Под защитой княжеского меча

Проект "Следы минувшего" в Историческом музее

Исторический музей начал новый выставочный проект "Следы минувшего. Сокровища отечественной истории из музеев Российской Федерации". Иначе говоря, главные реликвии, главные "хиты", как сейчас модно говорить, будут прибывать на двухмесячные гастроли на Красную площадь.

Уровень современного музейного дела требует, конечно, не простого показа – весьма желательно, чтобы представляемые экспонаты были как-то связаны между собой, являя некую композицию, пусть даже весьма не-

ожиданную. Именно так и вышло с первой парой реликвий – мечом псковского князя Довмонта и жардиньеркой из дворца князя Юсупова. Хронологически между ними – более пятисот лет. Вполне достаточная дистанция, чтобы проиллюстрировать, пусть и не слишком многочисленными штрихами, как изменилась за это время жизнь родовитого европейского аристократа.

Князь Довмонт, родом литовец, на родине звавшийся Daumantas, пришел "конно, людно и оружно" во Псков, поссорившись с родственниками, в 1266-м. Был крещен в православие под именем Тимофея и правил Псковом в течение 33 лет. Правил – в те времена по преимуществу значило "защищал". Прославился князь, правда, не только победами на поле брани – самая старая часть Псковского кремля, вход в который ныне украшает многократно увеличенная копия выставленного в Москве меча, зовется Довмонтовым городом.

Меч, ставший со временем главной святыней города на реке Великой, очевидно, принадлежал Довмонту и до пришествия на Русь. Внешне реликвия выглядит довольно просто: меч с короткой рукояткой и удлиненно-треугольным клинком, имеющим в середине продольное выступающее ребро. У рукоятки – отчетливо видимое клеймо, подтверждающее иноземное происхождение оружия – так называемый "пассауский волчок". Такие ставили на свои изделия мастера верхнедунайского городка Пассау. Внимательный глаз заметит также, что меч вовсе не был только украшением при доспехах хозяина. Весьма выразительные царапины и зазубрины на лезвии свидетельствуют о неоднократном участии его в битвах, последняя из которых состоялась за несколько месяцев до смерти Довмонта. Он, по свидетельству летописца, "не терпе обидим быти"... А после смерти князя меч сделался своего рода символом власти, и приглашаемых князей торжественно препоясывали Довмонтовым мечом в соборе Святой Троицы.

Но шли века, меч великого воителя упокоился в ризнице древнего собора, и в конце концов подданный монарха получил возможность – о таком в средние века и мечтать было нельзя – самому выбирать: где служить или же не служить вообще. Тянуть лямку в военной или статской службе или же жить в свое удовольствие в своем имении. Князь Николай Борисович Юсупов (1751 – 1831) от службы не бегал – был послом в Пьемонте, выполнял важные дипломатические поручения императрицы, ведал Мануфактур-коллегией и уделами. Словом, как сказал о нем Пушкин, "искал возможного, умеренно проказил". Прожив за границей почти тридцать лет, удивительным образом соединял в себе черты просвещенного европейца и широкого душой русского барина. А значит, доказывал соседям и гостям свой авторитет и значение в обществе не оружием, как когда-то, а последними европейскими новинками. "Стараться заводить, чтобы все было лучше, нежели у других", – говаривал Юсупов.

Жардиньерка (от французского "jardin" – "сад") из имения Юсуповых Архангельское – как раз из таких. Искусствоведы важно объяснят, что такие диковинки были первыми "вестниками" нового стиля – ампира, а простому зрителю просто любопытно поглядеть на весьма сложной конструкции этажерку, соединяющую в себе цветочный горшок, клетку для певчих птиц и... аквариум. Причем последний значительно превосходит все остальные части "этажерки" по высоте.

И в Архангельском жардиньерка, сработанная по французским образцам русскими мастерами, занимала весьма выгодное место – в Северном зале Юбера Робера, замыкавшем анфиладу первого этажа. Вокруг были полотна с пейзажами и романтическими руинами, за окном – роскошные усадебные сады. "И стройные сады свидетельствуют мне, что благосклонствуешь ты музам в тишине". Пушкин, любезно принимавшийся в Архангельском, жардиньерку, конечно, видел и мог вдоволь размышлять – под щебет какой-нибудь экзотической птахи – о понятных одному ему превратностях времен...