Малолюдные окраины посада великой нашей лавры... Впервые мы решили отправиться к своей целине привычным путем – через оживленный и благоустроенный монашеский центр, – мы едем дорогой незнакомой, но, по рассказам, более короткой. Миновав лесной участок хорошего шоссе, мы выполняем несколько замысловатых поворотов, минуем ряд шлагбаумов, череду неказистых, словно полузаброшенных, построек и, поплутав немного в однообразных проулках, останавливаемся перед красной кирпичной стеной с небольшими крепостными башенками.
Это Гефсиманско-Черниговский скит. С каждым приездом мы находим его все более благоукрашенным. Вот и сейчас видим высокую надвратную колокольню в строительных лесах, реставрируются также святые врата и большой собор. Восточная часть скита – часть площади между главным входом и алтарем собора – усажена красивыми розами разных сортов. Посетители и паломники могут отдохнуть в этом замечательном "розарии", полюбоваться цветами.
В скиту, как всегда, немноголюдно и, несмотря на активные восстановительные работы, тихо, спокойно и торжественно. Здесь сердце человека, взыскующего Бога, явственно ощущает присутствие Божественной благодати. Здесь место аскетических подвигов, великих и страшных – размышление о них вселяет в душу спасительный страх Божий, возгревает ревность по Бозе. Гефсиманские старцы особенно близки нам, поскольку они почти наши современники. В пещерном отделении скита они в XIX – начале XX столетия подвизались подобно древним аскетам-затворникам. Как и многие другие святые и подвижники благочестия, гефсиманские отцы жили в обмирщенный век демократического "прогресса" и "просвещения", но жили иными ценностями. Они были доброй евангельской закваской в толще либерально-эгалитарного всесмешения, частью того духовного и культурно-исторического явления в российской жизни, которое с полным основанием можно назвать православным возрождением XIX века.
Да, удивительно верно сказал один афонолюбивый ученый архимандрит о том, что святыня обители – это ее насельники, люди, пришедшие туда в поисках спасительного жития[1]. Их святые мощи, почитаемые могилы – вместилище Божественной благодати.
В Гефсиманском скиту есть еще один мощный и спасительный проводник чудодейственной силы Божией – святая икона Божией Матери Черниговская-Гефсиманская. Ей отведено почетное место в главном скитском храме, но сейчас в связи с реставрационными работами икона вынесена для поклонения в притвор. Чудотворный образ увешан драгоценными дарами – подношениями людей, получивших исцеление. Уже одно это зрелище способно послужить большим утешение страждущим телесно, а немощным духовно – к утверждению в вере и назиданию!
Поклонившись святыням собора, мы выходим из него и направляемся к главной цели нашей поездки – к могиле монаха Климента (Леонтьева), которая находится у храма, с северной его стороны, на пригорке. И пока мы медленно идем туда вдоль стены, затем по сооруженной недавно лестнице с широкими ступенями и гравийной дорожке, вспоминаются слова из одного его произведения о безвременно умершем друге – оптинском иеромонахе: "Мне часто приходится теперь зимой, когда я приезжаю в Оптину пустынь, проходить мимо той дорожки, которая ведет к большому деревянному распятию маленького скитского кладбища. Дорожка расчищена, но могилы занесены снегом. Вечером на распятии горит лампадка в красном фонаре, и, откуда бы я ни возвращался в поздний час, я издали вижу этот свет в темноте и знаю, что такое там, около этого пунцового, сияющего пятна... Иногда оно кажется кротким, но зато иногда нестерпимо страшным во мраке посреди снегов!.. Страшно за себя, страшно за близких, страшно особенно за родину, когда вспомнишь, как мало в ней таких людей и как рано они умирают, не свершив и половины возможного"[2].
Константин Николаевич Леонтьев (монах Климент; 1831-1891) – великий представитель русского православного возрождения XIX века, дипломат, писатель, публицист, политический и общественный деятель, философ, религиозный мыслитель. Человек удивительных дарований и религиозной судьбы, ученик и духовное чадо афонских и оптинских старцев. Афонский духовник иеросхимонах Иероним говорил про него: "Наш приятель", и отзывался о нем как о "человеке, любящем Церковь". Преподобный Амвросий Оптинский сказал ему незадолго до смерти: "Скоро увидимся". Леонтьев был в переписке и близких духовных отношениях с архиепископом Литовским и Виленским Алексием (Лавровым-Платоновым) и с настоятелем московского Иерусалимского подворья, впоследствии патриархом Иерусалимским Никодимом. Перед кончиной его посещали иеромонах Никон (Рождественский, впоследствии архиепископ) и архимандрит Антоний (Храповицкий, впоследствии митрополит, он же и отпевал Леонтьева), к погребению его тело готовил иеромонах Трифон (Туркестанов, впоследствии митрополит). Духовник Гефсиманского скита преподобный Варнава с братией дали ему последний приют на скитском кладбище. Простое перечисление этих имен многое может сказать православному, церковному человеку. Даже люди вольнодумствующие высоко отзывались о личности Леонтьева. Так, Сергей Булгаков назвал его самым свободным русским писателем, Петр Струве – самым острым умом, рожденным культурой в XIX столетии.
Леонтьев был не только духовным и политическим писателем – проповедником, пророком и увещевателем, он был великим изъяснителем и толкователем Божественных и Первоначальных законов красоты, выразителем того благодатного единения Божественной творящей силы и творческих сил человеческой души, которое он называл "эстетикой жизни". Величайший эстет, проведший долгие годы на Юго-Востоке, на территории бывшей Византии, он всей душой полюбил тамошнюю жизнь за ее культурное богатство, красоту и цветущее разнообразие, за то, что лучшие духовные, государственно-политические и художественно-бытовые проявления и образцы этой жизни коренились в крепких византийских православных традициях. Он призывал оставить "бесплодный", "ново-европейский" Северо-Запад и вернуться "из варяг в греки".
В настоящее время на могиле отца Климента, местонахождение которой на разоренном в годы безбожной власти скитском кладбище было определено в 1991 году, возвышается несоразмерно большой, самой простой работы, похожий на поморский поклонный, именно "варяжский", "северо-западный" деревянный крест. От кустиков "воскресных", "пасхальных" красных хризантем и цинний, которые цвели прошлым летом на могиле, не осталось не только стеблей, но, видимо, и корешков, и теперь низенький могильный холмик, слишком короткий для захоронения взрослого человека, кроме редких сорняков, "украшают" лишь две пропыленные ветки искусственных цветов печального серо-фиолетового цвета. Холмик кажется еще более жалким и маленьким оттого, что он как-то странно стиснут бордюром гравийной дорожки и могилой Розанова. Она "прилепилась" с западной стороны, сильно сокращая размеры могилы Леонтьева вразрез всем правилам геометрии, анатомии и пропорциям человеческого тела. Непонятно, почему надгробную плиту Розанова и его могильный крест установили так близко. Что это, действие, по-леонтьевски, fatum'а или воля человеческая? Ведь известно, и об этом пишут, что место захоронения Розанова определено весьма условно и его еще только предстоит обрести!
Вообще, тема "К.Н. Леонтьев и В.В. Розанов" требует нового освещения. Розанова, особенно в последние годы, называют не иначе, как "младшим другом", "учеником" и "последователем" Леонтьева. Соответствует ли это истине? Они были знакомы по переписке несколько последних месяцев жизни Леонтьева, никогда не встречались. Что касается более позднего периода розановского творчества, то 15 августа 1908 года праведный Иоанн Кронштадтский в своем дневнике писал: "Господи, запечатлей уста и иссуши пишущую руку у В. Розанова... Пресвятая Богородица, спаси нас! Господи, защити Церковь Твою, поносимую от писаки Розанова. Высоко он поднял свою голову против Церкви Твоей! Смири его! Аминь"[3].
Но в 1891 году Розанов был еще вполне христианином. Его несомненные философские и литературно-критические способности дополнялись бойким пером, и Леонтьев, сильно скорбевший "о людских невежествиях" (Евр. 9: 7), почти не имевший не только настоящих единомышленников, но и просто сочувствующих ему людей, очень надеялся, что с помощью Розанова сумеет довести до сведения публики хотя бы некоторые из своих основных идей. Кроме того, Леонтьев всегда был рад проявлениям теплого участия к его жизни и литературной судьбе. Он по-своему стремился отплатить Розанову добром, доставить духовную пользу, уговаривая навестить его в Оптиной пустыни, а заодно посетить прославленную обитель и преподобного старца Амвросия.
Как известно, Розанов так и не приехал к Леонтьеву ни в Оптину, ни в Сергиев Посад и впоследствии писал, что причиной в основном была лень[4]. Думается, дело не только в лени и в других вполне понятных вещах, которыми оправдывался Розанов. В этой связи вспоминаются святоотеческие высказывания о том, что один из главных признаков прелести в человеке – стремление избегать духоносных старцев.
Часто цитируются следующие слова Розанова о Леонтьеве: "Что же такое Леонтьев? Ничего... В лице его добрый русский Бог дал доброй русской литературе доброго писателя. И только". Слова эти имеют оттенок хулы на Бога и глумления над человеком. А вот, например, еще одно высказывание Розанова, известное меньше, не только издевательское и глумливое, но и просто отвратительное в циничной откровенности: "Видя перед собою честного Л-ва, отсчитывающего "добродетели" и "признания", как по счетам пятачки и гривенники, выхватываешь при виде ужасного итога у него счеты из рук и разбиваешь их о голову счетчика: "Вот тебе, мучитель мой, истязатель души моей!""[5]. Другом ли был Розанов Леонтьеву?
Так что, думается, их встреча не состоялась не по обыкновенной человеческой слабости и мудрованию, а по Промыслу Божию (леонтьевскому fatum'у), строящему Свое – благое.
Конечно, в некоторых словах Розанова о Леонтьеве есть истина. Так, Розанов был прав бесспорно, когда писал, что "Л-в гораздо больше любил людей, чем люди любили его". Отцу Клименту за это великая честь. А людям? Нам, которые сейчас, по прошествии более чем ста лет после его кончины, могли бы дать должную и заслуженную оценку его великой личности и творческому наследию?
Немного постояв у могилы отца Климента, мы поем ему "Вечную память" и протираем от грязи и плесени надгробную плиту. На ней по непонятной причине дата смерти – 12 ноября по старому стилю – при переводе на новый стиль указана с ошибкой. В настоящее время мы к дате должны прибавлять 13 дней, а не 12, как это делалось в XIX веке в дипломатических и прочих документа, связанных с европейскими странами, жившими по григорианскому календарю. Вот и получается, что преставление отца Климента нужно отмечать не 24-го, а 25 ноября, в день памяти святителя Иоанна Милостивого и празднования иконы Божией Матери "Милующая".
Потом мы уходим из скита – идем к святым вратам мимо остатков надгробий бывшего кладбища, "розария", в котором стоит свежевыкрашенная в зеленый цвет большая деревянная скамья с высокой прямой спинкой. Вспоминаем, что, кажется, эта скамья, старинная, тогда еще некрашеная, стояла под деревом близ могилы отца Климента...
Возвращаемся мы из Гефсиманского скита привычным путем, знакомой и красивой дорогой, через Троице-Сергиеву лавру, чтобы поклониться святым мощам преподобного аввы Сергия, другим досточтимым лаврским святыням, помолиться там Господу Богу о приснопоминаемом монахе Клименте и о своем здравии и спасении.
--------------------------------------------------------------------------------
[1] Михаил, архимандрит. "Стиль и дух" русских обителей на Афоне // Сообщения Православного Палестинского общества. СПб., 1905. Т. 16. С. 364.
[2] Леонтьев К.Н. Отец Климент Зедергольм, иеромонах Оптиной пустыни // Леонтьев К. Н. Восток, Россия и славянство. М., 1996. С. 217.
[3] Иоанн Кронштадтский, праведный. Творения: Предсмертный дневник. 1908. Май-ноябрь. М.; СПБ., 2003. С. 44, 47.
[4] Леонтьев К. Н. Письма к Василию Розанову // Волга. 1992. N 2. С. 123.
[5] Цит. по: Там же. С. 119.
Источник: Православие. Ру
