Время: темница или путь к свободе?

Круг, линия, спираль

Поразительная, хотя зачастую остающаяся незамеченной деталь есть в Новом Завете: и в начале своего общественного служения, и в самом конце земной жизни, в последней беседе с учениками Христос говорит о времени. "Исполнилось время" (Мк 1, 15), поэтому начинается проповедь Царства; "Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в своей власти" (Деян 1, 17), – перед вознесением говорит Он апостолам. В самом начале и в самом конце рассказа о земной жизни Христа мы находим слова о времени. Время, исполнившееся во Христе, и время – тайна, по-прежнему сокрытая в Боге. Что же тогда оно для нас значит?

Тема времени красной нитью проходит через все евангельское повествование, и потому мы не вправе отнести ее к области чисто философских спекуляций. Она имеет самое прямое отношение к каждому из нас, и перед каждым стоит тот самый вопрос, над которым бьется Филипп Ларкин:

"К чему нам дни?

Мы обитаем в днях.

Они приходят, утром будят нас,

Все повторяется, все повторится снова...

Где жизнь дано прожить? В днях. Только в днях"01.

"К чему нам дни?" Вопрос не о том, "что такое время", но "к чему нам время"? Нас интересует не отвлеченная сущность времени, а его воздействие на нашу жизнь. Как нам следует с ним обращаться? Чем оно должно стать для нас?

Оскар Кулльман в своей классической работе "Христос и время "описывает два наиболее распространенных образа времени. Оно может представляться циклическим – в виде круга, кольца или колеса, или же линейным – образ прямого пути, реки или летящей стрелы. Не вдаваясь сейчас в различия между эллинской и иудейской картинами мира, скажем лишь, что первый способ представлять время – типично греческий (по словам Аристотеля, "само время кажется каким-то кругом"02), тогда как второй преобладает в древнееврейском и древнеиранском сознании. Оба символа не только не исключают друг друга, но образуют разные грани одной и той же истины. Круг знаменует собой повторяемость природных ритмов, линия передает наше ощущение времени как направления, движения и развития. Но самое удивительное, что каждый из этих символов – "о двух концах". Движение по кругу можно переживать как спасительное возвращение к золотому веку и потерянному раю, а можно увидеть в нем лишь бессмысленную повторяемость, обреченность и тщету. Он может быть образом вечности – "огромное кольцо чистого и бесконечного света", – как называет его Генри Вэгэн, а может стать знаком ада, кругом замкнутым и порочным. Так же обстоит дело и с линейным представлением о времени. Действительно, линия может быть строго горизонтальной, а значит, нейтральной. Но вполне возможно представить себе наклонную линию, и в этом случае она будет направлена или вверх, или вниз. Осмысленная положительно, линия времени становится путем, ведущим к вершине святой горы, при отрицательном истолковании она – символ деградации, распада, движения "по наклонной вниз": Facilis descensus Aver-ni.. ** Опять же двузначный образ.

Более удачный символ времени – это спираль, в которой соединилось все лучшее, что есть в линии и круге. Спираль точнее, чем круг или прямая, соответствует модели, которая преобладает в физическом мире, начиная от траектории движения галактик и заканчивая формами извилин человеческого мозга. Она отображает циклические ритмы природы, но круг в спирали не замкнут, и потому предполагает постоянное устремление к цели. Более того, спираль трехмерна, и таким образом может служить символом присущего всем нам пост-эйнштейновского ощущения бытия в пространственно-временном континууме. Св. Дионисий Ареопагит считал спираль совершеннейшей из всех форм движения, наиболее подобающей ангельским силам3; похоже думал живший в Италии в XIII веке странный пророк Иоаким Флорский – и я вполне готов согласиться с ними. Но тут же появляется новый вопрос: какая спираль? Ведь она может быть восходящей или нисходящей, либо, как обнаружил матрос в рассказе Эдгара По, и той, и другой одновременно. Что мы увидим в спирали времени – водоворот, затягивающий в небытие, или нескончаемый танец любви, уводящий "все выше и глубже"?

Противник или друг?

Как показывают эти три символа, наше переживание времени по сути амбивалентно. Что для нас время – противник или друг, темница или путь к свободе? Оно воздействует на нас двояко, но что мы предпочитаем видеть – цепь страданий или исцеление, угнетение или надежду, распад или созидание, разделение или путь к единству? Если верить второму изданию Оксфордского словаря цитат, время чаще считали опасностью для человечества, а не даром ему. У Шекспира оно – "жирный гробовщик", "завистливое, клевещущее время"

---

; для Бена Джонсона время – "старый, лысый плут"; "Время с даром слез", – пишет Суинберн, а Теннисон называет время "маньяком, сеющим пыль". Иные, правда, именуют его более почтительно – "садовником" или "врачом", но таких меньшинство. Для Исаака Ваттона необратимость времени напрямую связана с переживанием ирреальности и невозвратимой потери:

"Стремительный поток времен Уносит вдаль своих сынов. Никто не помнит их имен, Как поутру не помнят снов. "

Столь же сумрачный образ времени находим и в Библии, в книге, где о нем говорится более всего – у Екклесиаста. Уже в Прологе мы видим, что время для Проповедника – бессмысленный круговорот, причина "трудов" и разочарований:

"Суета сует, сказал Екклесиаст,

суета сует, – все суета!

Что пользы человеку от всех трудов его,

которыми трудится он под солнцем?

Род проходит, и род приходит,

а земля пребывает вовеки.

Восходит солнце, и заходит солнце,

и спешит к месту своему, где оно восходит.

Идет ветер к югу,

и переходит к северу,

кружится, кружится на ходу своем,

и возвращается ветер на круги свои.

Все реки текут в море,

но море не переполняется;

к тому месту, откуда реки текут,

они возвращаются, чтобы опять течь.

Все вещи – в труде...

и нет ничего нового под солнцем" (Екк 1, 2-9).

Однако можно заметить, что в других книгах Писания о времени говорится менее враждебно. Да и сам Проповедник в последующих главах связывает время с красотой и вечностью: "Всему свое время, и время всякой вещи под небом... Все соделал он прекрасным в свое время и вложил мир в сердце их... "

---

* (Екк 3, 1; 3, 11). Положительное отношение ко времени окончательно закрепляется в Новом Завете. "Время исполнилось" (Мк 1, 15), а значит, оно не бесцельно, а целесообразно;

Христос приходит в "полноте времени". Теперь уже оно не бессмысленно и своевольно, но его "Отец положил в Своей власти" (Деян 1, 7). Апостол Павел говорит о "времени благоприятном" или "времени благодати Божией" и потому им следует "дорожить" (Еф 5, 16). Бог сотворил "лета" или "эоны" времени (Евр 1, 12), и Он есть "Царь веков" (1 Тим 1, 17). Таким образом, библейское представление о времени однозначно: время – часть творения Божия, и потому оно – "хорошо весьма" (Быт 1, 31).

Рассекая мир времени

Если мы хотим сполна оценить красоту времени, нам необходимо постоянно держать в уме две очень важные истины. Во-первых, время и вечность не противоположны, а взаимозависимы, не исключают, но дополняют друг друга. Во-вторых, смысл времени раскрывается только во взаимоотношениях, в общении, в отклике и открытости другому. Время невозможно определять "от противного", как выражение человеческой предельности и способ ограничить нашу "вольность"; оно – выражение смысла человеческой личности, неотъемлемая предпосылка подлинной человеческой свободы и любви". Ключ к пониманию времен и сквозь призму этих двух истин дает нам воплощение Христово.

Время и вечность не противостоят друг другу. Трудно согласиться со второй частью утверждения Спинозы о том, что "вечность не может ни определяться временем, ни иметь ко времени какое-либо отношение"4. Именно Боговоплощение стало той "точкой", в которой пересеклись "вневременное и время"5, как писал в "Четырех квартетах" Элиот. А в "Камне" Рождество Христово осмысливается им как событие, не просто происходящее во времени, но преображающее время:

"Тогда в предназначенный миг настал миг времени и во времени,

Миг не из времени, этим мигом сотворено время то, что зовут историей

---

**: ибо без смысла нет времени, А этот миг времени и придал ему смысл... "6

"Пересекая, рассекая мир времени... " Эту же мысль находим и в "Протоевангелии, или Книге Иакова", когда Иосиф рассказывает о том, как в момент Рождества остановилось время:

"И вот я, Иосиф, и шел, и не шел. Я поднял глаза и увидел, что воздух замер в восхищении. Тогда я посмотрел выше, на самую вершину небес, и увидел, что небеса остановились, и птицы небесные застыли без движения. Я взглянул на землю и увидел трапезу и работников, возлежащих вокруг; их руки тянулись к трапезе, но жующие были как нежующие, и подносящие пищу как неподносящие, и глотающие как неглотающие, но лица всех были устремлены вверх. А вдали я увидел, как гонят овец, но вдруг овцы замерли без движения; и пастух поднял посох, замахиваясь на них, но его рука так и повисла в воздухе. И взглянул я на речной поток, и увидел детские губы над водой, но они не пили. Но вдруг все задвигалось, и пошло своим чередом". 7

Все, о чем в превосходной степени говорим мы в связи с Боговоплощением, будет столь же истинно и для любого момента времени. Вторжение вечности во время, которое произошло в момент Боговоплощения, неповторимо. Но каждый миг настоящего времени тоже открыт вечности; в любой миг вечность может нарушить привычный ход событий, вобрать в себя время и преобразить его. Она – не где-то там, за пределами времени, но в сердцевине каждого мига; только присутствие вечности придает времени подлинную ценность. Как считает один из исследователей христианского представления о времени, румынский православный богослов прот. Дмитру Станилоэ8, "вечность в равной мере пребывает во времени и вне его".

Платон был недалек от истины, когда называл время "движущимся подобием вечности"9. Время и вечность (а, следовательно, пространство и бесконечность) не противостоят, а дополняют друг друга. Время и пространство суть измерения тварного мира, но они коренятся и обретают полноту лишь в предвечном, несотворенном бытии Божием. Пользуясь образом французского православного писателя Оливье Клемана, можно сказать, что между временем и вечностью заключен "брачный союз", иn rapportproprement nuptial. 10 У Максима Исповедника можно найти суждение о том, что "внутренние основания (logoi, "смыслы") времени пребывают в Боге". 11 "Божественная вечность, – пишет о. Станилоэ, – несет в себе возможность времени, тогда как время несет в себе возможность соучастия в вечности". Вечность поворачивается лицом ко времени и выходит навстречу ему, а время, войдя в вечность, преображается, но не исчезает.

Время как свобода любить

Обратимся теперь к нашему второму утверждению. Время в христианской перспективе – это одно из средств, с помощью которых Бог пробуждает и поддерживает нашу тварную свободу – свободу любить. Понятие свободы как Божией, так и человеческой, лежит в основе всего христианского учения о сотворении мира. "Бог воистину пребывает и действует только в свободе, – утверждает Бердяев. – Потому необходимо признать, что свобода сама по себе обладает сакральным свойством"13. Как верно заметил Кьеркегор, "величайшее из всего, что дано людям, – это свобода и выбор"13. Бог сотворил мир в свободе, и Он благоволил, чтобы сотворенные по Его образу существа тоже были свободны. Триединый Бог, Бог разделенной любви между тремя Лицами, пожелал, чтобы мы, люди, тоже соединились с ним во взаимной любви. Однако взаимная любовь предполагает свободу; там, где нет свободного выбора, не может быть и любви. Любовь нельзя навязать; ее можно только добровольно выбрать. Бог не может принудить нас Его любить. Любовь – это всегда предложение, на которое возлюбленному предлагают дать свободный ответ.

Населив мир свободными личностями, способными своей любовью откликаться на Его любовь, Бог пошел на то, чтобы в какой-то мере ограничить свое всемогущество. Он "отошел" от творения, "отстранился" от него настолько, чтобы оставить ему пространство для любви. Сотворение включает в себя и Божественное "самоограничение", которое живший в XVI веке еврейский мистик-каббалист Исаак Лурия называл словом "ziт-sum", т. е. "умаление" (contraction) или "самозаточение" (concentration)14. Конечно, даруя жизнь свободным существам, наделенным правом отвергнуть Его, Бог неизбежно рисковал. Но не будь этого риска, мироздание осталось бы без любви. Как заметил Владимир Лосский, "решение сотворить человека по образу и подобию Божию было неизбежно связано с Божественным риском, но именно в нем всемогущество достигает своей вершины, или вернее сказать, превосходит ее добровольно принятым бессилием. Кто не рискует, тот не любит"15.

Этот Божий риск, или kenosis, присутствует уже в сотворении мира, но наивысшей точки он достигает в Боговоплощении. Избрав стать одним из своих творений, Творец соглашается быть совершенно беззащитным, всецело и без остатка разделить нашу, человеческую изломанность и боль. Ему было угодно, чтобы орудием нашего спасения стала не трансцендентная сила, а полное бессилие вочеловечившейся природы: "Сила моя совершается в немощи" (2 Кор 12, 9). Таков величайший парадокс христологии – Бог сильнее всего именно в слабости; Он предстает во всей полноте Божества лишь тогда, когда опустошает себя. Это очень хорошо понимал Григорий Нисский: "То, что всесильная сущность смогла снизойти до бессильного состояния человечества, доказывает Его всемогущество явственней, чем величайшие и удивительнейшие из чудес... Его нисхождение к нашей низости есть наивысшее выражение Его силы"16. О том же читаем и у Нестория: "Всякое величие вырастает из самоотречения, а не из превозношения себя". 17 Причина, по какой Бог избрал спасти нас не насильно, а лишь с нашего добровольного согласия, состоит в том, что Он нас любит и потому хочет, чтобы мы оставались свободными.

Только в этом контексте свободы и любви полнее всего раскрывается смысл времени. Время напрямую связано с "отстранением" или "умалением" Божиим, оставляющим нам, людям, свободу, чтобы любить. Это, если угодно, "пространство", которое позволяет нам свободно и по доброй воле идти навстречу Богу. "Се, стою у дверей и стучу" (Откр 3, 20), – говорит Христос. – "Если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со мной" (Откр 3, 20). Бог стучит, но не ломится в дверь; Он ждет, пока мы откроем. Это ожидание Божие и составляет самый смысл времени. Как сказал о. Станилоэ, "Для Бога время измеряется продолжительностью "паузы ожидания" между тем, как Он постучал, а мы открыли". Бог взывает к нашей свободе: "Кого Я пошлю, кто пойдет для Нас?", – и ждет нашего добровольного ответа: "И тогда я сказал: Вот я. Пошли меня" (Ис 6, 8). Время – это промежуток между Божиим призывом и нашим откликом. Нам, людям, этот промежуток нужен для того, чтобы в свободе возлюбить Бога и друг друга; без него не мог бы начаться диалог любви. На уровне нетварной Божественной свободы взаимная любовь, существующая между лицами Пресвятой Троицы, есть выражение totum simul, предвечной одновременности, поэтому никакие временные промежутки здесь не нужны. Но на уровне тварной человеческой свободы любви нужно учиться, а всякое учение требует времени, о чем мы с вами, в университете, хорошо знаем. Положение, в каком находится человечество, очень точно выразил в своих "Песнях невинности" В. Блейк:

"Мы посланы сюда, чтоб глаз привык

К лучам любви, к сиянию небес. "18

Таким образом, время – важнейшее измерение нашей тварной личностной природы, главнейшее условие возможности выбора в пользу любви. Именно время позволяет нам в свободе сказать "да" Богу, именно оно взращивает нашу любовь и помогает нам возрастать в ней. Точно так же следует понимать и смысл пространства: Бог "самоустраняется", чтобы оставить за нами свободу ответить Ему в любви. Это дает нам, по словам о. Станилоэ, "свободу движения..., свободу приблизиться или отдалиться". Вне времени и пространства мы не можем ощутить то самое "между", которое соединяет в любви "Я" и "Ты". И если в повседневной жизни мы зачастую склонны полагать, что время не соединяет, а разделяет, не высвобождает, а сковывает нас по рукам и ногам, то это лишь потому, что мы – часть падшего мира, в котором время связано с тлением и смертью. Но время, пусть и падшее, не только таково; даже нам, в нашем падшем состоянии удается заметить отблески его изначального смысла – "времени даров" и нескончаемого чуда. Время сотворено Богом (а значит, как и все творение, "хорошо весьма"), и потому его невозможно презирать или отвергнуть, но оно должно быть искуплено вместе со всей тварью. Мы устремлены не во "вневременье", а в преображенное время. Правда, в Апокалипсисе ангел возвещает, что "времени уже не будет", и некоторые склонны понимать это как предупреждение о том, что "отсрочки нам уже не дадут", но упразднено будет лишь падшее время смерти (ср. Откр 21, 4). Тем более что там же, в Апокалипсисе, говорится, что в горнем Иерусалиме произрастет "древо жизни, двенадцать раз приносящее плоды, дающее на каждый месяц плод свой" (Откр 22, 7). Это может означать только одно: в вечном Царстве жизни будущего века порядок циклического времени не упразднится, но будет преображен. 19

Если смысл времени раскрывается во взаимоотношениях и любви, это значит, что подлинное время – совсем не то, которое механически отсчитывают часы или календарь. Подлинное – живое, личностное, бытийное время, определяется не продолжительностью, а целенаправленностью. Истинное время, kairos, скорее, нежели chronos, не предопределенное движение колесницы по кругу, а непредсказуемые, но всегда решающие моменты возможности, наполненные смыслом моменты открытия, когда, как увидел в "Протоевангелии" Иосиф, время на часах вдруг застывает, ибо в него вторгается вечность. Время – это не просто застывшая и неизменная схема, навязанная нам извне, но, сотворенное заново в нас самих, оно может стать выражением нашего внутреннего "я". Мы живем во времени – и время живет в нас. Мы часто говорим "потратить время", "убить время", но давайте сполна осознаем ценность и других, не менее привычных фраз, напоминающих нам о том, что время можно "найти", "отдать" и "сберечь".

"Ибо без смысла нет времени"

Наверное, вы заметили, что ход моих размышлений о времени несколько изменился. В поисках ответа на вопрос о том, что такое время, я вместо того, чтобы говорить о времени как таковом, перешел к рассуждениям о личностности, свободе и любви. Если рассматривать время как абстрактную "вещь", которая существует сама по себе, оно покажется чем-то совсем уж расплывчатым и зыбким. Всем нам хорошо знакомую трудность очень точно выразил Св. Августин: "Что такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему, – нет, не знаю". 20 Чтобы понимать природу времени, нам необходимо принять в расчет множество самых разных событий, в том числе наш опыт взлетов и падений, опыт взаимоотношений, то, как мы учимся откликаться и отвечать. "Ибо без смысла нет времени", а значит, нет и "абсолютного времени", время связано с людьми и их внутренней жизнью. Время становится умопостижимо, только если мы рассматриваем его в цельном контексте жизни (и смерти), ибо эти два понятия – время и жизнь – во многих случаях взаимозаменяемы.

Однако и время на часах, и личностное время подсказывает мне, что пришло время заканчивать. Как мы видим, только Боговоплощение может дать ключ к пониманию времени. Этот "миг времени и во времени", как называет его Элиот21, показывает нам взаимозависимость между временем и вечностью. Только в перспективе вечности – sub specie aeternitatis – время обретает свое подлинное звучание и глубину. А кроме того, Боговоплощение – обращенное к нашей свободе деяние любви – определяет, как мы можем осмыслить время в категориях взаимности, взаимоотношений и диалога. Время, как бы мы его ни представляли – в виде круга, линии или спирали, – не тюремщик и не гробовщик, а страж нашей личности и защитник любви и свободы.

В Божественной литургии есть два момента, которые очень точно передают эти смыслы времени. Первый – перед начальным благословением, когда совершающий литургию священник произносит те самые слова, которыми возвестили о Боговоплощении ангелы: Слава в вышних Богу и на земле мир... " (Лк 2, 14), а дьякон отвечает ему: "Время Господу действовать" (Пс 119 (118), 126). В этом и состоит назначение времени – быть открытым вечности; время "исполняется", когда в привыч-ный ход вещей вторгается Божия вечность, Божие деяние, как это во всей полноте совершилось в момент Рождества в Вифлееме и совершается всякий раз в Евхаристии. А второй момент – перед пением Символа веры, когда дьякон возглашает: "Возлюбим друг друга, единомыслием исповемы", и верные в ответ исповедуют веру в Отца и Сына и Святого Духа. Именно таково подлинное основание времени – взаимная любовь по образу Пресвятой Троицы.

Примечания:

*Проповедь, произнесенная в университетской церкви Пресвятой Девы Марии (Оксфорд), в воскресенье, 11 июня 1989 года.^

1Philip Larkin, Collected Poems (London/Boston 1988), p. 67 ^

2Аристотель. Физика. Пер. В. Карпова // Аристотель. Сочинения. В 4 т. Т. 3. М, 1981, с. 158.^

**"Facilis descensus Averni" – цитата из Вергилиевой "Энеиды": Facilis descensus Averni // Noctes atque dies patet janua Ditis ("He труден доступ к Аверну // Ночью раскрыты и днем ворота черного Дита... " Пер. В. Брюсова). Аверн (Авернское озеро) города Кумы считалось у древних римлян преддверием подземного царства. "Спуск через Аверн" – спуск в преисподнюю. – Прим. пер. Dionysius the Areopagite, The Divine Names iv, 8 (PG 3, 704D). О символике спирали см. также: Jill Puree, The Mystic Spiral: Journey of the Soul (London 1974).^

---

Ср.: "Все очернит завистливое время и оклевещет... " // В. Шекспир. Троил и Крессида. Пер. Т. Гнедич. // В. Шекспир. Собр. соч.: В 8 т. Т. 5. М., 1959, с. 403.^

---

*В английском тексте Книги Екклесиаста, которым пользуется владыка Каллист, связь времени с вечностью просматривается очень отчетливо: "Не has made everything beautiful in its time; also he has put eternity into man's mind" (дословно: "вложил вечность в человеческий разум"), тогда как в Синодальном русском переводе эта связь менее очевидна. – Прим. пер.^

4Б. Спиноза. Этика, теорема XXIII. // Б. Спиноза. Избранные произведения. В 2 т. Т. 1. М, 1957, с. 6О6.^

5В русском переводе: "... точка пересечения времени и вневременного... "// Т. С. Элиот. "Бесплодная земля". Пер. А. Сергеева, М., 1971. С. 134.^

---

**В оригинале далее: "transecting, bisecting the world of time, a moment in time, but not like a moment of time... " (дословно: "пересекая, рассекая мир времени, миг во времени, но не похожий на миг времени... "). – Прим. пер.^

6Т. С. Элиот. Камень. Пер. А. Сергеева. М., 1997. С. 137^

7Protoevangelion XVIII, 2; ed. C. Tischendorf, Evangelia Apocrypha (Leipzig, 1876), pp. 34-35.^

8О. Станилоэ пишет о пространстве и времени в первом томе своей монографии Teologia dogmatica ortodoxa (3 vol., Bucarest, 1978), pp. 172-213. Цитаты приводятся по английскому (неопубликованному) переводу, выполненному Ионом Ионитой (Ion lonita) и Робертом Баррингером (Robert Barringer).^

9Платон. Тимей, 37d. // Платон. Филеб. Государство, Тимей Критий. М, 1999, с. 439.^

10Olivier Clement, Transfigurer le temps. Notes sur le temps a la lumiere la tradition orthodoxe (Neuchatel/Paris, 1959), p. 54. ^

11Maximos the Confessor, Ambigua (PG 91, 1164B)^

12Nicolas Berdyaev, Dream and reality: Essays in Autobiography (London, 1950), p. 46^

13Soren Kierkegaard, Journals, trans. A. Dru (London/Princeton, 1938). P. 372 (translation adapted)^

14См. Jurgen Moltmann, The Trinity and the Kingdom of God (London, 1981), pp. 108-111.^

15Vladimir Lossky, In the Image and Likeness of God (Crestwood, 1974), p. 214.^

16Gregory of Nissa, Cathechetical Oration 24.^

17Nestorius, The Bazaar of Heraclides, trans. G. R. Driver & L. Hodgson (Oxford, 1925), p. 69 (translation adapted).^

18В. Блейк. Избранное. Пер. С. Маршака. М, 1965, с. 62.^

19Clement, op. cit., p. 72.^

20Августин Аврелий. Исповедь, XI, 14 // Августин Аврелий. Исповедь. Пер М. Сергеенко М., 1997, с 217^

21Т. С. Элиот. Камень, с 137.^

Епископ Каллист (Уэр) Внутреннее Царство. Дух i лiтера., 1996.