Калики перехожие

Есть такая интересная категория граждан в православной среде, причем они появились задолго до всех этих разговоров об ИНН, переписи населения, паспортах. Я их так и называю: православные, или просто – церковные бомжи. Это явление! Это такие перекати-поле, без определенного места жительства, без семей, без детей, без какой-либо ответственности за кого бы то ни было. Для большинства из них вообще не существует такой проблемы – обмена паспортов. Поскольку и менять-то нечего.

Знал я, например, такого раба Божия Колю-печника. Где он только не жил: и при монастырях, и при храмах, и при тех, кому строил печки, и дачу какому-то батюшке охранял... У него вообще нет ни одной бумажки, удостоверяющей личность. Может быть, он и не Коля вовсе, а Саша или Толя, к примеру. Отчество – тем более неизвестно. Место рождения – Бог весть. Известны лишь последние места проживания: Оренбургская область, Рязанщина, Ивановская область – и то в постоянно перемежающейся последовательности: то вначале была Рязанщина. потом Ивановщина, то наоборот...

Жил он около месяца у одних моих хороших знакомых, строил им печь. Денег не брал. Работал за пропитание, ну и чтоб к вечеру было... бутылка портвейна ("чернил", "бормотухи") либо "чекушка". Мало того, делал по дому любую трудную работу: колол дрова, копал в огороде картошку, кормил собак и цыплят, пек себе и другим блины и оладьи... Душа-человек. А какие интересные истории по вечерам рассказывал после второй-третьей рюмки! И все из церковной жизни. Точнее, околоцерковной... Впрочем, небылицы, конечно: такого быть не могло. И про батюшек, и про матушек. Хотя ведь кто его знает, поди-ка проверь. Но – интересно...

Достроив печку, Коля попросил денег лишь на дорогу до Рязанщины, где он на ту пору обитался, и, распрощавшись, пропал. Месяца эдак через полтора-два встречаю я своего хорошего знакомого совершенно бритого – наголо. "Да вот, – говорит, потупив глаза, – Коля тут... приезжал...". Оказывается, до Рязанщины он так и не доехал. На вокзале познакомился уже с настоящими привокзальными бомжами, те его "раскрутили", два дня хорошо погуляли, одна из бомжих увела его за город, к роднику, а когда наутро проснулся, бомжиха исчезла вместе с последними завалявшимися в карманах рублями, зато перед глазами, как в песне иероманаха Романа: "за родником – белый храм, кладбище старое...".

Короче, пристроился Коля местному батюшке погреб копать и строить, а когда докопал и построил, тот поблагодарил его во славу Господа Бога, дал денег всего лишь до Ивановщины, поскольку сам был гол как сокол, и вот, якобы не успев впрыгнуть в последнюю электричку, Коля и "нарисовался" у моего знакомого, попросился переночевать... Ну что ж, мои знакомые люди православные, странноприимные: и накормили, и даже винцом угостили, и спать на тахте уложили... "Вот вторую неделю, – закончил с грустью рассказ мой знакомый, – всей семьей серной мазью мажемся..."

Или была такая, к примеру, еще раба Божия Катерина, лет 19-ти – 20-ти. Недурна, неглупа, говорлива. Жизнь – по ее же путанным рассказам – сплошной калейдоскоп приключений. Где ее только не носило. Приехала откуда-то с Украины. По одной версии из Херсона, по другой из Днепропетровска. То ли от сожителя сбежала, то ли от родителей, которые, как ей шепнула одна благочестивая соседка, вовсе и не родители ей никакие, а забрали они ее во младенчестве из Дома ребенка, а в Дом ребенка ее определил один ну, очень уважаемый архиерей, когда монахиня X из обители Y объявила ему, что... ну и т.д. И вот якобы (впрочем, кто ее знает – попробуй, проверь)... Катерина всякими перекладными пробиралась к родной свой маме – матушке X, после встречи с которой она собиралась нанести визит, ни много ни мало, самому архиерею-папе. Правда, ехать было не близко, аж за Урал, и поэтому Катерина перемещалась, так сказать, поэтапно, от города к городу. По крайней мере, я ее встречал в двух совершенно разных, далеко отстоящих друг от друга городах... Мир, как говорится, тесен, а мир православный – вдвойне.

В первом – Москве – она пристроилась послушницей при одном полухраме-полумонастыре. Пела и, надо сказать, довольно неплохо, на клиросе. При этом храме существовало, да и теперь существует, небольшое издательство, где она плюс ко всему еще и помогала набирать тексты на компьютере. Там-то мы с ней и "пересеклись" – подружились. Не знаю уж, сколько времени она у них всего продержалась. Но, спустя еще месяца два, я встречаю ее уже... в одном волжском городе, в кафедральном соборе, разодетую так, что даже не сразу узнаешь.

Оказалось: с батюшкой-иеромонахом московского полухрама-полумонастыря она "разошлись во мнениях", а здесь – познакомилась с "совершенно замечательным" православным коммерсантом, который устроил ее к себе на работу, и не кем бы, а – личным "секретарем-референтом". Православных коммерсантов было не так уж много в этом волжском городе, в котором я некогда жил и работал, и я легко вычислил, что это был никто иной, как С. М-в, мой старый приятель и крестник, которого, собственно, я и привел первый раз в православную церковь, и там же, чуть позже, стал его крестным отцом. Через год я вновь побывал в этом городе, мы с ним встретились, и он мне рассказал окончание этой истории.

"Так она ж беременная была", – сказал он. – "Как беременная?.." – удивился я. "Судя по всему...". – "Что значит "судя"? Ты не знаешь в точности, и выгнал ее?". – "Как я мог знать в точности? Застукал ее за покупкой каких-то пеленок, подгузников, распашонок. Отболталась, что это-де подарок для ее маленького братика, оставшегося на Украине. Потом застал за разговором по служебному телефону, междугородке. "С кем это ты?". – "С братиком. Я же говорила: у меня там братик...". – "Он что, – говорю, – вундеркинд у тебя?.." И потом, не выгонял я ее. Сама сбежала. В один прекрасный день. С одним моим молодым водителем". – "Что, прямо так и сбежала, не забрав документов?.." – "Каких?!.. Какие там документы! Ты что? Я так ее принял, под честное слово. Единственное, что у нее при себе было – студенческий билет третьекурсницы медучилища. Остальное – обещала – пришлют родители с Украины". – "А про папу – про папу она тебе говорила, родного, архиепископа?.." – "Слышал я про этого папу. Все уши нам про него прожужжала. И про маму родную, монашку. На то, идиот, и купился. Очень слезно вещала. Очень складно. Жена моя так расчувствовалась, что даже шубку ей со своего плеча задарила". Да, актриса еще та. Но – православная. Таких православных еще поискать... Всех отцов наизусть шпарит. Чуть что: "А вот Пахомий Великий говорил... А вот Амвросий Оптинский... А может, врала – попробуй проверь: говорил или нет. Но умна, я тебе скажу. И – хитра. Ой! Я таких не встречал..."

Вообще, надо заметить, почти все церковные бродяжки в той или иной степени обладают уникальным даром очаровывать своих слушателей. Причем очарование это, в том смысле, какое в него вкладывал В.И. Даль, зиждется не столько на "волшебстве и околдовывании" ("обаянии, маре, мороке, наговорах или заговорах"), сколько на элементарной православной доверчивости и невозможности возразить. Ну что можно возразить, например, человеку, который, куда бы ни пришел, ни приехал, везде становится свидетелем чуда, мироточения, знамения, гласа Божьего с небес?.. Вот ведь везет, думаешь, а тебе все никак. Он удостоился, а ты нет. Он заслужил, а ты и рад бы в рай, да грехи не пускают.

Примешь, бывало, такого странничка, угостишь его с дороги домашним винцом, накормишь чем Бог послал, он тебе полночи – про крестные ходы, про чудеса исцеления, каких мир не видел со времен апостолов, происшедшие на его глазах, про неоднократное явление ему Серафима Саровского ("Вот так, как с тобой, говорил"), а наутро, хорошо отоспавшись, ближе к полудню, он говорит: "Брат, а что, не сбегать ли нам за бутылочкой?" – "Брат! Прости, но, во-первых, пятница... День трудовой. И потом, ты же собирался дальше..."

Похожий тип впавших в безусловную прелесть калик перехожих подметил еще в своем очерке о Соловках Василий Иванович Немирович-Данченко (старший брат Владимира Ивановича, известного театрального деятеля). Вот он рисует портрет одной из своих спутниц-паломниц на монастырском пароходе, отплывшем из Архангельска на Соловки летом 1872 года:

"...Побывавшая во всех городах и, разумеется, во всех острогах, странница эта рассказывала о пупе земном, лично виденном ею в Ерусалим-Голгоф-Гефсиманской, об огне, исходящем из внутреннего нутра Печерских святителей, о стреле язвящей, но не пронзающей, о разных пророческих явлениях, о живом двуглавом орле, находящемся будто бы в золотой клетке в царском дворце в Питере, о стоглаве-змее, чуть было не пожравшем ее, потому что она, отправляясь в Иерусалим-Голгоф-Гефсиманскую, помыслила о земном – о кофе....

– Как же ты, матушка, водой, чать, ехала в святые места?

– В Ерусалим-Голгоф?

– Да.

– Все по суше... Пешочком все, на этих самых ноженьках, родная!

– А моря не встречала?

– Было, признаться, одно море, где фараон с воинством на колеснице потоп. Одначе как мы подошли, так оно сейчас и отхлынуло. Мы по белому песочку с золотыми и брульянтовыми камнями так и прошли. Как на бережок вышли – вода опять сошлась. Чудо!.. И сколько чудес этих – не перечтешь. И все чудеса разные. В одном месте водой действует, в другой – огнем, а в третьем – ароматом на тебя пущает... Да, сподобилась я, грешная, за мое сиротство горькое да за добродетель мою. Смирение – великое депо перед Господом!"

Как это напоминает мне иные наши околоцерковные разговоры после праздничной службы, особенно непосредственно сразу по выходе из трапезной...

– А вы слышали?.. Паломники в Оптиной были. Пришли они, значит, в храм до начала службы. Смотрят, монах из алтаря выходит. Рослый такой, плечистый. С кадилом. Идет и кадит, кадит по углам... Один-то не растерялся, подходит к нему: "Отче, благословите... А вот как вы думаете, принимать нам новые паспорта или не принимать?" – "Нет, – говорит тот строго. – Не принимать. Ни в коем случае. Ждите. До конца декабря. В декабре все само собой разрешится". И дальше идет и кадит... Тут служба началась, народ повалил. Выходит другой батюшка, а тот, который кадил, исчез в алтаре. А как служба-то кончилась, подходят паломники к тому батюшке, который служил, и говорят: "А где у вас тут такой высокий монах был, плечистый? Ходил тут еще перед службой, кадил?" – "Что за высокий монах? Выше меня? Нет у нас больше другого. Я, пожалуй, самый высокий и есть. И самый плечистый. А что?" И осенило тут тогда паломников, что это ведь не кто иной был, да и быть другого не могло, как отец Василий... ну тот... один из трех убиенных на Пасху монахов...

– Господи Спасе! Глас!.. Не иначе.

– А что в декабре-то будет?

– А это уж никому не известно. Сказано: ждите. Что-то, видимо, будет!

– Прозорливец В. из Дивеева тоже говорил, что еще в 2000 году будет.

А ничего не было. И в 2001-м. И в 2002-м...

– Как же так – не было? А явление иконы "Русь воскресающая"! Не того просто ждали. Русь-то воскресла! На небесах. А теперь надо, чтоб и на земле воскресла. Все от нас, православных, зависит.

– А кому она явилась-то, эта икона? Говорят, какой-то колдунье.

– Чушь это все. Провокация. Колдуньям иконы не являются.

– А если она не настоящая?

– Кто? Икона? Колдунья?.. Вы вот хотя бы знаете, что все произойдет в одно мгновение, яко молния посреди неба. Вот некоторые говорят: какие паспорта, какие печати антихристовы, если еще и антихрист-то не пришел и храм для него не построен. А вы знаете, что храм Соломона будет построен в три дня, что все уже готово, осталось только собрать? Что каждый правоверный иудей придет со своей отверткой и вкрутит свой болт – каждый знает, когда и какой, в какой блок?

– А ты сам-то принял паспорт или нет?

– Да он ему больно-то нужен. Он и так проживет. Языком.

– А ты, небось, уже приняла, раз так говоришь?

– Да, я приняла. Пошла и обменяла. Мне семью кормить. У меня мать лежачая, свекровь еле ходячая, двое недееспособных, хотя и пенсии получают. Мне что, на их шеи садиться?

– Отец Z вон сказал...

– Отец Z в монастыре живет, за каменными стенами, от мира отрекся. Он с голоду не помрет. "Всякое даяние благо есть", – говорит. И принимает. От всяких, принявших и не принявших. Ему хорошо рассуждать. А нас кто с мужем накормит?..

– Тетя Маша вон хитро поступила. Сама не приняла, а всю пенсию на дочь переписала. Та ходит, получает и ей отдает.

– Так. Значит, что же выходит? Тетя Маша спасется, а дети? Пусть погибают? За этим рожала? Что-то я не помню такого в Писании.

– А теперь, может, и Писания не надо, Таинств, святых отцов... Как у протестантов. Ничего не надо. Церкви не надо. Принял – не принял. Весь разговор. Принял – значит, хоть лоб до крови разбей, все равно не спасешься. А не принял – при жизни святой. Делай что хочешь, греши – не хочу. Святые годами на столпах стояли, Серафим Саровский тысячу дней и ночей на коленях – на камне, а тут... Никакого труда. Сказано, однако: "Царство Божие трудом нудится". Так-то!

Последний из говорящих, Артем (реальный персонаж, только имя другое, как и, впрочем, все остальные), недавно обратившийся в Православие, знал, что говорил. Неспроста говорил. Еще полгода назад он подрабатывал на приеме и выдаче кассет в видеосалоне. Теперь-то, конечно, ушел, так как вовремя понял, что его Православие никак не сочетается с тем, что выдается в этих салонах. На девяносто девять процентов не сочетается, если не на все сто. С тех пор как он появился в храме, мы с ним стали общаться, обмениваться литературой, газетами.

Как-то раз он пригласил меня в свой салон, в назначенный день и час; как я понял потом, не без умысла.

У него там такой закуток, отделенный от общего зала рекламным щитом; мы сидели, пили с ним чай. В зале кто-то зашаркал. Артем быстро вышел. По голосу я догадался – к кому... Когда он вернулся, я помолчал и спросил:

– Ну, и что он изволил взять?

– Как всегда. Боевик и эротику.

– И это православный батюшка, гонимый за борьбу с "печатью антихриста"?

– Ты теперь понял?!

– Я-то понял, Артем. Только знаешь, не делай, пожалуйста, обобщающих выводов. А то ты теперь опять начнешь пропускать службы.

– Я тебе еще не все сказал...

– Умоляю, Артем! Я знаю, у тебя тут, как в бывшем КГБ, не надо никаких ИНН: на каждого досье, по принципу: "Скажи мне, что ты ешь, и я тебе скажу, кто ты есть". Не грузи. Мне своих грехов с избытком хватает...

И снова:

– Вы слышали?..

Слышали. И видели. Видим: в городе и окрестностях все больше и больше появляется выходцев с Кавказа. Они не только появляются, они оседают.

И еще Артем рассказывал... У Романа был дом в деревне. Роман с женой, в связи с острой необходимостью, решили его продать. Пришли кавказцы и предложили одну треть от цены. Жена русского начала было возмущаться. Жена кавказца ей и говорит: "Бери, дура, пока дают. А то и этого не получишь. Пройдет десять лет, ты мне здесь будешь ноги мыть в тазик и пить эта вода из тазик".

– Это сейчас! – рассуждает Артем. – А когда у нас возникнут проблемы с властями, по поводу неуплаты квартплаты или налогов на землю, на те же свои же дома?.. У меня дом – дед еще строил! Мать, жена, трое детей. Почему я его должен кому-то уступать, а сам идти к теплотрассе? Где, когда такое на Руси было? Без боя сдавать территорию, землю?.. Ты мне ответь!.. А ты слышал, китайцы уже на разведку приезжали, цыгане табунами ходят, наркотой промышляют... Учти, у них проблем с принятием – непринятием нет, а мы идем к правовому государству! Все эти сопли-вопли по поводу отцов и дедов, искони проживавших на этой территории, приниматься в расчет не будут. Будет только закон. А закон, что дышло: куда повернешь, туда и вышло...

Что мне ответить Артему? Не знаю... Мы тут подходили как-то к одному батюшке, – неплохой, кстати, батюшка, – он тоже разводит руками: "Не знаю. Я же не старец". Ну, а я и тем паче: не только не старец, но даже не дьякон.

Только вот что-то все чаще и чаще вспоминаю своих старых знакомых: раба Божьего Николая и рабу Божию Катерину, церковных бомжей. В принципе, конечно, можно освоить профессию печника, ничего там сложного нет... или, например, копателя и строителя погребов.... В принципе. Почему бы и нет?.. Ну, уж наколачивать-то тексты на компьютере вроде обучен.

Только вот вопрос: кому будем строить? И что наколачивать?

Очень существенный, кстати, вопрос.