В канун праздника Богоявления Богослов.RU предлагает вниманию читателей статью московского священника N., посвященную размышлениям о священном и профанном в истории Церкви и в современной ее жизни, о том, как обусловленные одной исторической эпохой представления о священном могут в другую эпоху стать искушением и соблазном для приходящих к церковной ограде
Почему трещат церковные стены
Некоторые церковные праздники заставляют храмовые стены трещать от множества заполняющих их в эти дни людей. Нетрудно заметить, что в наши дни это происходит тогда, когда Церковь вручает своим чадам какие-то материальные свидетельства священного: крещенскую воду в день Богоявления, освященные ваия в день Входа Господня в Иерусалим, благословенные снеди в дни Пасхи, "гроздия" в праздник Преображения Господня. Праздник Рождества Христова уже народное благочестие украсило праздничной елкой, а в день Пятидесятницы многие жилища украшаются зеленью... Подобных примеров можно приводить много, и все они свидетельствуют об одном: чувство священного, потребность в священном, по-видимому, является неистребимой особенностью всякого человека. Это чувство и потребность ранее всего пробуждается в вырывающемся из посюсторонней суеты человеке, и именно такое чувство нередко заставляет его сделать первый шаг на пути от безверия к вере.
Испуг неофита
И почти всегда после такого шага современный человек в изумлении и даже испуге застывает перед обилием священного, пораженный необыкновенной сложностью церковной жизни, множеством явных и скрытых смыслов, обилием правил и традиций, непонятных запретов и предписаний, устных и записанных преданий, многие из которых уходят своими корнями в глубину веков. Нечто подобное испытали, наверное, послы князя Владимира, пришедшие в цареградский храм Святой Софии, пораженные великолепием этого священного места, – история сохранила для нас их слова: "Мы не знаем, на небе мы стояли или на земле".
Каждый следующий шаг неофита раскрывает новые горизонты священного и, что не менее важно, ставит новые вопросы о профанном. Нередко можно видеть, как этот неофитский испуг охватывает даже вполне смелых и рассудительных людей, парализуя в них способность находить различие между главным и второстепенным. Нельзя сказать, что это есть явление только нашего времени – известное Кириково вопрошание дает прекрасную иллюстрацию такого же неофитского испуга наших предков, которые, будучи еще молодым по историческим меркам народом, встретились лицом к лицу с тысячелетним богатством восточной христианской традиции. "Можно ли служить в одежде, в которую вшит женский платок?" – с благоговением спрашивал Кирик. Его вопрос звучит вполне современно, не правда ли?
Плетение кружева
Всегда ли Церковь поражала приходящих в ее ограду таким обилием и разнообразием священного? Представляется, что нет. Апостольская проповедь вообще не содержала характерного для язычества и ветхозаветной религии стремления строго разделять и кодифицировать священное и профанное; эта проповедь была, если можно так выразиться, положительной, строилась на утверждении жизни во Христе, а не на построении системы полупонятных запретов и предписаний. Характерен в этом отношении ритуальный минимализм Апостольского собора: "Угодно Святому Духу и нам не возлагать на вас никакого бремени более, кроме сего необходимого: воздерживаться от идоложертвенного и крови, и удавленины, и блуда, и не делать другим того, чего себе не хотите. Соблюдая сие, хорошо сделаете" (Деян. 15. 28-29). Не выделяя в отдельные категории священное и профанное, Церковь призывала каждого своего члена к освящению всей жизни без малейшего остатка: "В вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе" (Флп. 2. 5).
Понятно, что наделенная огромной творческой силой Церковь не могла оставаться бесплодной в культурном отношении. Формировался определенный жизненный уклад христианской общины, кроме того, культурные особенности окружавшего Церковь мира также не могли не меняться с течением времени под влиянием христианской проповеди. За воцерковлением эллинизма последовало пробуждение культурного творчества многочисленных народов, вовлекаемых в христианский мир проповедью Евангелия. Так сплеталось бесконечно сложное кружево христианской культуры. Наши предки, сходя в воды Днепра 1020 лет назад, уже видели это кружево поистине огромным. И вместе с другими христианскими народами принялись трудиться над его украшением и созиданием.
Народная религиозность...
Неотъемлемой частью христианской культуры является народная религиозность. Непрерывность христианской жизни нашего народа на протяжении нескольких столетий естественным образом привела к воцерковлению быта русского человека, к расширению сферы священного. Именно это стало существеннейшим признаком народной религиозности. Суточный круг богослужений определял режим дня наших предков; с праздниками и днями памяти святых сопоставлялись фенологические наблюдения и земледельческий календарь; именно церковный месяцеслов сформировал круг наиболее употребительных русских имен; вообще церковно-ориентированный жизненный уклад оставил глубокий след в народном творчестве, этикете, мягко, но настойчиво регламентировал буквально каждую мелочь в жизни человека, начиная от костюма и заканчивая кулинарными особенностями домашней трапезы в тот или иной день. Средоточием же народной религиозности является христианская вера, исполнение Божиих заповедей и участие в жизни Церкви, в первую очередь, в литургической жизни. Без этого такая религиозность в подлинном смысле слова существовать не может; в противном случае ее правильнее было бы назвать клубком суеверий.
Наивно было бы отрицать существование опасностей такого благочестия. В числе этих опасностей – обрядоверие, суеверия и тому подобное. Однако до тех пор, пока средоточие народной религиозности сохранялось неповрежденным, выстроенное вокруг него многообразие священного было вполне жизнеспособным и органичным, а свойственные народному благочестию представления о профанном не вызывали вопросов. Все уживалось на пространном полотне народной жизни.
...и ее крах
Новое время породило пренебрежение к народному благочестию. Даже верующий человек нового времени нередко усматривает в народной религиозности отсутствие подлинной глубины духовной жизни, не замечает в ней сознания свободы и ответственности, упрекает такую религиозность в уже упоминавшемся обрядоверии и приверженности суевериям. При этом, кстати, довольно часто отмечалось, что в нравственном отношении носители народного благочестия стоят намного выше рефлексирующих скептиков. Более того, случалось, что отрекшиеся от богатства народной религиозности или вовсе не знавшие ее люди тосковали по этому богатству, искали чего-то подобного на стране далече (ср.: Лк. 15. 13). И сегодня одни, например, призывают учиться у иудеев духовной радости, глядя на то, как раввин отплясывает в праздник Рош-ашана. А другие, поглощая баранину в ресторане с восточной кухней, говорят о том, что православным не мешало бы перенять у мусульман их уникальный опыт построения религиозно ориентированного быта.
И все же надо признать: по крайней мере для Русской Церкви народная религиозность в упомянутом выше смысле – вчерашний день ее истории, ушедший, наверное, безвозвратно. Традиционный жизненный уклад, на протяжении столетий оберегавший народное благочестие и обеспечивавший преемство его традиций, подвергся беспощадному слому. Едва ли он когда-нибудь будет воссоздан в прежнем виде. XX век с двумя мировыми войнами, тремя революциями и невиданными гонениями на Церковь стал временем краха народной религиозности.
Тем не менее следы ее сохраняются в церковной жизни, в частности, в виде расширившейся в современном церковном сознании области священного и соответствующих этому представлений о профанном.
В качестве характерного примера можно привести...
...культ малой святыньки. Что делать со скорлупой съеденного пасхального яйца?
Замечательной особенностью времени, наступившего после краха народной религиозности, является культ малой святыньки. Каждый знает, что это такое. К числу таких святынь можно отнести бесчисленные бумажные иконки, иерусалимские крестики, ладанки, маслица, кусочки ваты с миром, вербочки, свечечки, выведенные копотью кресты на дверных косяках, вырезки из газет и журналов и так далее – список можно продолжать едва ли не до бесконечности. Культ малой святыньки нельзя охарактеризовать однозначно. Будучи явлением совершенно естественным для народной религиозности, малые святыньки сохраняли свое значение и после ее краха. Когда слова гетто и гонения были не жупелом, а повседневной реальностью, эти святыньки служили православным христианам видимыми знаками принадлежности к миру, в котором не строили коммунизм. Их хранили как драгоценные напоминания о вехах церковной жизни, ведь в те годы на улицах не было перетяжек со словами "Христос воскресе!"; эти святыньки были напоминанием о паломничествах, о встречах с людьми веры. Даже сегодня в домашних "святых уголках" людей, чье церковное взросление пришлось на советское время, очень часто можно встретить целые реликварии, заполненные малыми святыньками.
Но есть, к сожалению, и другое измерение культа малой святыньки, и оно занимает в сознании многих современных православных достаточно значительное место. Это измерение правильно следовало бы назвать оцеживанием комара (ср.: Мф. 23. 24). Так бывает, когда человеческий ум, позабыв об изменившемся историческом контексте, всецело занимает себя решением вопросов такого, например, свойства: что делать со скорлупой освященного в Великую Субботу и съеденного на разговение пасхального яйца?
"Так говорит Господь: вот, Я предлагаю вам путь жизни и путь смерти..." (Иер. 21.8)
Тысячелетие Крещения Руси положило начало возрождению церковной жизни, которое во всей сложности и многогранности сопутствующих ему исторических обстоятельств не имеет прецедентов в истории Церкви. Эта история знает немало катастроф, печальных примеров угасания целых Поместных Церквей и исчезновения с карты мира христианских стран. Примеров же противоположного свойства – восстания из пепла практически сломленной, едва не ушедшей в небытие Церкви история не знает. Божиим промышлением наша Церковь оказалась в поистине уникальном положении, неведомом христианам прошлых веков.
Одна из особенностей этого положения – во множестве обращающиеся к Церкви люди. Само по себе это не новость для христианской миссии – и апостолы стояли перед лицом целой вселенной, и пастырям времен крещения Руси также надлежало нести слово Христовой Истины многим народам. Принципиально новым является то, что почти никто из приходящих сегодня к церковным стенам людей не представляет собой белого листа в религиозном отношении и, что важнее, в отношении знакомства с православной верой, с кругом священного. Многие из этих людей крещены в детстве, кто-то хранит воспоминания о благочестивой жизни своих дедов и прадедов. Самое же главное – несмотря на десятилетия безбожия, христианские ценности, по крайне мере нравственные, на протяжении многих лет определяли жизнь советских людей, их повседневное поведение; христианское наследие сохранялось в культурном богатстве нашего народа, в творческом подвиге лучших его сынов, в священных камнях стен. Даже сам русский язык хранил и по сей день хранит в себе глубокие и отчетливые свидетельства подлинной церковности многих поколений. Тем не менее, ясное представление о вере Церкви, о ее служении, о богословском смысле ее Таинств и священнодействий сегодня является достоянием немногих в абсолютном исчислении людей. Вот в таком "разобранном" состоянии многие наши соотечественники приходят к церковной ограде.
Такое положение предполагает два возможных пути церковной миссии. Один из них, на первый взгляд, простой и потому многим даже сегодня представляющийся оптимальным, заключается в возвращении к некоторому идеалу церковной жизни, запечатленному в прошлом. Образы этого идеала, пусть фрагментарно, хранит память народа; на этот идеал, пришедший к нам на страницах репринтных и зарубежных книг, с жаром взирали воцерковлявшиеся в 80-90-е годы минувшего века наши братья и сестры. Наконец, некоторые черты этого идеала явственно присутствуют и во многих особенностях современной церковной жизни (см. выше). Однако опыт последних полутора десятков лет показал, что такой путь – путь в никуда; мечты о построении Святой Руси образца 1380, 1551, 1613 ... 1903, 1913 года (нужное подчеркнуть) оказываются, по-видимому, бесплодными, если, конечно, не ставить себе целью превратить церковную жизнь в сборы ролевиков или исторических реконструкторов. Более того, и это самый главный урок попыток строить свою церковную жизнь по лекалам безвозвратно ушедшей в прошлое народной религиозности: расширенная до неопределенности область священного, оказывается, может стать искушением, уводящим в ложную перспективу. Вместо деятельной христианской жизни в новой исторической обстановке эта перспектива принесет суетные размышления о том, как должно поступать с упомянутой выше скорлупкой. Такой путь при всем его кажущемся внешнем благообразии есть путь смерти.
Есть и путь жизни – разъяснять приходящим к церковным стенам богословскую сущность совершаемых Церковью Таинств и священнодействий, не обременяя их излишними и слишком человеческими по происхождению условностями нашего церковного бытия, не позволяя нашим братьям и сестрам остаться в параличе неофитского испуга. Потому что, к сожалению, бывает так, что состояние испуга и почти суеверного страха надолго сродняется с человеческой душой. Такой недообратившийся христианин может очень хорошо усвоить этикет поведения в обществе верующих, может выучиться искренне говорить спаси Господи и простите-благословите; он может с жаром призывать вернуть крест на Святую Софию. Но его жизнь в Церкви за долгие годы испуга перед священным может так и не начаться.
P.S. А как же быть с древним кружевом?
Необходимая встреча с богатством церковной и околоцерковной культуры все равно рано или поздно произойдет, если состоится жизнь человека в Церкви. И только в этом случае это кружево не станет для человека паутиной, а напротив, обогатит его, станет источником сил, мудрости и радости.
Но это уже другая история
Источник: Богослов
