О мстительности в современной культуре

Блуждая в интернете по просторам "Живого журнала", я случайно наткнулся на записки одного знакомого по Литинституту поэта. Сейчас он живет в США, до этого – в Израиле, и представляет поэтическое направление, отражающее мироощущение современных каббалистов. Так вот, поразило меня открытое письмо этого поэта к редактору, литературному критику, которая в свое время – лет двадцать назад – отказалась печатать его стихи в одном из толстых журналов. Теперь, достигнув на Западе определенных стихотворных вершин, он дает гневную отповедь этой женщине, высказывая крайне мстительные чувства: "И нет Вам прощения от Господа нашего Единого: сколько бы Вы ни каялись, как бы ни молили разрубить гордиев узел былых прегрешений – перед истиной, перед историей! Мандельштам. Ходасевич. Бенедикт Лившиц. Пастернак. Бродский. И в жилах каждого из них – кровь библейских пророков. Равно как и в моих, Ольга Юрьевна: имейте это в виду! Вы намеревались погубить меня, дабы впоследствии блеснуть высокопарной, насквозь фальшивой речью на панихиде? К счастью, Ваш замысел не удался! Господь рассеял немощные полки. Теперь они жалки, ничтожны, корчатся в нищете и бесславье. Моя же звезда – лишь теперь восходит по-настоящему! Поэт Г. М."

Это, конечно, частный случай, но он демонстрирует проявление мстительности в культуре, которую при этом пытаются подкрепить ссылками на имя Божие, заручиться высшим оправданием. А допустима ли вообще мстительность с христианской точки зрения?

"Мне отмщение и Аз воздам", – сказано в Священном Писании. Христос и Евангелие, безусловно, не мстительны. Великая русская литература также не мстительна в своих основных мотивах. Представьте себе воспевающего месть Пушкина или мстительного Достоевского. А как же тогда: "И милость к падшим призывал"? Современная же массовая культура часто таит в себе идею мести. Современная демократия – мстительна. Юриспруденция – также. Многие сюжеты Голливуда – сплошная месть. Многое в мировой и нашей внутренней политике также основано на мести. В конце концов, получивший ныне распространение мировой терроризм разве не дышит идей мести, адресованной новому мировому порядку?

Но вернемся к великой русской художественной литературе. Сюжеты, связанные с местью как таковой, здесь не в чести, немного найдется произведений, схожих с "Графом Монте-Кристо" А. Дюма. Для русского человека романтизация мести не характерна в отличие от западного сознания, чье мироощущение, несомненно, было питаемо римским правом – оказавшим, кстати, немалое влияние и на католическое богословие. Идея справедливого воздаяния оказывается здесь определяющей. (Показательно в этой связи, что в большинстве западноевропейских стран ремесло палача не считалось предосудительным. Другое дело в России: у нас никогда профессия заплечных дел мастера не воспринималась как нормальная. Напротив, палач всегда оказывался изгоем, в большинстве случаев вербовался из числа осужденных по уголовным статьям, и зачастую найти действительно квалифицированного палача было трудно. Так, печально знаменитый эксцесс в исполнении смертной казни над декабристами объясняется низкой квалификацией или неопытностью палачей. Это значит, что в предшествующий декабристской смуте период в России успели отвыкнуть от публичных казней.)

Итак, русской культуре, и литературе в частности, месть как положительная основа сюжета долгое время была не свойственна. Конечно, мотивы мести имеют место и у Пушкина, и у Гоголя, и у Лескова. Но она ни в коем случае не является положительной основой литературного произведения – напротив, носители этого побудительного мотива с нравственной точки зрения оцениваются отрицательно.

Вероятно, наиболее ярким воплощением этого мотива, при достаточно положительном отношении к идее мести самого автора, является знаменитый роман М. А. Булгакова "Мастер и Маргарита", до сей поры вызывающий множество споров и толкований. Идея осуществления мести, или некоего справедливого воздаяния, присутствует в романе с самого начала – с отрезанной головы Берлиоза. Главной же карающей силой, воплощением справедливой мстительности выступает Воланд со своими подручными. Всем, кто оказался виновником злоключений Мастера и его возлюбленной Маргариты, как это говорится в наше время, мало не показалось – именно при содействии нечистой силы. Как, впрочем, и разной крупной и мелкой советской сошке, вольно или невольно вставшей на пути не в меру расшалившейся демонической компании.

Не исключено, что явные мотивы мести питались личными обстоятельствами автора. Далеко не секрет, что Булгакову пришлось много претерпеть от собратьев по перу, от советской литературной критики и конкретно от литературных чиновников, стоявших у руля. Однако со второй половины тридцатых годов кое-что изменилось: многие оппоненты Булгакова сами угодили под набравший скорость каток репрессий, и, что греха таить, Михаил Афанасьевич с супругой восприняли этот поворот с некоторой радостью и удовлетворением – именно как справедливое воздаяние своим недругам и оппонентам. Все образы, связанные с писательским сообществом, похождениями Маргариты в качестве ведьмы и т. д., пронизаны острой сатирой и торжествующей мстительностью. Мало того, в образе главного мстителя Воланда, как это ни тривиально, без труда можно усмотреть черты самого Сталина, и это предположение вполне реалистично. Общеизвестно, что Булгаков имел опыт общения с тираном и даже написал пьесу "Батум" о его революционной юности, а также что под неким магическим впечатлением от личности Сталина находились многие представители творческой интеллигенции – даже и те, кто в принципе не был сторонником советской власти. Возможно, многим поклонникам романа мое предположение покажется оскорбительным, но, повторю, оно имеет реальные основания.

Давно подмечено, что наибольшим литературным блеском и выразительностью обладает именно московская линия романа, тогда как сюжетная линия, связанная с Иешуа Га-Ноцри, схематична и выглядит бледнее. Нравственная сторона этой линии романа и нравственный облик судимого Пилатом проповедника более вторичны и менее убедительны по сравнению с той феерической буффонадой, которую устраивает Воланд с компанией. Что и говорить, месть – одна из сильнейших страстей, и, как мы видим, именно это чувство могло вдохновить автора на создание его шедевра. Таким образом М. А. Булгаков воздавал по заслугам современной ему действительности, призывая для этого на помощь нечистую силу и наделяя главу этой силы определенными реалистическими чертами, которые было с кого писать.

Одна из главнейших проблем романа – бытийное, иерархическое соотношение Воланда с псевдохристом Иешуа. Воланд выглядит убедительней, обаятельней, могущественней, хотя в какой-то степени и вынужден делать оглядку на Иешуа. Есть разные версии и толкования подобного несоответствия. Одна из них та, что линия Га-Ноцри в романе – это осознанное изображение автором некоего евангелия от сатаны, или интерпретация атеистического взгляда на евангельскую историю, или – еще одно возможное понимание – попытка показать, что даже при атеистическом богоборческом взгляде на историю Христос все равно оказывается историческим лицом. Все эти версии по-своему логичны и имеют право на существование.

Однако стоит заметить, что это версии – для интеллектуалов и на поверхности не лежат, это своего рода зашифрованные смыслы. На поверхности же бушуют элементарные страсти, определяющая из которых – месть. Естественно, что для реализации этой идеи Воланд подходит гораздо больше, чем немощный, исповедующий нечто вроде толстовства Иешуа и уж тем более чем Сам реальный Христос. Здесь мы возвращаемся к тому, с чего начали. Истинная евангельская нравственность не мстительна. Истинный Христос не мстителен. Не потому, что немощен, а потому, что Сила и Правда Божия несоизмеримо выше человеческой силы и человеческой правды. Как заметил один из современных православных миссионеров, то, что после Своего Воскресения Христос является только верующим, только любящим Его, и есть прямое свидетельство о Божественности Христа. Воскресни на Его месте обычный человек, он первым делом отправился бы к Каиафе, Ироду и Понтию Пилату засвидетельствовать свою победу. Но логика действий Бога в истории выше любой человеческой мудрости и тем более выше элементарной человеческой мстительности или представлений о справедливости – это логика высшей Божественной любви.

Настоящая христианская культура, настоящий гуманизм (а не то, что является гуманизмом материалистическим) питается именно этим неизреченным светом любви Христовой. Когда этот свет в культуре иссякает, она перестает быть христианской. Тот же роман Булгакова "Мастер и Маргарита" при всех его достоинствах и недостатках, быть может, потому и оказывается таким спорным, что в своей внутренней нравственной определенности лежит на грани или почти за гранью христианской культуры.

Впрочем, мотивы мести вообще свойственны современной культуре и духу времени. Если же кто-то из современных деятелей культуры вдруг умудряется искренне и целомудренно преодолеть этот дух и обратиться к настоящей христианской нравственности, являются такие выбивающиеся из общего ряда, сильные образцы, как, к примеру, фильм "Остров" Павла Лунгина.

Еще заметим, что художественная культура гораздо более изощренна и скора в изображении зла, в то время как образы положительные, примеры подлинного добра – да при этом не ходульные – удаются гораздо реже. И это, конечно же, не случайно. Истинное добро вообще дается человеку с бльшим трудом, прежде всего – через покаяние и внутреннее преодоление греха, в то время как для пребывания во зле или для изображения его требуется только своего рода развитие естественных и в то же время пораженных грехом сил человека.

Мстительность, ненависть – та же страсть, отдаваясь которой человек отдается некоему духу, бурному и неуправляемому течению, следовать которому гораздо проще, чем ему противостоять. Здесь истинное христианство как раз не бессильно, а, напротив, обладает несравненно большей внутренней силой, нежели естественная нравственность, естественные представления о добре и зле. Умение подставить другую щеку, когда тебе уже нанесли удар, на самом деле требует большего мужества, ведь дать сдачи гораздо более естественно для падшей человеческой природы. Как и идея "сопротивления злу силой", сформулированная Иваном Ильиным как антитеза толстовству, требует не слепого использования силы против всякого зла, но серьезной внутренней мобилизации, для того чтобы применение этой силы было осмысленным и ответственным.

Христианство своей закваской на целых два тысячелетия изменило внутренний строй европейской цивилизации, однако если ныне для человека и современной культуры соль христианства потеряла силу, то тем хуже для этой цивилизации и культуры, потому что таким образом она делает свой выбор между светом и тьмой, между созиданием и разрушением, между жизнью и смертью.