Россия воссоединилась духовно

Николай Николаевич, каково политическое, государственное значение состоявшегося воссоединения двух частей Русской Церкви.

– Раскол или разделение в Русской Церкви, связанные с эмиграцией большого числа иерархов и духовенства после событий 1917 года и Гражданской войны имел в отличие от каких-то других церковных разделений чисто политический характер. Мы с так называемой Белой Церковью не разделялись ни чем: ни в вероучении, ни в догматах, ни в литургике, ни в обряде, ни в нравственном богословии, ни в аскетике. Нас разделяли только окопы Гражданской войны.

Святейший Патриарх Тихон, в свое время, об этой опасности и об опасных последствиях всего этого предупреждал. Он в своем послании и духовенству и верным чадам Православной Церкви в день преподобного Сергия, поборника церковного единства Руси, 25 сентября (8 октября) 1919 года, в прямую пытался запретить духовенству какое-либо участие в политических акциях, в том числе, в придании политического акцента каким-либо церковным оценкам происходящих событий. О чем идет речь? Речь идет о том, что приходили белые войска в тот или иной город или село, их встречали колокольным звоном, их встречали праздничным молебном, а потом, по изменившейся фронтовой ситуации они уходили, и тогда вместе с ними приходилось уходить и тому духовенству, которое его приветствовало.

– Но ведь такая поддержка белого движения для многих представителей иерархии и духовенства казалась естественной.

Конечно, участие духовенства в политике это традиция не только для Русской Церкви, но и для Православной Церкви вообще. Православная Церковь, я неоднократно об этом говорил, есть Церковь в империи, в государстве – внутри, она всегда внутри. Поэтому требовать тогда – в 1917, 1918, 1919 годах от духовенства, чтобы оно от этого веками заповеданного стиля поведения и менталитета церковного и пластики церковной жизни в одночасье отказалось, конечно, было трудно. На самом деле не послушались Патриарха ни правые, ни левые, ни белые, ни красные. Красные ушли в "красный" обновленческий раскол. Белые были вынуждены вместе с войсками Деникина и Врангеля и с войсками Колчака на Дальнем Востоке уйти в зарубежье, уйти в эмиграцию. В принципе явление совершенно уникальное в церковной истории. Мы встречаемся со множеством случаев, когда в результате революций, социальных катаклизмов большие массы правящей элиты уходили в эмиграцию. Достаточно вспомнить Великую Французскую революцию и последовавшие годы наполеоновских войн, когда Францию покинула почти вся титулованная знать. Но никогда не было такого, чтобы вместе с титулованной знатью уходило такое значительное количество народа. Это был как бы национальный исход. Через один Константинополь в 1920 году прошло два миллиона русских беженцев. Еще более уникально то, что уходило духовенство, уходили иерархи, уходили целые епархии, целые приходы. Безусловно, такого явления в церковных канонах не предусмотрено вообще. Это нонсенс. Церковные каноны запрещают покидать территорию своей епархии, вне пределов своей епархии ни один архиерей не властен что-либо совершать. У нас даже поговорка есть: "Это не моя епархия". И точно также никогда не бывало так, чтобы архиереи, покинувшие свои епархии, продолжали иметь большую паству. Византия, например, сжималась, как вы помните, как шагреневая кожа, и все иерархи, территория которых была занята сначала арабами, потом османами все съезжались в Константинополь. В Иерусалимском Патриархате вообще почти все иерархи находятся в самом Иерусалиме, за исключением епископов Назаретского и Вифлиемского. Но в Русской Церкви такого никогда не было. И вдруг оказалось, что все эти иерархи за рубежом, и они не просто сами за рубежом, но они со своими канцеляриями за рубежом, они со своей паствой, со своим духовенством. Вот в таком не предусмотренном канонами положении оказалась Русская Церковь. Духовенство в необычном положении оказалась и внутри России, оно привыкло быть в государстве, как я сказал, но тут вдруг оказалось, что оно внутри государства, которому оно не нужно. А там, за границей, оказалось, что оно пастве нужно, но оно тоже не нужно никому из окружения, оно не имеет возможности поддерживать каноническую связь со своим Патриархом, со своим церковным центром. Вот в этих условиях, конечно, совершенно понятно, что зарубежное духовенство, зарубежные иерархи, имели тенденцию как-то объединяться, и даже должны были, согласно норме церковной жизни как-то объединяться, и как-то управляться. Согласно 34 Апостольскому правилу епископам всякого народа подобает знать первого среди них. Всякого народа, значит, в том числе и русского православного народа, оказавшегося за границей, и не имевшего возможности поддерживать, повторяю, прямые канонические связи со своим Патриархом, со своим Патриаршим центром в Москве. И они, естественно организовались. Они организовались сначала в ВЦУ – Высшее Церковное Управление за рубежом, а когда Патриарх Тихон, в связи с их политическими выступлениями вынужден был запретить и распустить ВЦУ, они букве указа подчинились, а на самом деле просто переименовали его в Архиерейский Синод, так возник так называемый "карловацкий раскол". Сейчас, даже в дни подписания этого торжественного и долгожданного акта о воссоединении, и то все равно, я обратил внимание, что почти во всех печатных, прозвучавших по телевидению и по радио комментариях все ссылаются на декларацию 1927 года, что якобы из-за нее возник "карловацкий раскол". Это не правда. Давайте все-таки перед лицом в любви совершившегося объединения будем перед самими собой и перед историей честными. Конечно, разделение произошло не в 1927 году, когда появилась Декларация митрополита Сергия, даже не в 1922 году, когда Патриарх Тихон запретил Высшее Церковное Управление. Оно произошло в 1917 году, и в основе его были, конечно, социально-политические причины, а не богословские и не церковно-канонические. Но когда оно уже совершилось, то совершилось оно, действительно, еще при Патриархе Тихоне. Еще при живом Патриархе Тихоне за рубежом заговорили о том, что якобы его постановления и его указы не имеют силы, в том смысле, что они писаны под диктовку советской власти, и неоднократные заявления самого святейшего Патриарха о том, что "ничто на земле не может связать нашу святительскую совесть" – такие заявления уже не принимались во внимание. Уже внутренне размежевание произошло. Им было неудобно иметь какие-либо сношения и какие-либо подчинительные отношения по отношению к Московскому центру, а церковной Москве было неудобно, тоже опять-таки в силу политических обстоятельств поддерживать с ними каноническую связь просто потому, что все письма Патриарха Тихона, как известно, перехватывались, перлюстрировались, и каждый раз власти выдвигали обвинение почти в государственной измене. Таким образом, ситуация сложилась органически, и сложилась она во многом из-за того, что православное зарубежное духовенство, то есть Русская Православная Церковь за рубежом не прислушалась все к тем же самым предупреждениям Патриарха Тихона о колокольном звоне. Желание приветствовать белые части колокольным звоном, оставалось в менталитете не только в русской монархической эмиграции, собравшейся в 1921 г. на монархический съезд в г. Рейхенгалле, но и в менталитете Русской Зарубежной Церкви, которая самоотождествилась, по существу, с этим самым съездом г. Рейхенгалле. Если, как историки, мы посмотрим личный состав того и другого, мы увидим, что Первый Всезарубежный Собор в Карловцах и состав Рейхенгалльского монархического съезда, почти одинаков, почти тождественен. И неудивительно с этой точки зрения, что Первый Всезарубежный Собор провозгласил победное возвращение в Москву, восстановление не только монархии, но и правящей династии Романовых и тому подобные чисто политические лозунги. Трезвомыслящие люди за рубежом предупреждали, что этого делать не надо, что это делать не хорошо, мало того, что это неправильно делать, что это такая трагическая хлестаковщина и фанфаронщина у разбитого корыта, это делать непорядочно по отношению к Русской Православной Церкви, оставшейся на Родине, потому что все контрреволюционные и антисоветские заявления, декларации и писания зарубежных иерархов, все они отзывались новыми репрессиями на Русской Православной Церкви на Родине. Советская власть потребовала от митрополита Сергия, взять с зарубежного духовенства подписки о лояльности, или о не выступлении, во всяком случае, против советской власти. Советскую власть можно понять – любая власть была бы заинтересована в таких заявлениях. Они же не требовали заявлений в пользу советской власти, они требовали заявлений об отказе от борьбы, идейной борьбы с советской властью. И более того, митрополит Сергий, как вы помните, помимо того, что он действительно был вынужден такой указ послать зарубежному духовенству, но он при этом и сам же высказал такую мысль, что тот, кто этого не хочет или не может сделать может переходить на другой режим, веками заповеданный канонический режим. А в Православной Церкви этот режим единственный, территориальный. То есть, тогда будьте любезны переходить в юрисдикцию той Церкви, на территории которой вы находитесь. И у Зарубежной Церкви была возможность перейти и в Сербскую Церковь, на территории которой Сремские Карловцы находились, или, как поступил митрополит Евлогий, в Константинопольскую Церковь. Здесь, кстати, очень важный церковно-политический и канонический вопрос. Божий промысел сказался в том, что Карловацкая Церковь отказалась от этого пути. Она тем самым сохранила себя как часть Церкви Русской. И осознавала себя таковой на протяжении всех этих девяноста лет до самого воссоединения, состоявшегося 17 мая в Храме Христа Спасителя. Она себя сохранила, но, к сожалению, как часто бывает, сохранила ценой отторжения и вражды против своей же иерархии, против своей же Матери-Церкви. Вот такое трагическое противоречие. Я никого не хочу обвинять, кого-то хулить, или, наоборот, кого-то оправдать. Нет. Я просто хочу, чтобы мы понимали именно перед лицом совершившегося сегодня единения, трагизм всей ситуации. Действительно, приходилось творить церковную историю и творить каноническую церковную историю на ходу. Как всегда в таких случаях бывает с большими издержками, с большими передержками, с большими жертвами, с большими взаимными обидами и взаимными неправдами с обеих сторон. Признаем это. Да, взаимные обиды и взаимные неправды. Много чего было наговорено и стой и с другой стороны. Они на нас, мы на них, по понятным причинам. Потому что этот разговор был не о Церкви. И он был по-настоящему не в Церкви. И неудивительно с этой точки зрения, что в 1941 году нашлись представители русской эмиграции, их было сравнительно немного, которые готовы были сотрудничать с Гитлером. А потом, после крушения гитлеровской Германии некоторые сотрудничали с США и с ЦРУ. Были и те, которые заявляли, что надо бросить атомную бомбу на Советский Союз. Из песни слова не выкинешь. Есть высказывание, которое приписывают философу Спинозе: понять, значит простить. Наверное, для рационального человека, для человека, живущего по законам чисто рациональным, это так. Если математик разобрался с какими-то ошибками, то тем самым их и простил. Вообще можно ими пренебречь, они преодолены. Но это только в умах. Это только в математических формулах. На самом деле, для православного верующего человека, скорее, наоборот. Есть вещи, которых понять нельзя. Простить можно. Покрыть любовью Христовой можно. А вот понять многого нельзя. Нельзя понять ни власовщины, нельзя понять ни упоминавшихся мной заявлений об использовании против СССР атомной бомбы. Как только вопрос касался политической стороны, некоторых представителей русской эмиграции заносило. Они уже переставали отдавать себе отчет, что они стреляют не в коммунистов, по образному выражению А. Зиновьева, стреляют не в коммунизм, а в свою Родину. И они стреляли. Поэтому понять этого я не могу. Простить можно. Простить и покрыть любовью. Вот это, как я надеюсь, и произошло 17 мая 2007 года на девяностом году февральской и октябрьской революций и великого разделения русского народа. Девяносто лет русский народ находится, говоря языком юридическим, языком ООН, если угодно, в условиях разделенной нации. Сейчас к этому прибавилось то, что на территории уже бывшего СССР, русский народ по живому разрезан и разделен. И вот вдруг совершается этот акт единения. Действительно, от всей Гражданской войны до сегодняшнего дня сохранялись последние юрисдикционные окопы. Вот эти вот окопы между "Белой" и "Красной" Церковью, как нас многие на Западе и, скажем, в Иерусалиме называли и называют, сегодня засыпаны и могут быть преданы забвению.

– Мы знаем, что попытка воссоединения была предпринята сразу после Великой Отечественной войны, когда согласно архивным документам, даже первоиереарх РПЦЗ митрополит Анастасий рассматривал возможность воссоединения с Московским Патриархатом.

С подписанием Акта о воссоединении, можно сказать, что закончилась не только Гражданская война, но закончилась в известном смысле и Вторая Мировая война. Потому что в 1945 году опять большая часть нашего населения оказалась вне пределов Родины, это так называемые перемещенные лица, бывшие военнопленные, не хотевшие или боявшиеся вернуться на Родину, угнанные в Германию и там оставшиеся. Это тоже были сотни тысяч, если не миллионы людей. И в религиозном отношении верующие православные люди из этих групп тоже влились в ту же Русскую Зарубежную Церковь. Поэтому примирение, которое совершилось, конечно, очень знаменательно и в этом смысле. Я вспоминаю нашу встречу с отцом протопресвитером Александром Киселевым, бывшим обер-священником власовской армии. Когда он вернулся на Родину, он захотел со мной встретиться. Мы встретились, и я ему сразу должен был сказать: "Отец Александр, давайте с самого начала условимся, что никакая власовщина ни в церковном, ни в светском проявлениях для меня не приемлема. У меня родители с первого до последнего дня были на фронте, также как у многих моих сверстников, и моих друзей и вообще у нашего народа". И он сказал: "Хорошо, но ведь мы же русские люди, что же мы не найдем о чем говорить? Давайте будем говорить о том, что нас соединяет, а не о том, что разъединяет". И потом прошло несколько лет, мы общались с отцом Александром, и незадолго до смерти он, плача, спрашивал: "Но ведь я же не эмигрант? Ведь я же вернулся". И я ему говорил: "Да, отец Александр, вы не эмигрант. Вы вернулись". Вот это вот возвращение домой совершилось. Когда это сделал отец Александр Киселев, его многие в Зарубежной Церкви не поняли, и даже собственные родственники не поняли и осуждали. Вот сейчас как бы это сделала в целом Русская Зарубежная Церковь. Так же как и наша Церковь сделала этот встречный шаг. Очень важный, ответственный и трудный шаг. И тоже как бы не акцентируя внимание на относительной правоте тех или других. Как когда-то сказал еще в XIX веке один из великих наших иерархов: все-таки наши вероисповедные перегородки до неба не доходят. Это он сказал даже о таком застаревшем разделении как разделение на католиков и православных, а что же говорить о двух частях Русской Церкви, которых разделяли только политические убеждения. Конечно, до неба эти разногласия не доходили. И, слава Богу, что теперь это понимают и с той стороны и с другой стороны. И русский народ с сегодняшнего дня имеет возможность возносить молитву к Богу, в буквальном смысле, единым сердцем и едиными устами. И русское духовенство имеет возможность совершать у алтаря таинство Евхаристии вместе, без разделений, без взаимных обвинений, без взаимных осуждений. Вот это очень важный и существенный результат. Путь к этому был очень непростой. Мы помним, что первая попытка сближения и соединения произошла еще в упомянутом уже мной 1945 г. Русское имя было священно для всего мира в тот момент, и, конечно, очень многие представители русской эмиграции и русского зарубежного духовенства готовы были к примирению и к возвращению в Русскую Православную Церковь. Митрополит Евлогий (Георгиевский) пошел в посольство и принял советский паспорт, не потому что он собирался вернуться, он был старый и больной, он понимал, что он уже на Родину не вернется, но он хотел быть вместе со своим народом, парадоксальным образом в духе той самой Декларации 1927 г., где митрополит Сергий когда-то сказал, что мы хотим оставаться православными и, все-таки, видеть в Советском Союзе свою Родину и быть с нею в ее радостях и печалях. До сих пор перевирают эти слова, как вы знаете, говорят, что якобы митрополит и его Синод заявили о готовности разделять и несчастья советской власти. Не об этом шла речь, речь шла о том, что Церковь должна была оставаться со своей страной, со своим народом в его несчастьях и в его счастье. Именно это имел ввиду митрополит Евлогий (Георгиевский), когда взял советский паспорт в 1945 г. Митрополит Серафим (Лукьянов) вернулся на Родину, дальневосточное духовенство, в том числе легендарный подвижник-миссионер митрополит Нестор (Анисимов) вернулись на Родину т.е. возможность воссоединения, казалось, была. Однако, с одной стороны, на Родине их встретили те же самые нквдисты, те же самые застенки и Колыма. А там за рубежом начиналась в это время разворачиваться холодная война. Над Россией опять пытались опустить железный занавес. Поэтому тогда из этого сближения ничего не вышло. Еще на 50 лет продолжилось противостояние и разделение Русской Православной Церкви. Понятное дело, что РПЦЗ имеющая местоположение своего Архиерейского Синода в Нью-Йорке, в США, является по юридической букве закона американской корпорацией, и понятно совершенно, что никому из американских правящих кругов не хотелось бы отпускать эту часть своей американской корпорации духовно в Россию, в Москву. Поэтому с этой точки зрения, если говорить о политическом значении этого события, его можно интерпретировать как наш духовный реванш за проигранную холодную войну. Все-таки русские вопреки всем тем, кто хотели бы их максимально разделить, их максимально унизить и умалить имя русское в мире, вернулись друг к другу. Россия воссоединилась, в духовном плане православная Россия, зарубежная и наша отечественная, воссоединились. Вот смысл этого события.

С.Н.Н. Лисовым беседовал Дмитрий Сафонов