Конец традиционного православия

Искать "самый смертный грех" – не очень разумное дело, ибо жизнь – не учебник математики, константы жизни вариабельны, их "вес" подвержен постоянным изменениям, что обладало свойством первостепенной важности вчера – завтра может значить не более, чем луковая шелуха.

Однако возьму на себя смелость утверждать, что один из самых смертных грехов сегодня – это смешение жанров. "Смертных" – именно в прямом смысле этого слова. В нашу эпоху, когда все границы и так размыты, когда и уже не только трудно провести границу между добром и злом – уже трудно просто осознать, что "добро" и "зло" – это разные вещи и что между ними вообще имеется хоть какая-то граница – убийственно стирать в сознании людей те зыбки рубежи, которые еще остались в нём.

Европейская цивилизация зиждется на трех основаниях: римском праве, еврейском представлении о Божестве и нормах социальных отношений – Библии и греческой философии. С эпохи Просвещения к последнему комплексу идей добавляется еще одно краеугольное представление: разделение знания на две отрасли, когда наряду с полученными путем откровения фундаменталиями – неизменными религиозными истинами об устройстве и происхождении мира и базовых моральных нормах, появляется своего рода "оперативная память" – механизмы конкретного функционирования мира постигаются разумом путем применения особого инструментария, именуемого "научным методом". Полученные таким образом знания имеют принципиально иной статус, чем знания, относящиеся к первой категории, и именуются "научными знаниями". Истина как бы разделятся, появляется "дихотомия Истины" – если так можно выразиться, появляется Истина и суб-истина.

Конструкция эта, по очевидным причинам, не может быть устойчивой – и именно эта "неустойчивость" и задала абсолютно беспрецедентную для человеческой истории динамику Нового Времени – динамику интеллектуальную, социальную, технологическую и прочая.

Однако уже в конце XIX и, особенно, в XX веке стали заметны попытки "погасить" эту динамику, причем заменить дихотомию – монотомией. Монотомия же, напомним, есть редукция дихотомии, абсолютизация одной из её ветвей.

Попытки эти производились с совершенно разных исходных позиций и совершенно разными силами.

Марксистская философия, например, в её советском варианте, полностью отрицала всё трансцендентное, абсолютизировав "научную истину". Европейский постмодернизм второй половины XX века убирал эту дихотомию путем нивелировки понятия истина, приравнивая "истины" всех возможных систем друг к другу он, на самом деле, выводил истину как таковую из возможного поля познания. Но самой действенной из таких попыток, пожалуй, оказался позитивизм. Единственной Истиной была объявлена именно Научная истина: при этом понятие "сущности" вообще объявляется нерелевантным, "жрецы истины" – это именно учёные, и объектом их поиска является не сущность явлений, а их отношения между ними, выражаемые с помощью "научных законов" – постоянных отношений, существующих между фактами.

Старые традиционные конфессии также "позитивизировались", полностью приняли правила игры, по которым "религия" играет в обществе подчиненную роль, "отделена" от всего, кроме самой себя.

К концу XX века наметилась реакция на это торжество позитивизма – но отнюдь не в духе возврата к прежней дихотомии. Речь идет о тенденции абсолютизации второй её ветви, противоположной позитивизму – об иррационализме, в различных его видах.

Но и в этом случае вновь речь идёт о снятии, заглушении "животворящей динамики Нового Времени", которая является основой европейской цивилизации.

В подмороженной Советской властью России эти общеевропейские процессы идут с запозданием.

Скандал, вызванный "письмом академиков" (опубликованное в июле 2007 года открытого письма академиков президенту В.Путину об угрозе клерикализации российского общества), реакция на него РПЦ МП и сопутствующие события – есть столкновение двух позитивизмов: научно-атеистического, представленного академиками, – и религиозного позитивизма, представленного высшей церковной бюрократией Московской Патриархии.

Утверждение из "письма академиков" о том, что "все достижения современной мировой науки базируются на материалистическом видении мира" и что "опыт ученого делает религию совершенно несущественной. Большинство ученых вообще не думают на эту тему" конечно же, верно – верно в той же степени, как и то, что "вообще не думают на эту тему" в процессе своей профессиональной деятельности водитель парового катка или мусорщик – для эффективного выполнения им своих обязанностей они никак не нуждаются в этой гипотезе. Наука, строго говоря, есть искусство пользоваться определенным инструментарием, и этим искусством может с одинаковым успехом овладеть как атеист, так и представитель любой конфессии.

Превращение науки в "основу мировоззрения" – есть позитивистская абсолютизация, и, как таковая, эта фундаментальная догма, как и любая другая догма об основаниях мира, по своей сути религиозна, поскольку находится вне рамок научного метода. Хотя более вероятно – процитированные утверждения академиков есть не следствие стройного продуманного мировоззрения, но проявление определённой философско-мировозренческой безграмотности, оставшейся у почтенных академиков еще со времен их глубокой советской молодости (и вполне простительной по условиям той эпохи). Ведь то, что "Непостижимо, что Бог есть, непостижимо, что Его нет; что у нас есть душа, что ее нет; что мир сотворен, что он нерукотворен..." понимал ещё Блез Паскаль.

Выраженная академиками позиция, впрочем, вполне ожидаема. Более интересна позиция официальных церковных властей.

Как отмечается в письме, в решении XI Всемирного Русского Народного Собора принята резолюция "О развитии отечественной системы религиозного образования и науки", где "предлагается обратиться в Правительство РФ с просьбой о внесении специальности "теология" в перечень научных специальностей Высшей аттестационной комиссии".

Желание это воистину удивительно.

Аркадий Малер, один из ведущих идеологов современного православного активизма, отстаивая и разъясняя эту позицию церковных властей, пишет (сходные вещи озвучивали и церковные иерархи), что "Теология же – это в буквальном переводе с древнегреческого "наука о Боге", которая (именно как наука) в свой дисциплинарный состав включает прежде всего методологию и гносеологическую пропедевтику сложившихся в европейской культуре рассуждений о Боге, а уже потом – изложение тех догматов, которые приняты в данной религиозной традиции".

Малер справедливо указывает, что в современной Европе "не только предмет "теология", но и отдельные теологические факультеты распространены практически во всех университетах, и ни у кого, кроме крайне маргинальных леворадикалов, наличие этих факультетов не вызывает вопросов".

Однако, как отметил ещё Ницше, Бог в Западной Европе умер – и столь желаемая иерархами РПЦ для российского православия картина – есть одно и трупных пятен этой смерти. На современном Западе, как правильно отмечает Малер, "Теология – это не религиозная, а общегуманитарная дисциплина, составляющая единую сетку гуманитарных предметов наравне с философией, филологией, историей и правом. Изучение теологии вовсе не предполагает с необходимостью веру в Бога, это изучение вопроса, а не факта, в этом и состоит специфика гуманитарного подхода" – но это не Богословие – это религиоведение! Рассуждения о Божестве с позиций религии возможны лишь тогда, когда рассуждающий полагает Божество сущим и активно влияющим на жизнь людей.

Диакон Андрей Кураев, профессор Московской Духовной Академии и один из ведущих идеологов и публицистов РПЦ, справедливо замечает, что "отличие теологии от религиоведения состоит в том, что теология призвана реконструировать внутренний смысл религиозного текста – так, как он переживается адептами (автором и читателями) внутри данной религиозной традиции" (Спор двух Академий.

Казалось бы, такой подход полностью исключает подчинение теологии административной системе академического знания, основной идеей которой является "объективность знания". Действительно, при принятой в современной Западной Европе позитивистском типе религиозности, для того, чтобы занимать должность профессора богословия по данной конфессии, совершенно не обязательно даже просто верить в Бога – не то, чтобы принадлежать к этой конфессии – ибо разница между философией религии (отраслью науки-философии) и богословием там давно нивелирована. Хотя, надо отметить, такая ситуация полностью характерна именно для протестантских стран.

Католичество – даже в его современных, пост-второго-ватиканского-собора, формах – все еще сохраняет многие черты традиционной религии, и к преподаванию католического богословия в Ватиканском университете вряд ли, думается мне, допустят атеиста или христианина-некатолика. Однако в более традиционных современных религиозных системах – в иудаизме, исламе, некоторых христиански деноминациях, Богопознание все еще не отделено от веры в Бога, и что бы заниматься любомудрием священных текстов – в обязательном порядке требуется верить в Божественное происхождение этих текстов. В общем и целом такое же положение до сего момента имело место быть и в Православии Московской Патриархии.

Обеспокоенность "научной общественности" последними движениями РПЦ в сторону ВАКа и академической университетской науки вызвана смутным подозрением, что Патриархия хочет "подмять науку под себя", навязать академической науке свои критерии истинности познания мира, сделать – как это было в средневековых западно-европейских университетах – веру в христианского Бога и веру в сотворённость мира этим Богом обязательным условием для ученого, для допущения к попыткам познания мира.

Представляется, что дело обстоит прямо противоположным образом. Это Православная церковь готова сдаться на милость позитивистской науке, подчинить ее критериям познания свое умствование о Божестве, включить традиционное православное богословии в одну сетку с традиционно светской философий и историей религий. Конечно, она получит кое-что и взамен – встраивание в государственные институты, доступ к новым потокам финансирования, новую социальную нишу для своих функционеров, наконец.

Несомненно, и такой подход может вызвать озабоченность многих – но это уже выходит спор администраторов между собою, а отнюдь не спор мировоззрений.