотрела на меня ласково и спокойно.

– Моление о Чаше, а не Чаше. Господь молился о Чаше Своему Отцу, Богу-Отцу перед Распятием. Он знал все, что с Ним будет, и молился об этой Чаше страданий, которую Ему надлежало испить. Это была молитва об укреплении перед всеми испытаниями. Вот вы почитайте Евангелие.

– Я читала, – отозвалась я. – Спасибо вам, огромное спасибо!

Я достала фотоаппарат и сквозь пелену слез несколько раз сфотографировала чудесную икону.

Мне не хотелось, чтобы меня видели Рита и Лена. Мне вообще не хотелось, чтобы меня кто-то видел, чтобы кто-то был рядом. Хотелось лишь одного: плакать здесь совсем одной рядом с камнем из Гефсимании, камнем, где стоит Христос, устремивший печальный взгляд на небо.

– Зара, пошли! Уже время...

И все-таки я опоздала к автобусу, потому что бросилась в церковную лавку в надежде купить икону "Моление о Чаше". Такой иконы там не оказалось.

Возвратившись в Москву, я разыскивала эту икону во всех храмах и церковных лавках, понимая в то же время, что я ее не найду. Конечно, иконы "Моление о Чаше" я встречала, но написаны они были по-другому, а мне хотелось именно такую, какая была в бедном абхазском храме. Наконец я рассталась со своей мечтой. К моему большому огорчению, фотография иконы не получилась: слишком темно было в этом храме.

Тот, Которого я знала

Время шло, и наступил тот день, когда я вошла в маленький храм рядом с моим домом и обратилась к священнику с просьбой крестить меня.

Перед этим Таинством он просил меня походить на литургию и выучить некоторые молитвы. Я стояла на литургии и послушно, с полным сознанием своей правоты, уходила после возгласа диакона "Оглашенные, изыдите".

Мне приятно было быть "оглашенной", то есть пока не крещеной, но готовящейся. Таинство ждало меня впереди.

– Вы выбрали имя, которое хотите принять во время крещения? – как-то раз неожиданно спросил меня отец Андрей.

– Нет, я не знала, что надо выбрать имя. Совсем любое?

О. Андрей принес мне церковный календарь. – Какого числа вы родились?

И я узнала, что в день моего рождения, 7 декабря, празднуется память святой великомученицы Екатерины. Больше вопрос о выборе имени не стоял. Родители по-прежнему, конечно, называют меня Зариной, Зарочкой, Зарой, но когда к телефону просят Катю, они зовут меня. А это дается очень нелегко, я знаю.

В тот день, когда меня крестили – 7 декабря – в день рождения и день моего Ангела, выпал первый снег. В храм я вошла, когда рассерженная осень разметала повсюду остатки прелых листьев, а вышла, когда земля была уже присыпана снегом, и хлопья все падали и падали – очень медленно и несмело.

Я шла в этой тишине и чистоте, до краев полная сознанием совершившегося Таинства, и так боялась потерять, разлить это ощущение тихого блаженства! Я поехала в музей Андрея Рублева, затем долго гуляла, а когда стемнело, зашла в первый попавшийся храм, и мне повезло: там читался акафист великомученице Екатерине. Домой возвращаться так не хотелось...

Идя домой, я повторяла фразы, пытаясь их осмыслить и принять: "Я православная! Я теперь Катерина. Я крещеная!"

И вдруг...

"А что, если я не права?!" – помимо моей воли внутри меня бухнула и придавила сознание эта страшная мысль. "Я из мусульманской семьи, этническая татарка. Ни капли русской крови. Зарина Фаридовна Абдулгалеева. И вдруг – такое... изменить вере отцов".

– Господи, помоги! Я верю, верю! Это все не то – мои мысли, – я содрогнулась в беззвучной молитве к моему Богу, Богу, Которого я знала, Богу христианскому, Гефсиманскому...

Я почти бежала домой и специально пыталась думать только о предстоящей сессии. Неожиданно на мобильный позвонила мама и, узнав, что я рядом с нашим домом, попросила купить суперклей: что-то там у нее сломалось.

Я подбежала к киоску, когда он уже закрывался.

– Пожалуйста, мне только два суперклея, – умоляюще попросила я.

Пожилая продавщица, молча вздохнув, кивнула.

Она долго не могла найти мне сдачи 4 рубля.

– Да не надо мне, не ищите! Спасибо за клей!

И я повернулась, чтобы уйти. Продавщица настойчиво позвала меня.

– Подождите. Мне чужие деньги не... – она не договорила. – А, вот, может, календарик возьмете, а? На будущий год? Как раз последний остался.

– Давайте, конечно.

Она сунула мне в руку маленький календарь.

Я бросила его в карман.

Дома вместе с клеем я достала календарь и ахнула. Что-то теплое, родное разлилось по сердцу, помимо воли выступили слезы.

На сером камне, на коленях стоял Христос, чуть разведя руки в стороны и устремив взгляд вверх, на небо. Мой Христос! Христос, Которого я знала!

Я перевернула календарь и прочитала внизу: "Фрагмент росписи собора монастыря св. апостола Симона Кананита г. Новый Афон (Абхазия)".

Его влияние

От бабушки мой "революционный поступок" отец предложил временно скрыть, и я с ним полностью согласилась: зачем нарушать спокойствие старого больного человека? Пусть все идет своим чередом.

В конце июня к нам в гости приехала моя двоюродная сестра Рушана и узнала, что я стала Катей. С великим трудом приняв эту новость, Рушана отвезла ее бабушке. Когда мы созванивались с сестрой, она сказала, что бабушка очень расстроена и говорить со мной пока не хочет.

– Наверное, называла меня предательницей. Или что-то вроде "с волками жить – по-волчьи выть"? – спросила тогда я. В ответ Рушана обиделась.

– Ты очень плохого мнения о бабушке. Она тебя по-прежнему, конечно, очень любит и считает, что ты ни в чем не виновата, просто попала под чье-то влияние, и рядом не оказалось человека, который мог бы тебе помочь... а ты же с детства была с... обостренным чувством веры.

– Бабушка отчасти права, – отозвалась я. – Я попала под влияние Бога, если можно так сказать. Он меня позвал, и я вдруг Его нашла – просто пришло время.

– Ты нашла чужого Бога, – тихо проговорила Рушана. – Ты отказалась от своей родной веры.

Я не собиралась спорить, что-то доказывать, объяснять: все это было незачем. Есть в жизни такие моменты, когда не надо говорить, потому что слова, какие-то доводы до невыносимости бессильны и пусты, и каждый останется при своем мнении. Есть моменты, которые можно только почувствовать, уловить душой, они выше любых слов.

Рушана тоже замолчала, и я услышала, что она плачет.

– Не надо, ну пожалуйста, не надо. Я тебя очень люблю. И мы ведь все равно... дружим и вместе.

– Да, это так... просто вспомнила... так, мелочь.

– Что ты вспомнила, Рушана?

– У нас очень красивую мечеть построили. Ну, ты знаешь, наверное. Кул Шариф.

– Когда я приеду в гости, обязательно сходим с тобой ее посмотреть! Хорошо?

– Да, Зарина, сходим. Ну, успехов! Целую тебя. Бабушке пока не звони. И не переживай, ты же знаешь нашу бабушку. Она тебя, конечно, простит. Ну, до свидания!

– Звони!

Папа отнесся к моему решению стать православной христианкой с сочувствием.

– Ну что ж, раз ты это выбрала, раз тебе это близко, наверное, я не должен препятствовать, – заметил он со своей мягкой улыбкой, и мы обнялись. – Все равно ты останешься моей дочкой Зариной, кем бы ты ни стала – православной, католичкой или буддисткой.

– Такого папы, как у меня, больше нет ни у кого! – рассмеялась я, целуя кудрявые седые волосы отца.

Мама пошумела – больше от необычности происходящего: в нашей семье, среди нашей родни это был первый случай перехода в другую веру. Я назвала дату предстоящего мне крещения – родители не захотели прийти в этот день в храм, и я была очень рада этому. Мне кажется, они не захотели мне мешать – даже не мешать, а просто напоминать о себе в такую минуту. Ведь тогда, во время крещения, в храме существовала только я – Зарина-Катерина – и Христос, и буквально считанные секунды мне был никто не нужен и ничто не нужно, даже, наверное, кислород.

Это были свет и радость – настоящее чудо, и мне казалось, что я чуть-чуть, совсем капельку причастна к тому, что чувствовал князь Владимир, когда крестился, и великомученица Екатерина, и Варвара, и другие святые, крестившиеся в зрелом возрасте.

* * *

Сестра Рушана однажды серьезно спросила меня:

– Зара, но ты, наверное, хоть изредка, хоть неосознанно, хоть во сне – но сожалеешь, что стала... другой? Что приняла другую веру?

И я чистосердечно ответила:

– Нет, никогда. Правда. У меня наоборот такое ощущение, словно я что-то приобрела, очень-очень дорогое, то есть бесценное. И стала очень богатой. Внутри богатой. Раньше у меня такого не было.

– Странная ты все-таки, Зарина, – вздохнула Рушана. – И от этого я тебя люблю еще больше.

А самое главное, самое важное, самое радостное и удивительное для меня событие – моя Рушана спустя два с половиной года после моего крещения крестилась сама. И крестился ее муж. Она стала Марией, а Ильнур (муж) – Ильей.