Мысль как самый опасный продукт

160 лет назад один человек прочитал друзьям вслух письмо другого человека. И через год вот что приключилось с чтецом: "Суд находит подсудимого N виновным в том, что он, получив копию письма NN, читал это письмо в собраниях и передал его для списания копий... А потому суд приговорил N за недонесение о распространении преступного письма NN... лишить чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием".

Так вот и расстрелять? Расстрел заменили каторгой уже тогда. Но теперь, в наше просвещенное время, конечно, все изменилось. За слова в цивилизованном мире всех прав не лишают. Да только так ли это?

Покойный Роберт Фишер только успел заявить, что бомбардировки Югославии и оккупация Палестины – преступления, как его лишили всех прав, премий, гонораров, документов, объявили помешанным и упрятали в тюрьму. Что твой Чаадаев, право слово... Чаадаев Россию не любил полтора века назад, Фишер проклял Америку сейчас. Обоих объявили опасными безумцами. С той только разницей, что Чаадаев сам себя заключил под домашний арест на год. А Фишера до смерти ловили все полиции мира. Вот такой прогресс правосудия.

К слову, преступное чтение письма 160 лет назад совершил Федор Достоевский. Читал он письмо Белинского к Гоголю. Судебное решение – великолепный образчик отечественного правосудия.

Теперь писем Белинского в школе не проходят. Достоевский был запрещен с 20-х годов до 50-х. За что именно Достоевский попал на каторгу, детям понимать все сложнее. Трудно им понимать и то, что Александра Солженицына укатали на 10 лет в ГУЛАГ всего лишь за частное письмо другу с сомнениями в действиях власти.

Но еще труднее понимать, почему за мысли в XIX веке давали 4 года, в XX – 10, а в XXI навсегда вычеркивают из списка живых.

Все меньше мыслящих людей вообще убеждены, что за слово нельзя никого судить, сажать и казнить. Что недонесение и "умысел через намерение" – не преступление вовсе, а уловки для массовых или "ограниченно массовых" репрессий.

Действительно, массовые ли это репрессии – тысячи ни в чем не повинных граждан других стран, пропущенных без суда и следствия через тайные и явные тюрьмы ЦРУ? Ни один из зэков не выведен на процесс. Вся вина в том, что имярек оказался в точке Х в час Ч. И в том, что имярек исповедовал не американский вид христианства, а "такую религию, как ислам", выражаясь словами Буша. То есть читал не Библию, а Коран. В тюрьму его – за слово, за мысль, как опасного преступника. Повторяю: ни один заключенный так и не выведен на процесс – то есть сидят за инаковость. И общественность не ропщет, а согласно кивает: да, какие опасные люди, ведь у них мысли другие...

Но вернемся к проблеме запретительных мер.

Когда-то в советские времена за книжку Солженицына, перепечатанную в четырех копиях, можно было огрести. Много не давали, но на карандаш брали. И вот мы дожили до времени, когда снова появились запретные авторы, книги, газеты, фильмы и даже песни. Их авторам, их слушателям и распространителям готовы давать сроки – и нешуточные.

Вот смотрите: что ни год, список запрещенных произведений в России множится. Тихо, под занавес 2007 года он уже распух до 62 названий.

Этот список – довольно занимательное чтение. Там нет ни одной известной массовому читателю книги. Нет там сочинений Гитлера, изданного большевиками с предисловием Радека и переизданного в наши времена. Зато очень много удивительных произведений, поражающих своими таинственными и вычурными названиями. Например, загадочные "информационные материалы" статьи "Давайте сдохнем" газеты "PARA BELLUM" # 9 за декабрь 2005 года. Или "информационные материалы" статьи "Апофеоз прелюдий" той же газеты от того же числа. Два года неленивые челябинские судьи изучали эти тексты и сочли их экстремистскими.

Новороссийские блюстители закона запретили некоторые номера газеты "За Русь!", удмуртские – газету "Дивизия" и "Ижевская дивизия", башкирские – книгу "Демократия – система безверия". Кто бы вообще узнал обо всем этом опасном чтении, кроме узкого круга друзей авторов, если бы "Российская газета" на всю страну не публиковала списки?

Любопытно было бы взглянуть на работы некоего Вострякова. Его палитра широка – от "Что делать", "Кабалы" и "Кабалы-2" до "Правды о происхождении Иисуса Христа и Девы Марии". Ульяновский суд положил предел тиражированию его творчества, а то бы, конечно, страна не прошла мимо.

Есть в этом списке и фильм "Вечный жид", и музыкальные композиции рок-музыкантов, воспевших то ли порядок, то ли белое безмолвие.

Самый главный хит списка по-прежнему "Письма Рады земли Кубанской духовно-родовой державы Русь".

Все было бы достаточно смешно, если бы подавляющее большинство названий не относилось к богословской или назидательной исламской литературе. Достаточно найти (или подкинуть при обыске) фрагмент любой книжки – и срок готов для любого дворника или пекаря. С такими уликами он и его соседи, родные, друзья – экстремисты с умыслами.

В запретном списке 14 книг турецкого богослова Саида Нурси. Он раздражает цензоров своим турецким происхождением, мнимым пантюркизмом, хотя и курд. Есть там памятник XVIII века "Книга единобожия": раздражает, видимо, тем, что автор – реформатор ислама. Был против посещения могил и почитания реликвий. Савеловский суд Москвы не потерпел такого вольнодумства.

Есть там и книжка, по-настоящему полюбившаяся начальству ГУИН для распространения среди зэков ради их морального перевоспитания, – "Личность мусульманина в том виде, который стремится придать ей ислам с помощью Корана и Сунны". Но ее взяли и запретили. А лежит она во всех крупных книжных магазинах...

Но и на этом не успокаиваются борцы с книжной мудростью. Некоторым не нравятся учебники иностранных языков. Ими всерьез занимаются эксперты. Другим не нравятся отвлеченные исследования о праздниках. И вот светский суд в Уфе который месяц решает, является ли крамолой призыв не праздновать день рождения пророка Мухаммеда...

Быль такова, что не верится иной раз, наяву ли все это или только нам снится.

И ни одного протеста – ни от интеллигенции, ни от творческих союзов, ни от объединений журналистов. Ни одного частного или коллективного письма. Ни одной акции недовольства – ни проправительственных сил, ни оппозиции, ни "наших", ни "других".

Против нравственной цензуры на ТВ поднялся целый хор. Стоит кому-то заикнуться, а не сократить ли пропаганду пива, так в сто глоток требуют свободы слова.

Против списков запрещенных книг – молчок.

А ведь на Западе эти перечни куда более обширные. Мы-то пока плетемся в хвосте демократии. Так что наши списки будут шириться, а сроки – устрожаться.

В странах торжествующей демократии одно слово о запретном – и ты уже без работы. Ты – нищий, без пособия, без страховки, семья бросит, дети отрекутся, Интерпол тебя ищет. Ложись и умирай... Немецкий историк только лекцию прочитал по нюрнбергским документам – 4 года тюрьмы. Германская дикторша только ляпнула, как много рожали немки еще каких-то 70 лет назад, – и где она теперь? В освобожденной Украине за рассуждения об истории 30-х годов вот-вот начнут давать срок. Во Франции поди попробуй порассуждать о фальшивых документах по армянскому геноциду.

В чем-то судьи прошлого были честнее: думаешь – значит, будь готов к расстрелу. Ведь мысль – по-прежнему самый опасный элемент человеческого пространства.