Игорь Кириллов: Соль второго плана

1955 по 1957 работал в Московском театре драмы и комедии (Театре на Таганке). На телевидение пришел в 1957 году. Работал как помощник режиссера. Более 30 лет являлся диктором программы "Время". Был художественным руководителем дикторского отдела Главной редакции программ ЦТ, ведущим информационных программ "Последние известия", "Новости"и развлекательной программы "Голубой огонек". Миллионы людей ежедневно видели его на экранах своих телевизоров. 30 декабря 1989 года последний раз вел программу "Время". С первых дней выхода программы "ВИД"в 1990 г. был ведущим в студии.

Народный артист СССР (1988), лауреат Государственной премии СССР (1977) – за художественно-публицистическое освещение общественно-политических событий во всесоюзной телевизионной программе "Время". 14 сентября 2007 года отпраздновал 75-летие. 27 сентября того же года – 50 лет со дня первого прямого эфира.

Все неслучайно

– Пятьдесят лет работать на телевидении, наверное, было нелегко?

– Бывало по-разному. За эти пятьдесят лет мне доводилось вести, в том числе и множество очень ответственных передач. И порой я находился на грани полного провала. Казалось бы, можно ли выходить в эфир с пустой папкой? Да это же страшный сон любого диктора! Но у меня такие случаи бывали: надо начинать программу "Время", а главного материала, которым новостной выпуск должен открыться, еще нет. Его приносили в студию за полторы минуты до эфира, а это мог быть важный материал – о заседании политбюро ЦК КПСС, например. Бывало, приносили листок, где левая сторона было пропечатана нормально, а правая плохо. Срочно звонили в ТАСС, просили прислать другой вариант. Они присылали – а там было наоборот: пропечатана только правая половина. Приходилось читать с двух листов. В перестроечные годы стали приходить тексты вообще с дописанными от руки на полях фрагментами – это были правки главных партийных идеологов Лигачева и Яковлева. И тогда приходилось просто вертеть листок по часовой стрелке, чтобы прочитать все необходимое. И вы знаете, когда эфир, находившийся на грани срыва, все же удавался, я мог объяснить это только тем, что... Бог уберег.

– То есть, вера и телевидение в Вашем случае – вещи совместимые?

– Знаете, я стал работать диктором на телевидении совершенно случайно... Хотя нет, наверное, не случайно – опять же, я уверен, что Бог указал путь. Я ведь всю жизнь мечтал стать режиссером. И пришел на телевидение именно для того, чтобы работать по этой специальности. И вот когда я уже два с половиной месяца работал помощником режиссера, объявили конкурс дикторов – и меня буквально уговорили в нем поучаствовать. Помню, мы с женой тогда практически всю ночь обсуждали, нужно мне это или нет: "А вдруг это действительно судьба?" Разумеется, тогда мы не оперировали такими категориями, как Божий промысел. Но сейчас я понимаю, что это было именно от Бога. И вот почему: несмотря на мою жуткую занятость в тот день, я пошел на этот конкурс. И в этот же день впервые вышел в прямой эфир – ничего не зная, ничего не умея. И это был не простой день – это было 27 сентября. Праздник Воздвижения Креста Господня. А по старому стилю это 14 число: мой день рождения и праздник Новолетия по церковному календарю.

– С Вашей точки зрения, это символично?

– Более чем. Мне кажется, это на самом деле был Божий дар. Ведь проработал же я на телевидении пятьдесят лет...

Доброта и принципиальность

– Есть ли в истории телевидения персонаж, одинаково близкий Вам как христианину и как профессионалу?

– Конечно. Это Ираклий Андроников*. Для меня он был словно недосягаемый маяк, к которому мы все должны стремиться. Меня восхищала его эрудиция. Андроников мог взять одну тему – очень-очень узкую – и когда начинал ее раскрывать, мы чувствовали: за его рассуждениями стоит множество других знаний, просто у него нет времени, чтобы рассказать нам все. Но что еще очень важно – Андроников был от природы необыкновенно артистичен. На самом деле, мне кажется, что это свойство присуще каждому человеку, но не каждый его в себе развивает. В результате, сегодняшнее поколение телевизионных журналистов практически не умеет говорить. И именно поэтому я считаю Андроникова величайшим мастером. Он обладал потрясающей способностью: превращать свои уже написанные и опубликованные тексты в оригинальные устные рассказы. И говорил так, что у всех создавалось ощущение: рассказ рождается здесь и сейчас – прямо на наших глазах.

Кроме того, Андроников был очень интеллигентным человеком. Однажды я слышал, как он стоял в окружении ученых мужей, и рассказывал им о какой-то подробности из жизни Пушкина, которую обнаружил в результате своих исследований. "Мужи" слушали, открыв рот, а он говорил с такой интонацией, будто просто ненавязчиво напоминал им о давно известной вещи.

– А какие еще человеческие качества Андроникова Вам были особенно симпатичны?

– Он был необыкновенно скромным и добрым. Проявлялось это в его отношениях с людьми, которые его окружали – вне зависимости от их положения и статуса. Но в то же время он был чрезвычайно принципиален. Если он вел какой-то спор, то настаивал на своем до конца. Однако делал это очень деликатно. Например, когда ему не понравился фильм Станислава Ростоцкого "Княжна Мери", он прямо это сказал – и в личной беседе с автором, и в своей рецензии. Но это нисколько – нисколько! – не повлияло ни на их личные отношения с Ростоцким, ни на его уважение к Ростоцкому как к выдающемуся режиссеру. И вы знаете, эти качества – доброта, внимательность, но в то же время принципиальность – очень важны для христианина. Без этого просто невозможно. И если внимательно прочесть Евангелие, то становится очевидно, что Иисус Христос был именно таким: был добр ко всем, но при этом принципиален, отстаивал Истину до конца и принял за нее смерть.

– Кто еще был для Вас примером в жизни?

– Мой отец. Он всегда вел себя, как настоящий христианин. Знаете, я никогда в жизни не слышал от него нецензурных выражений. Я не к тому, что неприятие мата автоматически делает человека христианином. Нет, конечно! Но все же это качество – свидетельство внутренней культуры, чуткости к морально-этическим нормам. Отец работал редактором "Воениздата" и был знатоком русского языка. Когда он болел, я отвозил его в больницу, предполагая, что он пройдет там весь необходимый курс лечения. Но через два дня он, как правило, "сбегал" и появлялся дома раньше положенного срока. А на вопрос "Что случилось?" отвечал: "Там невозможно находиться – в палате матерятся, в курилке матерятся, в столовой матерятся... Я там не могу!"

Тринадцать заповедей

– Путь к вере, а также путь возрастания и укрепления в вере всегда состоит из каких-то этапов. Какие вехи Вашего духовного роста Вы могли бы вспомнить?

– Надо сказать, я человек по натуре довольно доверчивый – поэтому искренне верил многим положениям программы КПСС – как мы тогда говорили, "нашей партии". Это было нормально для человека того времени: мы получали вполне дозированную информацию сверху, ею и руководствовались. К тому же, сомнение в "истинах" партии закрывало дорогу на телевидение. Человеком церковным я, понятное дело, тогда не был. Но Вы знаете, и атеистом себя назвать тоже не мог. В 60-х годах повсюду – на заводах, на фабриках, в подъездах домов – висели такие "дацзыбао", которые назывались "Моральный кодекс строителя коммунизма". Состоял он из тринадцати пунктов. И вот когда я видел перед глазами эти тринадцать пунктов, аналогия с Десятью заповедями приходила на ум моментально! Потому что, по большому счету, этот кодекс был просто результатом виртуозной редакторской обработки основных библейских законов. Во всяком случае, в тот период мне очень хотелось думать, что советское общество идет по этически правильному пути. И, возможно, не без помощи каких-то внутренних механизмов сознания, я старался поверить в то, что желания партийного руководства в какой-то мере совпадали с установками, данными человечеству Богом. И то, что основные постулаты коммунизма могут совпадать с Десятью заповедями, было для меня крайне важным и казалось естественным. Как ни парадоксально, настолько же естественным, как верить в то, что коммунизм победит.

– Но Вы действительно считали оправданным сравнение Десяти заповедей с моральным кодексом? Или это была попытка примирить непримиримое?

– Конечно, абсурдно говорить, что коммунизм – продолжение христианства. В христианстве ведь главное – Христос, заповеди здесь вторичны, они действительно не больше чем рамки поведения. Но дело в том, что коммунизм уже тогда был для меня не тем, о чем говорили на съездах генеральные секретари. Наша идеология воспринималась мной как приближение к тому, о чем говорится в Библии. Коммунизм, по большому счету, есть просто призыв к следованию нормальным принципам человеческого общежития. А что это за принципы? Это и есть Десять заповедей – ведь именно они сформировали сегодняшнюю норму поведения. Ни в одной из них ведь нет ничего сверхчеловеческого, то есть в принципе невыполнимого.

– Вы считаете себя воцерковленным человеком?

– Скорее, нет. Регулярно бывать в церкви не получается. И это меня страшно угнетает. Наверное, надо было как-то иначе себя вести, по-другому наладить жизнь. Но... разные обстоятельства не дают возможности делать то, что надо. Причем, это не какие-то особые обстоятельства. Просто то, с чем живет каждый человек – страсти, пороки, недостатки... Быть христианином – нелегко. И вся моя жизнь – это борьба с самим собой.

Это, кстати, особенно важно в моей профессии. Ведь на экране – я в этом убежден – должен появляться человек непременно положительный. И в жизни надо стараться преодолевать грехи, которые мешают быть нормальным человеком, а не просто скрывать их перед камерой. Потому что профессия телеведущего связана не с актерским мастерством – то есть, не с игрой в хорошего и доброго человека. Здесь надо быть самим собой – только в предлагаемых обстоятельствах. Ведь телевидение как рентген: высвечивает все качества человека. Поэтому духовная работа над собой телевизионщикам крайне необходима. А другого способа работать над собой, кроме как основываясь на религии, мне кажется, нет. И нужно чаще читать Евангелие. Мне кажется, неслучайно у нас есть сразу четыре Евангелия – каждый человек в каждом из них находит что-то для себя. Мне, например, кажется, что Евангелие от Иоанна звучит более современно, чем остальные. Но каждый выбирает по себе. А самое главное, мы не просто перечитываем Евангелие. Мы каждый раз заново вчитываемся в него. И когда оно по-настоящему проникает внутрь, возникает еще больше вопросов. Не к Евангелию – к себе.

Времена "Времени"

– Есть мнение, что ТВ в принципе вредно для верующего. Вы согласны с таким утверждением?

– Не совсем. Все зависит от того, как и что на телевидении делать. Ведь ТВ может быть и окном в мир искусства, культуры. Когда я начинал заниматься телевидением, нашей основной задачей мы все считали просвещение. И тогда, как бы наивно это ни звучало сейчас, тогда это было именно так. Разумеется, советское телевидение было предельно идеологизировано. Чего стоили только четверговые тексты о заседаниях политбюро: соответствующие органы выверяли в них каждую запятую! И мы все знали, что имеем прямое отношение к пропаганде. Но ни я, ни мои коллеги не могли переступить через себя и оставить за скобками личные чаяния. Поэтому возникали соответствующие передачи. Например, у нас была замечательная передача об истории русской архитектуры. А что такое русская архитектура? Это храмовое зодчество. А значит, тема предполагает разговор о духовности. И это было настоящим просвещением.

– Значит, у телевидения есть и воспитательная функция?

– Просто обязана быть! Причем воспитание происходит не всегда намеренно и осознанно. В каком-то разговоре одна женщина, по образованию педагог, сказала мне, что работники советского телевидения помогали ей в воспитании детей. Я удивился, как это? А она объяснила: телеведущие настраивали всех на оптимистический лад, и им верили, своим внешним видом они показывали мальчикам и девочкам, как надо одеваться и т.д. Честно говоря, эти слова запали мне в душу.

– А что Вы считаете самым важным профессиональным качеством человека, который работает перед камерой?

– Главный вопрос для любого телеведущего – как себя вести. То есть, надо рассказать о трагических событиях так, чтобы зритель не впал в депрессию, а о радостных – так, чтобы радость зрителя удвоилась. Однажды моя коллега в эфире, который шел на Дальний Восток, довольно-таки безразлично прочитала сообщение о том, что в США произошло землетрясение и погибло более 200 человек. Я тогда подумал, что такие новости стоило бы читать более человечно, с сочувствием, даже если речь идет о гибели американцев (все мы понимаем, что отношение к американцам в СССР было, мягко говоря, прохладным). Через две-три недели с Дальнего Востока пришли письма в адрес нашей редакции – и везде были почти одинаковые слова: "Мы-то думали, что вы хорошие люди... Как же можно так говорить о смерти!". Это к вопросу о том, как тонко чувствует публика малейшие нюансы нашего настроения. Особенно российская публика. У нас очень умный, очень тонкий зритель. Такого в мире больше нет. Знаете, на телевидении я понял для себя одну занятную вещь: в русской беседе важно не то, что ты сказал, а то, что ты имел в виду. В учебниках по актерскому мастерству это называется "вторым планом". И в этом – соль русского общения. И не помня о том, что люди видят в твоих словах этот "второй план", нельзя появляться на экране.

– Вы сказали, что на экране должен появляться человек непременно положительный. Иными словами, существует определенная ответственность человека, работающего в кадре?

– Безусловно. Во-первых, ответственность здесь моральная: ведь передачу готовит огромное количество людей – редакторов, сценаристов, и ведущий – как бы посредник между этими людьми и публикой. За твоей спиной – труд целого коллектива, и нельзя дать этому труду пропасть. А во-вторых, по-моему, каждый, кто приходит работать на телевидение, обязан нести людям духовность. Если работаешь перед камерой, ты должен отдать ей все лучшее, что в тебе есть. И мне, надо сказать, в этом плане повезло: пятьдесят лет на телевидении меня окружали именно такие люди – у которых и в мыслях не было заниматься какими-то меркантильными делами. Для нас всегда главным было сделать что-то доброе. И хотя нас постоянно обвиняли в том, что мы работаем на Кремль, мы понимали – мы работаем для людей: крестьян, рабочих, интеллигенции – для всех. И именно в таком ключе нас воспитывали с первых дней нашей работы на телевидении.

Искусство оптимизма

– Что Вам больше всего не нравится в современном эфире?

– По-моему, телевидение – это искусство. И задача этого искусства, как мне кажется, – настраивать человека на оптимистический лад. Плохо то искусство, которое сеет пессимизм. Посмотрите – даже трагедии Шекспира приходят к позитивному финалу. Например, "Ромео и Джульетта": пьеса заканчивается не смертью героев, а примирением семей.

Никогда нельзя начинать эфир с негативной информации, да еще и выделять ее! В странах, где жизнь уже более или менее стабильна, на телевидении работает множество психологов, которые изучают настроения людей. И они снова и снова приходят к элементарному выводу: если зрителя в самом начале программы "огорошат" неприятным известием, то вся остальная часть выпуска – какой бы позитивной она ни была – не будет воспринята адекватно. Конечно, бывают масштабные трагедии, которые в силу своей значимости просто должны быть первыми в новостях, но тогда нужно найти правильный, органичный переход к остальным сюжетам, чтобы как-то компенсировать негатив первого сообщения. И разумеется, заканчивать выпуск надо только радостными известиями, чем-то светлым и добрым. Ведь, как учил Штирлиц, "запоминается всегда последняя фраза".

– Сегодня телевидение повсеместно ругают за пошлость и бессмысленность. Как Вам кажется, это справедливо?

– Не всегда. Вопрос в том, как сделать, чтобы вредоносные программы не воздействовали на людей. Мне просто трудно на него ответить, хотя я часто об этом думаю.

В то же время наше телевидение достаточно разнообразное и там есть не только сомнительные программы. Скажем, когда я вижу на экране митрополита Кирилла, я просто не могу оторваться! Кроме потрясающей интеллектуальной силы, у него есть талант так доходчиво и просто говорить о самых важных вещах, что серьезные мысли волей-неволей остаются в уме каждого человека. Я искренне убежден, что его короткие воскресные проповеди имеют колоссальное значение для нашего ТВ. Если мы бы могли чаще видеть передачи с такими людьми, это стало бы неоценимым вкладом в популяризацию Православия именно посредством телевидения.

Замечательно, что "1 канал" и РТР транслируют рождественские и пасхальные богослужения. Это тоже колоссально важно, потому что такие передачи – знаю об этом по отзывам – оказывают огромное влияние на людей. Мне известна даже любопытная статистика: в дни православных праздников, если служба транслируется в прямом эфире, в стране происходит меньше преступлений. Потому что в сознании людей есть четкая установка: такие дни – особенные. Происходит какое-то изменение обстановки в стране в лучшую сторону.

От позитивного

– Сейчас, когда вы отпраздновали 75-летие, чего Вам хочется в жизни?

– Прожить бы еще лет сто, чтобы увидеть, как страна встала на ноги, как люди стали жить лучше. Кстати, тогда они будут чаще задумываться о Боге...

– Неожиданная мысль. Принято считать, что человек приходит к Богу чаще через какую-то трагедию, страдание. А Вы говорите прямо противоположное...

– Я в этом искренне убежден. В человеке больше все-таки позитивных интуиций: вера, надежда, любовь. С моей точки зрения, приходить к Богу, когда все благополучно, – это естественно. Если у человека крепкая семья, талантливые дети, достойное жилье – он должен задуматься: не случайно, что все так хорошо! И когда все действительно хорошо – это повод благодарить Бога за спокойную счастливую жизнь. И это чрезвычайно важно! Не только просить у Него помощи в трудную минуту, но и благодарить Его в минуту счастья. И эта мысль мною выношена – на опыте собственной жизни.

Конечно, моменты предельного счастья, когда думаешь "Господи, спасибо Тебе за это!" – редки, но они у меня были. Очевидный пример – рождение детей. Мою жену увезли в роддом, когда я был в эфире. Причем эфир был таким важным, что я даже не мог вырваться из Останкино. В тот вечер Алексей Николаевич Косыгин выступал с предвыборной речью – и программа "Время" шла не сорок минут, а полтора часа. После программы я помчался в Шаболовский роддом – не без содействия ГАИ, надо сказать, – и прилетел туда буквально за минуту до рождения сына... Согласитесь, когда вспоминаешь такие моменты, невозможно не благодарить Бога за то, что Он нам посылает