Православная Церковь сегодня и при советской власти

Сергей Львович Фирсов – историк, профессор Санкт-Петербургского государственного университета.

– Сергей Львович, как бы Вы описали церковно-государственные отношения в первые годы после прихода к власти большевиков?

– Отношения Церкви и государства в советский период были непростыми и порой весьма драматическими. Их можно разделить на несколько периодов. С 1917 по 1921 – период кавалерийской атаки на религию. Особой политики в отношении РПЦ не было. Однако идеологические принципы большевиков были показаны наиболее ярко именно в это время. Прежде всего, речь идет о воинствующем атеизме. Нужно заметить, что в тот период еще никто не знал, как будут развиваться отношения Церкви и государства, так как представления о том, что церковная структура должна была погибнуть после падения самодержавия, были характерны для большевистской верхушки того времени. Но этого не произошло, напротив, стало совершенно ясно, что Церковь, несмотря на то, что в прошлом она была иногда до неприличия тесно связана с самодержавием, выжила и стала пытаться наладить по-возможности контакты с новой властью. Разумеется, что во время гражданской войны не могло идти речи о создании нормальных отношений на будущее, поскольку было не понятно, кто окажется победителем в этом столкновении. Послания патриарха Тихона 1918 – 1919 гг. ясно свидетельствовали о том, что РПЦ не только не одобряла, а даже осуждала действия большевиков. При этом патриарх стремился показать, что в новых условиях Церковь будет аполитичной: она не хочет связывать себя ни с какой определенной политической программой (ни белой, ни красной).

Этот период доказал, что государство не хочет налаживать нормальных отношений с Церковью, подтверждением этого стало известное письмо Ленина по поводу событий в Шуе. Большевикам нужно было скомпрометировать Церковь и по-возможности раздавить ее финансово и организационно.

Эти цели стали окончательно понятны с 1921 – 1922 гг., когда, воспользовавшись голодом в Поволжье, власть решила не только обобрать Церковь, но и поставить ее в совершенно невозможные условия существования, как в определенной степени политической силы.

Победа в гражданской войне позволила власти, увидевшей, что РПЦ нельзя будет быстро уничтожить, приступить к созданию определенной стратегии церковно-государственных отношений. Власть стремилась организационно разрушить Церковь и получить контроль над ее кадровой политикой. В полной мере был использован старый лозунг "Разделяй и властвуй", наиболее ярко это доказывает феномен обновленчества. В этот период мы уже можем говорить об осознанных репрессиях власти по отношению к представителям Церкви. Если до этого момента гонения еще не были систематизированы, то с 1921-1922 гг. они начинают подчиняться определенному порядку. Цель одна – добиться полного контроля над кадрами Церкви. Какое то время этому мешает патриарх Тихон, потом он, под влиянием фактора обновленчества, пишет покаянное послание, в котором говорит, что он не враг советской власти, и выходит на свободу из-под ареста. При этом в советских газетах он именуется как "бывший патриарх Тихон", так власть дает понять, что она принимает решения обновленческих псевдособоров и считает их голосом церкви.

– До сих пор много споров вокруг так называемой Декларации митрополита Сергия 1927 года. Как Вы оцениваете роль этого документа в отношениях между РПЦ и власти?

Патриарх умер в 1925 году. Власть, добившись от него определенных уступок, не смогла решить своих стратегических задач – подчинения кадровой политики своим интересам. По большому счету можно сказать, что Заместитель патриаршего местоблюстителя митрополит Сергий (Страгородский), который управляет РПЦ с декабря 1925 года, был вынужден эту задачу решать. Выходом из ситуации нельзя считать так называемую Декларацию 1927 года. Она во многом повторяла положения так называемого Завещания патриарха Тихона, так что сегодня она не должна восприниматься как трагический акт, хотя в то время этот документ митрополита Сергия в то время был негативно воспринят большинством церковного народа. Дело здесь было не в Декларации, а в том, что стояло за ней.

– Но ведь незадолго до этого вышла известная Записка соловецких епископов, какую роль сыграл этот документ?

-Я думаю, что записка соловецких епископов имела непосредственное отношение к формированию церковного мнения о том, каковы пределы допустимого контакта Церкви с государством.

– Вернемся к Декларации 1927 года...

– Я считаю, что за так называемой декларацией митрополита Сергия нужно видеть другое более важное явление: митрополит Сергий подчинился в определенных вопросах безбожной власти. Он начал согласовывать вопросы о назначении епископов с компетентными органами, и именно это можно назвать политикой "сергианства", соглашательства. Митрополит Сергий наивно надеялся, что его компромисс сможет спасти институт Церкви от разгрома. История доказала всю ошибочность такого предположения, поскольку к 1927 году было очевидно, что гонения будут усиливаться, тем более, что большевики никогда не скрывали, что их цель – полное уничтожение Церкви как института и атеизация населения страны.

После 1929 года в период коллективизации начинается процесс закрытия сельских храмов. Я думаю, что это не менее трагическая ситуация, чем разрушение организационной структуры Церкви

– Вы считаете, что разрушение сельских храмов – это новый этап в отношениях между Церковью и государством. Почему это важно?

– Большинство населения страны были крестьянами, и в сельской местности находилось основная часть храмов. На мой взгляд, коллективизация должна рассматриваться не только в экономическом и социальном аспекте, но и в религиозном. С моей точки зрения, этот этап коллективизации, сопряженный с процессом активизации закрытия храмов, чрезвычайно важен, были уничтожены не только храмы, но и сама жизненная структура сельского населения, которая была подчинена церковному календарю. Известно, что календарь сельскохозяйственный во многом совпадает с церковным. Учитывая, что большинство людей были неграмотными, последствия этого разрушения нельзя не признать трагическими. Уничтожение целого сословия, создание колхозников, – этот процесс имел непосредственное отношение и к церковной проблематике.

– Каковы были особенности отношения властей к РПЦ в конце 30 – 40-е годы ХХ века?

– 30-е годы – время дальнейшего ужесточения отношений к религии и церкви. Сталинский лозунг об усилении классовой борьбы по мере строительства социализма должен был иллюстрироваться и борьбой с церковниками, которых пресса того времени очень часто называла религиозными мракобесами. К 1937 году этот процесс стал фактически неуправляемым. К тому моменту практически все монастыри РПЦ были закрыты, и на повестке дня стоял вопрос об окончательном уничтожении церковных структур. Но власти прекрасно понимали, что, уничтожив церковную форму, нельзя уничтожить религиозность, что и продемонстрировали результаты переписи.

Еще один важный момент – внешнеполитическая ситуация. Подготовка к войне заставляла Сталина более внимательно относиться к религиозному фактору, а после того, как к СССР были присоединены новые области с незакрытыми храмами и монастырями, этот вопрос из теоретического превратился в сугубо практический. Митрополиту Сергию, который мог быть посажен и расстрелян как японский шпион (об этом думали), передали под омофор эти новые епархии. Вскоре война глобально изменила расстановку сил, и митрополит Сергий практически сразу понял, насколько эта ситуация может быть важна для Церкви. Уже 22 июня 1941 года он обращается с патриотическим посланием к пастве. Сталин не мог это не оценить. Дальнейшая история известна: в 1943 году он встречается с митрополитами Сергием, Алексием (Симанским) и Николаем (Ярушевичем), разрешение на проведение собора и избрание патриарха в сентябре 1943 года, и позволение более-менее наладить церковную жизнь. Сталину это было нужно, прежде всего, для внешней политики, а период с 1943 по 1948 год можно условно назвать "потепление церковно-государственных отношений".

После 1948 года, когда Сталин разочаровался в возможностях Церкви, разгромленной еще до войны, сыграть серьезную роль в его внешне политических делах, ситуация несколько заморозилась, и ухудшилась.

– Эпоха Хрущева – новый этап таких отношений? Не секрет, что в это время церковные иерархи стали все чаще выступать с заявлениями патриотическими и просоветскими. Как к этому относиться?

– С приходом к власти Хрущева для РПЦ опять настали не лучшие времена. Новых массовых репрессий, разумеется, не было, но давление идеологического пресса было исключительным

Заявления о лояльности, которые делало церковное руководство, были конъюнктурными, и церковные руководители, я полагаю, отдавали себе отчет в том, что это определенная плата, которую они против своей воли были вынуждены отдавать. Но это обстоятельство совершенно не значит, что иначе РПЦ не была бы патриотичной. Советский идеологический патриотизм, к которому относились многие официальные заявления иерархов РПЦ, изначально конъюнктурен. Обвинять их в этом или критиковать, например, книгу "Правда о религии в России", можно, но итог очевиден и так, а посему не стоит на этом заострять внимания.

– А в чем принципиальное отличие послевоенного периода для отношений Церкви и власти?

– В послевоенный период в храмы приходят новые люди, родившиеся уже при советской власти. Яркий пример деятеля такого рода – митрополит Никодим (Ротов), о котором в последние годы пишут много негативного. Его бессмысленно защищать или критиковать с позиций современной так называемой правой церковной среды. Он – человек своего времени, воспринимавший советский социалистический строй не столь однозначно отрицательно, как это делаем мы. Человека надо пытаться понять в контексте его времени. Он ценил институциональную церковь так, как он ее понимал, при этом не считая советскую власть врагом верующего человека. Это удивительно, он прекрасно видел все, что тогда происходило.... В условиях, когда для власти вопрос о налаживании отношений с Западом перестал быть теоретическим, а перешел в практическую плоскость, новая политика Церкви стала необходимостью. Олицетворением и символом этой политики и стал митрополит Никодим. В этом контексте его сближение с деятельностью Всемирного Совета Церквей кажется мне вполне естественным. В результате этот иерарх – фигура трагическая и показательная для своего времени. В тот момент Церковь окончательно приняла определенные правила отношения с государством. Это не значит, что церковная деятельность стала полностью зависить от церковных властей, но это значит, что слишком тесное отношение Церкви и представителей власти порой имели место. Иерархи должны были так или иначе реагировать на пожелания компетентных органов, выраженных Советом по делам религий

В результате к 1970 годам сформировался некий советский священник и епископ. Я не могу сказать, хорошо это или плохо. Они понимали власть и знали правила игры, которые в своей основе оставались неизменными до перестройки.

– Как изменились отношения РПЦ и власти после 1988 года?

В эпоху перестройки ситуация тотально меняется. Во многом это было неожиданностью для РПЦ. Первоначально власть хотела встретить тысячелетие Крещения Руси определенными атеистическими мероприятиями и идеологическими заявлениями. Но все получилось иначе, а потому реальный отчет нового периода церковно-государственных отношений мы можем вести с 1988 года. Мы должны отдавать себе отчет, что в тот момент еще никто не отдавал себе отчета в том, что СССР скоро развалится, а коммунистическая партия – сойдет с политической сцены. Это важно для оценки тогдашних церковных документов и заявлений.

В 1991 году церковно–государственные отношения еще раз глобально изменились. С этого момента РПЦ постепенно стала получать политическую власть. Не готовая к этому Церковь, так или иначе должна была столкнуться с определенными сложностями в этом процессе. Итогом стало решение Синода 1993 года, запретившее клирикам выбираться в государственные структуры. У этого документа была своя логика – на тот момент Церковь только начинала серьезно участвовать в идеологической и отчасти в политической жизни страны. При этом не стоит забывать, что за 70 лет сформировалась такая специфичная общность, как советский народ, воспитанная на атеизме. Но дело еще и в том, что за это время старые традиции (назовите это хоть обрядоверием) были утеряны. Формы жизни глобально изменились, в результате было необходимо сформировать и выработать какие то новые представления о Церкви у православных христиан. Это довольно сложно, превратить захожанина в воцерковленного человека, в прихожанина. Этот момент нужно иметь в виду и государству, которое хочет использовать РПЦ в своих целях. Кроме того, сейчас Церковь не имеет того идеологического влияния, о котором, порой, говорят СМИ. Она и не может иметь это влияние, так как основы из воцерковленных, знающих людей у нее, к сожалению, нет. Ее только предстоит создать и укрепить Захожан много, но реальных верующих, которые осознанно причащаются и что то делают в Церкви не так много.

– Сейчас многие говорят о возможности заключения конкордата между государством и традиционными религиями, прежде всего РПЦ, как Вы полагаете, такой договор необходим?

– Мне кажется, что принятие конкордата был бы правильным решением, хотя это выход за традиции церковно – государственных отношений в том виде, в котором они сложились за 1000-летнюю русскую историю. Это глобальное изменение представления о том, что есть Церковь в государстве, это революция сознания. Я думаю, что сегодня маловероятно принятие такого конкордата, хотя четкое позиционирование себя вне государства было бы стратегически полезным для РПЦ. Сейчас на нее очень часто смотрят как на госструктуру или как на структуру, обязанную считаться государственной.

– Можно ли говорить о том, что у нынешних властей сформировалась четкая политика по отношению к Церкви?

– Государство глубоко заинтересовано в формировании ясной, четкой и осознанной политики по отношению к Церкви, но ее в полной мере еще не существует. Безусловно, отчасти уже выработаны те формы, в которых происходит решение вопросов в церковно-государственных отношениях, но взгляд на РПЦ очень часто размыт. Церковь иногда хотят использовать как некую идеологическую структуру, да и она сама не прочь иногда сыграть такую роль идеологической структуры, хотя речь идет о духовном окормлении, о тех морально-нравственных принципах, которые она проповедует. Мы не должны забывать о так называемом симфоническом устройстве церковно – государственных отношений, которое издавна существовало в России. Я считаю, что до 1917 года у нас была псевдосимфония властей, когда союз Церкви и государства существовал при явном примате государства. В советское время можно говорить о существовании "лжесимфонии", когда официально декларировалось отделение Церкви от государства, но при этом власть стремилась влиять на кадровую политику РПЦ. Это такой извращенный союз. Сегодня возвращение к какой-либо форме симфонии вряд ли возможно, но психология отношений власти и РПЦ во многом заставляет нас думать о возвращении к дореволюционной форме. Разумеется, откорректированной.

Беседовал Андрей Зайцев