Седов П. В. Закат Московского царства. СПб. Дмитрий Буланин. 2006.
Петербургский историк Павел Владимирович Седов завершил и опубликовал свой многолетний труд – монографию "Закат Московского царства". Так названа работа не случайно. Последняя треть XVII века – это, на мой взгляд, своеобразный вариант "Осени Средневековья" на Руси. Употребляя это ставшее крылатым название книги Йохана Хейзинги (1872-1945), я, естественно, не считаю XVII столетие Средневековьем в общепринятом смысле, а только в том, в котором знаменитый голландец в своей работе 1919 года показал нам, в частности, культуру Бургундии XIV-XV веков. Общее с Россией конца XVII века здесь – расцвет перед полным крахом или перестройкой утонченных придворных и церковных церемониалов, эклектических видов искусства нарышкинского или московского барокко, живописи от Симона Ушакова до Карпа Золотарева, исступленных диспутов за старую и новую веру, охвативших пространство от царских палат до рынков, первых придворных театров и поэтов, западных мод и первых училищ университетского типа. Обо всем этом написано уже очень много, поскольку культурные достижения предпетровской поры издавна привлекали внимание исследователей.
Однако "Закат Московского царства" – обширнейший фолиант в 50 печатных листов – посвящен в основном иному. Книга охватывает период со второй половины царствования Алексея Михайловича до конца правления Федора Алексеевича, по некоторым вопросам выходя и за эти рамки, вплоть до регентства Софьи и событий 1690-х. Седов ставит и решает ряд вопросов, ранее даже не обсуждавшихся. Основное внимание автор уделяет "двору" государя в самом широком смысле слова и правительственным структурам государства. В последнее время механике функционирования "двора" (независимо от страны и формы правления существующего в той или иной форме везде и всегда) уделяется пристальное внимание. Межгрупповые и межличностные связи, системы иерархии, психологические особенности личностей и группировок, формирование элиты и иные вопросы изучаются на самом разном материале. История России этого времени как история дворцовых группировок, смен правительственных "партий" изучена далеко не достаточно, понятию же "абсолютизм", как подчеркивает автор, придаются зачастую взаимоисключающие толкования.
Седов отмечает, что обычно с ростом абсолютизма связывают затухание роли Земских соборов, появление аппарата личной канцелярии царя – Тайного приказа, контролировавшего все ведомства, и Монастырского приказа, ведавшего церковным имуществом. Однако на деле эти приказы были ликвидированы со смертью Алексея Михайловича, а с 1680-х возродились Земские соборы. Да и каким образом мог усиливаться абсолютизм, деспотическая власть государя, если сыновья – наследники Алексея Михайловича вступали на престол очень юными, неопытными, а Федор и Иван к тому же весьма нездоровыми (С. 6). Автор приходит к выводу, что именно правительствующая элита в лице Боярской думы и ее фактических лидеров правила страной.
В отличие от многих исследователей этого периода, преимущественно интересовавшихся его идеологическими вопросами, публицистикой и другими аспектами культурного пространства, Седов подошел к вопросу как источниковед, систематически исследовав огромные пласты неплохо сохранившегося от этого периода делопроизводства приказов, обнаружив к тому же ценнейший новый вид источников. Это архивные материалы монастырских подворий, представительств крупных монастырей, архиерейских домов в Москве, где хранятся подробные донесения приказчиков и стряпчих монастырским властям о ходе судебных тяжб, интригах в приказах и всех перипетиях известной "московской волокиты", столичных известиях и придворных сплетнях и слухах, счета с указанием сумм на взятки должностным лицам. Этот источник по информативности сопоставим с записками иностранцев. На основе, скажем, величины "поминок" бочками соленых рыжиков или осетрами от какого-либо архиерейского дома или монастыря тому или иному придворному можно безошибочно вычислять уменьшение или рост его влияния при дворе.
Павел Седов внимательно изучил и все, касающееся деятельности Боярской думы и характера заседаний ее в различном по значимости составе – и "широкой", со всеми членами, и "узкой", то есть "ближней". На основании этого исследования удалось доказать, что усиление царской власти отнюдь не сопровождалось сокращением влияния бояр и патриарха; наоборот, после Смутного времени в обстановке разрушенного гражданской войной авторитета верховной власти восстановление его оказалось возможно только благодаря поддержке Боярской думы и патриаршества. "Правда боярская", без которой царь не мог обойтись, состояла в том, что думные люди были единственными в стране носителями коллективного опыта высшего управления, передававшегося по наследству" (С. 51), – тонко подмечает автор. Особенно ярко это проявилось в почти постоянном функционировании боярских комиссий, осуществлявших руководство страной на время частых отсутствий царя – поездки по монастырям, на театр военных действий. Благословение патриарха придавало авторитет решениям власти.
Осуществление властных функций шло в рамках традиции, с которой цари не могли не считаться. Однако и сама элита не претендовала на большую автономию – автор, подробно описывая и анализируя события, связанные с воцарением Федора Алексеевича, опровергая на фактах существующую гипотезу о попытке в тот момент "нарышкинского переворота", отмечает достижение в этот момент компромисса партиями Милославских и Нарышкиных во имя сохранения преемственности династии и замечает, что, "следуя традиции, московская знать видела себя подле самодержца и не помышляла ставить принципиальные вопросы о переделах власти" (С. 200).
И независимой от этих институтов верховную власть сделали только продукты Петровской эпохи – жесткая бюрократическая машина и регулярная армия. Кардинальное значение имел не только сам властный аппарат, но и составлявшие его кадры, поэтому значительную часть своего труда автор посвятил "формированию придворной элиты". Применив традиционные методы изучения массовых источников – боярских списков и книг, записных и приходорасходных книг и документов приказов, челобитных, изучая реестры придворных, сведения об их службе и жалованье, награждениях и наказаниях, а также применяя метод "микроистории", Седов показывает механику взлетов и падений при дворе. Подробно описана борьба за места, непосредственно приближенные к "телу" монарха, к которым относились помимо "спальников", куда попадали обычно друзья детства и юности государя, также "возницы" и "ухабничие", поддерживавшие царя в карете или санях на известных своим комфортом отечественных дорогах, и "постельничие", достигшие думного чина.
Рассмотрено и приближение ко двору не только "худородных", но и верных лиц, таких, как Хитрово, Ртищевы, Матвеев, а также определенных служебно-социальных групп, коим ранее даже не снилось присутствие при особе государя, например стрелецких голов. А ведь еще недавно наличие в родословной аристократа стрелецкого головы считалось "потерькой", наносило урон местнической чести, почему составлялись и распространялись списки их за XVI век наряду со списками лиц, несших прочие "низкие" службы. Теперь же сын стрелецкого головы Артамон Матвеев делается первым вельможей, а благодаря поддержке таких парвеню царю удается возвысить свой авторитет и даже заставить выполнять... собственные указы – молодой Алексей Михайлович гордо отмечал в письме, что наконец-то "слово мое ныне во дворце добре страшно".
Стрелецкие головы порой исполняли роль, перешедшую в Петровскую эпоху к гвардейским офицерам: они посылались с важнейшими поручениями. Попутно автор уничтожает так полюбившуюся за 300 лет историкам легенду о "западной" жене Матвеева, якобы из рода Хомутовых, обрусевших Гамильтонов; оказалось, что стрельцы Хомутовы не имели к Шотландии никакого отношения.
Не меньшую роль играли в дворцовых кругах и лица, приставленные к разнообразным "системам жизнеобеспечения" – разные сытники, ключники, ведавшие складами, хранилищами, кухнями и погребами. Например, семейство Лихачевых приобрело такое влияние, что, согласно донесениям приказчиков монастырских подворий, им давали взятки больше, чем боярам. Впервые детально рассмотрена и категория "свойства" при дворе. Составленная автором таблица родственных связей Милославских, Морозовых, Ртищевых, Соковниных, Хитрово (С. 98) наглядно демонстрирует то, что помогало занять ключевые позиции при Дворе. Клановые "знакомства", "приятства", "свойства" связывали патрональными отношениями больших бояр и их клиентелу – "хлебояжцев", "вскормленников", а именно они пополняли тогда Государев двор.
Автор анализирует множество рекомендательных писем – грамоток, в которых одни вельможи просили других за своих протеже, например постельничий И. М. Языков рекомендовал Василию Васильевичу Голицыну Глебова и Засецкого, которые вскоре стали стряпчими и стольниками. Подробно охарактеризована деятельность Артамона Матвеева, вхождение его в "случай", победа этого провинциала над конкурирующими старомосковскими группировками Колычевых, Пушкиных, его конфликты с влиятельными членами Боярской думы и другими группировками, кульминацией которых стало противоборство идеологическое – с защитниками "старой веры" и боярыней Ф. П. Морозовой.
Подробно рассмотрена деятельность влиятельнейших лиц, оставшихся в наследство молодому государю от прежнего царствования – Б. М. Хитрово, князя Ю. А. Долгорукого, Б. А. Репнина, их консерватизм, доходивший до попыток ликвидировать не только иностранные представительства (начинавшие тогда в России сменять систему спорадических посольств), но даже... почту. Не менее детально исследованы жизнь и деятельность "прогрессистов" Языковых.
Нельзя не остановиться на целом ряде блестящих историко-культурных этюдов, вкрапленных в повествование. С захватывающим интересом читаются очерки о юной царице Агафье Грушецкой, о противостоянии царя Алексея и боярыни Морозовой, о поразительном скандале с группой государевых стольников, днем чинно служивших при дворе, а по ночам выезжавших "душегубами" на большую дорогу, дабы пополнить свою казну в разорительном придворном житье, и наконец об истинных прототипах знаменитой "Повести о Фроле Скобееве", убедительно связанной автором с семьей небезызвестного Воина Нащокина, в молодости временного "невозвращенца", а в старости – отца волевой Аннушки, выбравшей себе "худородного" мужа.
Один из главных героев монографии – царь Федор Алексеевич. Автор много пишет о его здоровье, семейной жизни, образованности. Здесь он отчасти выступает новатором. Поскольку большая часть писавших о юном самодержце повторяла непроверенные сведения о его обучении у Симеона Полоцкого, знании им классических и новых языков, однако неопровержимые факты, а именно подлинная документация о его обучении и жалованье, учителей свидетельствуют о значительно более скромной степени его образованности, нежели у его рано умершего старшего брата Алексея Алексеевича. Федора, как выясняется, Симеон Полоцкий не учил, латыни царевич не знал и даже по-русски писал, согласно сохранившимся рукописям, хуже отца и младшего брата Петра. Мальчик очень слабого здоровья, которого из-за болезни ног и общей слабости даже носили на похоронах отца, получил образование, не выходившее за пределы старомосковского. Правда, сведения о взятии для него латинских книг и попытке начать обучение имеются, но они связаны скорее всего с проектом Артамона Матвеева о выдвижении царевича на польский трон, кандидату на который следовало иметь определенный имидж (известно, что некоторые избранные в Речи Посполитой монархи-иностранцы не знали польского, как, например, Стефан Баторий, и общались с подданными на латыни); однако слабость здоровья и упорные придворные слухи о том, что старшего царевича перетрудили учебой до смерти, не дали Федору возможности стать столь же образованным. Это, однако, не мешало ему быть убежденным поборником просвещения.
Глубокому анализу подвергает Павел Седов все сведения о проведенных в царствование юного государя реформах. Подробно описываются создание важных учреждений: Расправной палаты – канцелярии Боярской думы, и Ответной палаты – комиссии по реорганизации армии с элементами дворянского сословно-представительного учреждения, отмена местничества и создание Палаты родословных дел, учебных заведений, военные преобразования, а также нововведения в культуре и быте, вплоть до борьбы за и против польской и венгерской мод в одежде, за новый тип церковного пения. Однако военные преобразования при Федоре Алексеевиче ограничились введением ротной организации службы московских чинов, охранявших свои личные вооруженные отряды боевых холопов. Не было, как планировалось, создано новое Уложение, оскудение дворянского землевладения, с которым боролся молодой царь, продолжалось.
Однако, подчеркивает автор, едва ли не у всех важнейших Петровских реформ были свои истоки в проектах или преобразованиях его брата. Но они носили робкий, половинчатый или косметический характер, не покушаясь на основы средневекового Московского государства. Все существенные признаки средневековой государственной системы сохранились бы даже при полном осуществлении этих реформ. Более того, усиление в его царствование духовенства помешало бы развитию столь почитаемых им просвещения и науки (С. 555).
Несколько некорректной представляется автору и оценка ряда деятелей той эпохи как "западников": сдвиги в области культуры следовало бы считать скорее частью разрушения средневековой культуры, нежели рождением культуры Нового времени. Разница здесь – как между каменным строительством в Москве эпохи Федора и регулярным Петербургом. При Федоре, полагает автор, страна стояла на перепутье. Однако преобразовательная деятельность зачиналась под противоречивым влиянием польской культуры, в том числе политической, чуждой абсолютизму и поэтому плохо применимой в России. Автор полагает, что значение проектов эпохи – в отражении изменений в сознании, то, что ранее считалось приличным и правильным, перестало считаться таковым, и наоборот. Годы эти обречены, считает Павел Седов, быть предметом спора историков, одни из которых будут видеть здесь начало Нового времени, другие – конец уходящей эпохи. Теперь можно утверждать, что отечественная историография имеет ныне всеобъемлющий энциклопедический труд об этой яркой, сложной и противоречивой эпохе.
Источник: Родина
