Затишье на Кавказе?

На Северном Кавказе тишина. Никто больше не требует независимости. После краха ичкерийского дела любой сепаратизм представляется неуместным. Почти во всех республиках сменились президенты. Все они прошли испытание на лояльность Центру. За них поручился бывший представитель президента в Южном Федеральном округе Дмитрий Козак, карьера которого идет по нарастающей, и который обладает счастливым даром сочетать качества политика и менеджера.

По справедливому замечанию журналиста-аналитика Ивана Сухова, Козаку "удалось сделать почти невозможное – заставить людей поверить, что российский чиновник способен разговаривать с людьми, не брать взяток и решать проблемы". Это породило у местных жителей, пусть и очень робкую, надежду, что центр не бросил их окончательно на произвол республиканского начальства.

Пошел на убыль так называемый ваххабизм. Хотя исламский радикализм никогда не исчезнет. Тем более, что условия для его существования сохранятся, ибо сохраняется повод для социального и политического протеста.

Удались в целом парламентские выборы. Местные чиновники обеспечили Москве (и себе) необходимые "сверхпроценты", в том числе в Дагестане, прославившимся еще в 1996г. прозюгановским вольнодумством (тогда на первом туре за главного коммуниста проголосовало 63%).

Поговаривают об улучшении экономической ситуации. Честно говоря, тот, кто ненароком посетил Северный Кавказ после длительной в 5-6 лет паузы, в самом деле, согласится, что внешне обстоятельства жизни изменились к лучшему.

И все-таки, если попытаться взглянуть на ситуацию в регионе поглубже и почестнее, то станет ясно, что здешняя тишина и стабильность обманчивы.

Лояльность элит Москве отнюдь не означает заведомую любовь к ним населения. Не говоря уже о тотальной коррупции, произволе силовиков, власть не любят уже потому, что она устраняется от решения бытовых проблем (тому свидетельство хотя бы недавнее отключение тепла в Дагестане). А организация ею на декабрьских выборах 100-процентной любви к "Единой России" выглядит унизительной для кавказцев даже на фоне общероссийского равнодушия.

Это – факт совершенно очевидный, который оспаривается лишь в заказных газетных публикациях и глянцевых официозах. Где-то новым республиканским властителям верят больше (в Кабардино-Балкарии Арсен Каноков популярнее бывшего президента Кокова), где-то меньше (в Карачаево-Черкессии Мустафе Батдыеву никогда не простят преступление его зятя), а где-то и вовсе не верят.

На этом фоне 60 осетинских процентов за "Единую Россию" смотрятся достойнее, и верится в них больше, чем в прочие административные восторги. Скандал с липовыми голосами в Ингушетии тому подтверждение.

Замечу, правда, что даже самое отчаянное верноподанничество при новом президентско-премьерском режиме не гарантирует того, что после мартовского "конкура" все северокавказские президенты усидят в своих креслах.

Есть свои специфические трудности и в отношениях между федеральным центром и Чечней. С одной стороны, между президентом РФ Путиным, его неизбежным преемником Медведевым и Рамзаном Кадыровым установлен полный контакт. Однако чеченский вождь не отказался от идеи неординарности Чечни по сравнению с другими субъектами Федерации. Настаивая на особом положении вверенной ему республики, Кадыров претендует на невиданную доселе самостоятельность, в том числе в таком чувствительном вопросе, как контроль над двумя добываемыми в Чечне миллионами тонн нефти; его сердит присутствие при нем федералов-силовиков, которые, в свою очередь, также не испытывают перед ним ни пиетета, ни восторга. Скорее всего, ничего принципиально не изменится и после прихода к власти нового президента (если конечно на мартовских выборах не победит Зюганов).

В то же время именно "завязанность" обоих (текущего и грядущего) российских лидеров на Кадырове делает федерально-чеченские отношения уязвимыми. Если, например, по той или иной причине Кадыров окажется не в состоянии выполнять свои функции, то ситуация в республике может измениться непредсказуемым образом и поставить в тупик уже привыкший к своему ставленнику Кремль.

Согласимся, что в целом северокавказским вождям изнутри вроде ничего и не угрожает – общество не в силах требовать что-либо от своих правителей, и с этой точки зрения, регион принципиально не отличается от остальной России. И тем не менее, если где-нибудь в "Усть-Константинополе" на выступление обманутых вкладчиков, борцов против точечной застройки и отставных майоров можно наплевать, а то и придавить их, то здесь "марш раздраженных" настораживает и даже может испугать. В Москве уразумели, что если недовольство затянется, то рано или поздно над толпой взовьется зеленый стяг. Тем более, что протестно-политический ислам никуда не пропадал, его бережно хранят в сундуках, как берегли советское знамя молодогвардейцы. И условия для социального протеста остаются, а их обрамление в религиозную форму своей актуальности не утрачивает.

К тому же регион, прежде всего его восточную часть (Дагестан, Чечню, в меньшей степени Ингушетию) захлестнула вторая волна "реисламизации". Эта волна отмечена сразу тремя обстоятельствами. Во-первых, ее ведущей силой является традиционный ислам; во-вторых, этот самый традиционный ислам оказался сильно политизирован; в-третьих, реисламизацию всячески поддерживает, а порой и инициирует светская власть. Более всех прочих в этом преуспел Рамзан Кадыров, последним шагом которого в этом направлении стала угроза прикрыть местные телеканалы, буде они откажутся крутить религиозные передачи. В Чечне и Дагестане сложился занятный симбиоз религиозной и светской власти, дополняющих друг друга на ниве инкорпорации религии в общественную и политическую жизнь.

Традиционалисты, приверженцы мюридизма все легче находят общий язык с теми, кто долгие годы числился по ведомству "ваххабизма". И те, и другие выступают за возврат к шариату, едины в отвержении глобализации, солидарны в оценке ситуации на Ближнем востоке, в Ираке и Афганистане.

Так или иначе, но федеральная власть, ее идеологи, а заодно силовые структуры, попадают в щекотливое, двусмысленное положение: как реагировать на усиление религиозной идентичности, которая де-факто может соперничать с идентичностью гражданской, в отдельных случаях даже выглядеть более выигрышно?

Как отмечалось, рост исламской идентичности более характерен для восточной части региона. Но ведь примеры заразительны. Демонстрационный эффект может проявиться и в других частях Северного Кавказа. Тем более, что феномен ретрадиционализации имеет место по всему региону. Традиция восстанавливает свою роль в социальных отношениях. Одни считают, что это плохо, ибо традиционность сдерживает модернизацию, тормозит вертикальную мобильность, делает общество более консервативным и косным. Другие полагают, что традиционализация не является априорным препятствием на пути развития. Она, хоть и задерживает его, зато делает более мягким, так сказать, "нешоковым" и к тому же способствует соблюдению норм социальной справедливости.

Но, как бы то ни было, архаизация общества становится одной из причин, по которой наиболее энергичная и образованная часть молодежи покидает родные пенаты и стремится искать лучшей доли на стороне. Я имею в виду не вызванную безработицей обычную миграцию, но известную в 60-70-е по Африке, а ныне по России и бывшим советским республикам, утечку мозгов.

Реальные цифры этой миграции не известны. Но достаточно порасспросить друзей и знакомых, чтобы понять, что отток образованной, перспективной молодежи приобретает характер регионального бедствия.

Кстати о статистике. Именно по причине ее отсутствия, то есть невозможности получить реальные цифры, чрезвычайно трудно рассуждать о состоянии местной экономики. Как выразился один профессионал, к которому я обратился за консультацией, в Ингушетии "экономики нет", в Дагестане – "почти нет", в остальных республиках дела немногим лучше. На мой вопрос, а как же публикуемые цифры? Последовал ответ – они сродни данным о последнем голосовании. Северокавказская статистика похожа на туркменистанскую при Сапармураде Ниязове.

Но, предоставим экономику экономистам, тем более, что если бы стабильность определялась только развитием, так сказать, народного хозяйства, то на Северном Кавказе ее (стабильности) вообще бы никогда не было.

Есть, однако, другие более опасные опасности. В регионе сохраняются конфликтогенные зоны и просто конфликты. Самый серьезный из них – осетино-ингушский. Если решение этого конфликта не будет найдено, то он обострится, в него могут быть прямо или косвенно вовлечены "посторонние силы". Чечня предлагала помощь президенту Зязикову по наведению порядка в его Ингушетии. Не так давно озвучивалась идея воссоздания Чечено-Ингушетии. Вот интересно, как тогда будут складываться отношения между этой гипотетической пост-постсоветской республикой и ее соседями?

А, оглядываясь вокруг Пригородного района, невольно натыкаешься взглядом на Южную Осетию, формально остающуюся частью соседнего иностранного государства Грузии. Расстояние между осетино-ингушским и юго-осетино-грузинским конфликтами исчисляется десятками километров. Краткость этого отрезка является неким символом нестабильности уже на всем Кавказе.

Много существует различий между Южным и Северным Кавказом, но чем обе его части похожи, так, это перманентной напряженностью. И где гарантия, что вспышка одного конфликта напрямую или косвенно ни спровоцирует обострение другого? Любое насилие в Абхазии аукнется на Северном Кавказе, где найдется немало желающих прийти на помощь самопровозглашенной республике (российские власти наверняка не будут чинить препятствия волонтерам). Если же Москва вдруг проявит мягкость в отношении Тбилиси, то может и подрастерять уважение, например, среди черкесских сограждан, симпатизирующих абхазским "братьям".

Остается только гадать, как отразится на Северном Кавказе возможная война в Нагорном Карабахе, которой время от времени пугают друг друга Ереван и Баку.

Порой возникает чувство, что нынешняя все же стабильность на "большом" Кавказе подвешена на 3-4 разной толщины бечевках и, оборвись хотя бы одна из них, с большим или меньшим интервалом могут лопнуть вслед за ней и все остальные.