Церковный протокол не терпит суеты

Что, где, когда? В Санкт-Петербургской епархии лучше всех ответы на эти вопросы знает Иван Судоса. И если кто-то считает, что роль мирян в Церкви сегодня невелика, то Иван Николаевич своей деятельностью совершенно опровергает это мнение. О своей необычной службе и о себе самом корреспонденту "ВЖ" рассказывает председатель Петербургского филиала ОВЦС и Протокольного отдела епархии.

Анастасия Коскелло

редактор новостной службы "Вода Живая"

– Иван Николаевич, как давно вы в Церкви?

– С самого детства. Я родился на Украине, в селе Красные Партизаны Черниговской области, что в 120 км от Киева. У нас была настоящая патриархальная православная семья, мы были прихожанами небольшой сельской церкви. Все мое детство и юность были связаны с Киево-Печерской Лаврой – помню, как меня совсем еще маленьким родители привозили туда. Там была очень хорошая традиция (наверное, она и сейчас сохранилась) – всех паломников кормили обедом. И я запомнил одно правило: нужно не только весь обед съедать, но и вытирать хлебом дочиста свою тарелку. Ну и, конечно, прекрасные монастырские храмы и службы. Особенно посещение Ближних и Дальних пещер. Маленьким я очень боялся там ходить.

– А в детстве вы чувствовали, что вы и ваша семья – не совсем такие, как большинство советских людей?

– Чувствовали – мягко сказано. Я родился в 1951 году, в школу пошел в 1958м, – это был самый разгар антирелигиозной борьбы у нас в стране. И, конечно, я испытал на себе все тяготы советской школы. Наш директор был председателем общества "Знание". Это общество ратовало, скорее, не за, а против всякого знания. Узнав, что я верующий и хожу в школу с крестом, директор начал со мной настоящую "перевоспитательную" работу. А мне ведь и дед, и отец, и духовник – отец Алексий Покиньборода, настоятель храма в Нежине, – с детства внушили, что с крестом расставаться никогда нельзя. Тогда цепочек не было, но отец сплел мне очень прочную веревку, на которой я крестик и носил. И вот, никогда не забуду, во втором классе директор в своем кабинете ухватил меня за шею и стал срывать этот крест, но никак не мог сорвать, потому что веревка была очень крепкая. И вдруг откуда-то взявшимся куском стекла он ее разрезал. А крестик, как я потом узнал, выбросил в туалет...

Конечно, для меня, восьмилетнего ребенка, это был шок. Но дома меня успокоили, отец сплел новую веревочку и надел на меня новый крест – который я, кстати, не снимал никогда, даже в армии. В целом, этот случай только утвердил меня в вере. И с тех пор я усвоил, что враги Христа были, есть и будут.

– С теми людьми, которые вас преследовали в детстве, вам после видеться приходилось?

– Конечно. Причем многие мои бывшие учителя говорили мне потом: "Ваня, как мы были не правы, как заблуждались..." Многие после перестройки ушли из партии, стали ходить в храм...

– Но как вы относитесь к такому притоку в Церковь вчерашних комсомольцев и партийных деятелей?

– Конечно, прекрасно, когда люди приходят в Церковь. И надо верить в искренность их решения. Но страшно, когда они сохраняют при этом свою советскую психологию. Раньше ходили с плакатами на демонстрации, а теперь подавай им крестные ходы с иконами – тоже для демонстрации чего-то или протеста против чего-то. А самое ужасное, что они хотят, чтобы в Церкви все думали так же, как они. Как будто не понимают, что Церковь и до них жила, что у нее многовековая традиция... В итоге они пытаются втянуть Церковь в разные политические игры, что ей совершенно не нужно.

– Вы сильный человек, как вы сами думаете?

– Да, пожалуй. Я по натуре боец. Кстати, из своего села – а там около 5 тысяч жителей – я первым поступил в семинарию. В те годы это было совсем не просто. За мной пошли мои братья, они оба сейчас священники. Братья говорят, что я был для них "путеводной звездой", проторил им дорогу...

Мой жизненный путь – типичный для 60-х – 70-х годов. Я был из семьи крестьян-единоличников, из тех, кто в 20-е годы отказался идти в колхоз. От ссылки моего деда и отца спасло только то, что они были бедняки: пара коров да лошадь, и все. Но все равно для советской власти мы были "контрой". Поэтому дорога в семинарию мне была изначально закрыта – ведь все списки поступающих сверялись тогда с уполномоченным по делам религии (в Ленинграде этот пост в то время занимал небезызвестный Жаринов). И если б не тогдашний инспектор семинарии отец Владимир Сорокин, то я бы в семинарию не поступил. Именно он отстоял меня перед этим уполномоченным. Он сам – с Украины, и знал прекрасно, кто такие единоличники. Он как-то смог убедить, что никакая я не "контра", а нормальный сельский парень, и буду хорошо учиться. И я бесконечно благодарен ему за это.

– Вы хотели стать священником, когда шли в семинарию?

– Да, конечно, хотел. Но жизнь сложилась иначе. Что ж, кто-то должен молиться, а кто-то – работать чиновником... Уже заканчивая академию, я понял, что буду служить в ОВЦС. Моими учителями были отец Борис Глебов (он при митрополите Никодиме был секретарем Епархии) и отец Виктор Голубев. Они тогда курировали внешнюю деятельность Епархии. Я им помогал, будучи студентом, – то делегатов встретить, то где-то подежурить, да и просто чемодан дотащить. В общем, был "на подхвате". Тогдашний ректор академии архиепископ Кирилл (Гундяев) направил меня в аспирантуру при Московской Духовной академии, и параллельно я работал референтом ОВЦС в Москве. В результате я часто стал бывать на разных международных конференциях, так и вошел в эту сферу.

– Какой была жизнь Ленинградских Духовных школ 70-х годов, чем отличалась от нынешней?

– Во-первых, все до поступления проходили через похожие трудности, и это сплачивало. Потом, нас тогда училось меньше: 150 человек (а сегодня – 600), и от этого мы были как-то ближе друг к другу. И еще интересная особенность: у нас был большой разброс в возрасте. Кому-то – по 18-19 лет, кто-то, как и я, – после армии, а кто-то и совсем взрослый. Например, Степану Дмитриевичу Гришину (сейчас он – архимандрит Поликарп), который тоже поступал с нами, было уже 43 года. Причем это был солидный, состоявшийся человек, он до семинарии работал врачом, заведующим хирургическим отделением Рязанской городской больницы. Или отец Борис Безменов, который сейчас у нас преподает в академии, – ему 37 лет тогда было. Конечно, если б не митрополит Никодим, таким людям в семинарию было бы не поступить: он через Москву, через Совет по делам религий "пробивал" каждого кандидата... У нас было много преподавателей "старой школы" – например, знаменитый литургист Николай Дмитриевич Успенский. Были люди, пострадавшие от режима: отец Ливерий Воронов, который нам читал догматику, и отец Михаил Сперанский, преподаватель Нового Завета, – они по десять с лишним лет отсидели. Конечно, оттого что такие люди у нас учились и такие преподаватели учили, был особый "дух" у тогдашней семинарии. С одной стороны, свобода была, а с другой – ответственность. И мы очень тепло относились друг к другу, со многими до сих пор дружим, съезжаемся на юбилеи, в каком бы городе ни находились.

– Насколько свободными вы себя тогда ощущали? Могли ли, например, ваши преподаватели на занятиях критиковать советскую власть?

– Конечно, открытая критика советской власти была исключена. И бывали случаи, когда с кем-то "разбирались". Например, я жил в одной комнате с голландцем Ван дер Фортом – сейчас это отец Феодор Ван дер Форт, до недавнего времени он работал в организации "Церкви в беде", возглавляя Русский отдел. И вот я возвращаюсь как-то в общежитие из командировки (я ездил в Москву за духовной литературой для Епархии), а мне говорят: "Ты знаешь, что Ван дер Форт – шпион?". Оказывается, что он просто возил из-за границы православные книги для России, и кто-то ему подсунул антисоветские издания. Его "засекли", когда он кому-то эти книги передавал, и в 24 часа выслали... В "Огоньке" тогда вышла статья "Вторая ипостась Ван дер Форта". Там, конечно, была половина вранья. Я уверен, что он был искренним и порядочным человеком, просто по ошибке влез в политику и неправильно понимал, как можно было тогда помочь Русской Церкви.

– А вообще семинаристы тогда не участвовали в диссидентской деятельности?

– В основном, нет. Мы уже тогда понимали: чтобы действительно помочь России, – надо действовать иначе. Наша задача – стабилизация общества, а не его "расшатывание". А те, кого называют диссидентами, реально никакой пользы России не приносили. Это были единицы, и большинство из них шло по этому пути из-за каких-то личных обид на власть. А многие вообще работали на иностранные спецслужбы...

– Но ведь вы ненавидели советскую власть?

– Не совсем так. Мы ненавидели атеизм. Но воспитание было у нас уже во многом советское, и советский народ нам был родной.

– Сегодня в Санкт-Петербургской епархии вы возглавляете Протокольный отдел. Что значит в Церкви протокол?

– Протокол для Церкви – это все. Ведь даже наше богослужение в каком-то смысле основывается на "протоколе": все должно быть четко, последовательно, каждый знает, где стоит, что делает... Но в нашем случае "протокол" – это вся внешняя деятельность Епархии. Различные встречи митрополита со светскими людьми, с прессой, с представителями других Церквей. Например, у нас прекрасные контакты с Православной Церковью Финляндии, с лютеранскими Церквами Финляндии, Германии, с Советом Церквей Сиэтла (США). Все они регулярно присылают к нам делегации. Моя главная задача – обеспечить высокий уровень проведения этих мероприятий.

– Церковный протокол – по сути такой же, как светский, или все-таки отличается от него?

– Церковный протокол в каком-то смысле "мягче". Я бы так сказал: светский протокол состоит только из тела, а церковный – из тела и души. То есть, с одной стороны, каждый точно так же должен знать свое место, четко и вовремя выполнять все, что нужно. А с другой – делать это с любовью, с радостью, для общего дела. Мы не имеем права кричать или паниковать, мы обязаны так хорошо подготовить все мероприятия, чтобы никаких накладок не возникало.

– Какие мероприятия самые сложные?

– Конечно, приезды Святейшего Патриарха. Тут нам приходится работать очень напряженно. Причем надо действовать так, чтобы ни Святейший, ни митрополит не чувствовали этого напряжения. В первую очередь, не надо допускать никакой внешней паники, резких движений. Все должно быть красиво, элегантно, тактично. Церковный протокол, в отличие от светского, требует, чтобы не было суеты. Чтобы Святейший видел, что его тут действительно ждут, а не просто суетятся вокруг. Это самое сложное, меня этому три года учили в аспирантуре... Визиты Святейшего готовятся неделю как минимум, а то и больше. Все зависит от того, как много мест он должен посетить. Ведь в каждом случае нужно определить, кто, когда, в каком порядке в помещение заходит, кто их встречает и прочее.

– Вы лично контролируете все эти вопросы или кому-то поручаете их?

– В основном я все делаю лично. Сотрудники тоже делают большую работу, но на завершающей стадии я все должен проконтролировать. Не потому, что я не доверяю людям. Просто практика показывает, только если шеф протокола знает все, можно избежать проблем. Все-таки я тридцать лет в этой сфере работаю...

– А чего вам сегодня не хватает в работе? Что бы вы сами себе пожелали?

– Знаете, до пятидесяти пяти я как на крыльях летал, не знал, зачем существуют врачи. А после началось: то тут заболит, то там... Так что я бы себе пожелал здоровья. Очень хочется прожить подольше, чтобы увидеть, чем закончится вся эта перестройка в нашей стране, и как у нас дальше будет развиваться Церковь. И, конечно, хотел бы быть полезным Церкви, чтобы моя работа была во славу Божию и на благо и процветание Санкт-Петербургской епархии.

--------------------------------------------------------------------------------

например | проводы Святейшего Патриарха

Иван Николаевич Судоса:

"На этой фотографии запечатлены проводы Святейшего Патриарха Алексия II в аэропорту Пулково1, в зоне А (правительственной). Патриарх с борта самолета дает свое последнее первосвятительское благословение всей Санкт-Петербургской епархии.

Внизу стоим мы и поем "Ис полла эти дэспота" – по-гречески это "Многая лета, владыко". Эта песнь всегда исполняется при проводах архиереев.

В первом ряду, согласно церковному протоколу, стоит старшее по чину духовенство.

В центре – правящий архиерей, митрополит Владимир. Справа от него – викарий епархии, архиепископ Тихвинский Константин. Далее – наместник Александро-Невской Лавры архимандрит Назарий, настоятель Никольского Морского собора протоиерей Богдан Сойко и два благочинных – глава Адмиралтейского округа, настоятель Воскресенского храма у Варшавского вокзала архимандрит Сергий (Стуров) и благочинный Гатчинского округа, настоятель Павловского собора протоиерей Владимир Феер. Слева – настоятель Георгиевского храма в Купчино протоиерей Алексий Исаев, начальник Протокольного отдела Иван Судоса (то есть я) и диаконский чин во главе с митрополичьим протодиаконом Андреем Левиным. По правилам он и руководит пением. Вообще порядок расстановки священнослужителей в таких ситуациях соблюдается не так строго, как за богослужением: там все должны стоять строго по чину, а здесь допустимы вариации.

Потому что нельзя зацикливаться на внешней стороне протокола. Лишняя суета не нужна.

Охрана, как видите, практически не видна. Основная часть ее уже в самолете, с Патриархом. Святейшего много лет подряд сопровождают профессионалы из Федеральной службы охраны. Нам их не нужно контролировать, они прекрасно знают свое дело и к церковному протоколу уже привыкли, так что не нарушают его".