"Русская Германия": Антон Тесленко. Kopftuch – платок, косынка

Спор вышел из-за платка. Не из-за идеи платка и не из-за платка как феномена. Ссорятся из-за вполне конкретного платка голубого цвета. И платок этот до сих пор покоится на вполне конкретной голове, вернее, обвивается вокруг головы. Голова принадлежит тридцатилетней женщине по имени Ферешта Лудин. Родилась госпожа Лудин в Афганистане, но жить предпочитает в земле Баден-Вюртемберг, где преподает немецкий и английский в начальной школе. Вернее, хотела бы преподавать. Земельное школьное ведомство не позволяет ей даже приближаться к потенциальным ученикам из страха, что их мозги подвергнуться основательной промывке. Не пугайтесь: госпожа Лудин не агент секретных служб, не обезумевший психиатр и не адепт арабской гностической секты. Просто она мусульманка. И, как положено мусульманке, никогда на людях не снимает этот самый платок нежно-голубого цвета. Не снимает она его и на уроках. В этом-то и суть спора. Баден-Вюртембегрцы вовсе не против того, чтобы эта дама носила свой красивый платок. Она может носить его где угодно: в кино, в кафе, в бане, в магазине подержанных игрушек. Но не во время урока в школе. Потому что созерцание учительской головы, увенчанной платком, может вызвать самые неадекватные реакции в сознании малолетних учеников. И они что-нибудь не то выучат.

Этот спор, как кикимора, притаившаяся в зарослях тростника на болоте, тихо булькает уже не первый год. За пять лет голубой платок превратился в страшное оружие. Его видели всюду: в обычном суде, в административном суде. А сейчас его занесло аж в конституционный суд в Карлсруэ. Чем-то история с «боевым платком» напоминает другую, куда более давнюю историю – о большой драке между двумя народами, развязавшейся из-за одной прекрасной дамы. Сторонники обеих партий годами рубили друг другу головы, со временем слегка позабыв, из-за чего вышла ссора. Истинный смысл спора о «боевом платке» тоже слегка потерялся. Но спорят все равно.

Афганку осудила даже знаменитая феминистка Алиса Шварцер. Она написала во «Франкфуртер Рундшау», что дискуссия о том, может ли учительница носить платок – знак неправильно усвоенного понятия толерантности.

Профессор права Фердинанд Киршхоф считает, что платок любого цвета нарушает одну из главных заповедей демократии – государство должно придерживаться нейтрального мировоззрения. Школа – не место для религиозной самоидентификации. А желание носить платок на уроке – признак неудавшейся интеграции. Психологи утверждают, что дети так ранимы и чувствительны, что повлиять на них может даже учительница на уроке, тем более, накрутившая на голову платок.

«В этот момент они не знают, кто стоит перед ними: учительница или правоверная мусульманка». Все верно. Но точно так же несчастные дети не имеют ни малейшего представления, кто перед ними, учительница или: воинствующая феминистка, фанатичная (вот снова это слово!) поклонница группы «Клуб кавалера Глюка» или мужчина, который лишь по какому-то нелепому недоразумению томится в женском теле. Учительница без платка, но с крестом на шее неминуемо склонит восприимчивые детские умы к христианству, учительница без платка, без креста и без Магендовида низвергнет бедняг в пучину атеизма, злобная уродливая старая карга, у которой всю ночь ныл зуб, навеки сделает своих учеников мизантропами.

«Дети, – говорит Ингеборг Ляйненбах, придворный психолог Штуттгарстского школьного ведомства, – существа восприимчивые». Женщина в платке может вызвать у бедняг самую неадекватную реакцию. «В худшем случае, – вдумайтесь в формулировку, – в худшем случае они перейдут в веру учительницы».

Моим глазам открывается чудовищная картина. В гимназии имени Авраама Линкольна где-нибудь в Аксенкрульзингене заканчиваются уроки. Радостно вереща, на улицу выбегают упитанные розовощекие дети. О, ужас! Все они в головных платках. Причем вне зависимости от пола и возраста.

Напоследок хочу рассказать о моем горьком опыте унификации. Дело было так. Году в восемьдесят седьмом я учился в школе. Я был дитя. Кажется, именно в тот год отменили школьную форму. То есть не отменили вовсе. Отныне мы были совершенно вольны в своей, как бы это назвать, самоидентификации.

Столь серьезную перемену необходимо было осмыслить. Менялась не только внешняя сторона жизни, но и сама ее суть. Требовалось найти какую-то деталь будущего гардероба, которая емко символизировала бы начало новой эры. Кто-то предложил джинсы. Именно! Джинсы – вот единственный и неповторимый символ, нет, скорее даже метафора свободы, как нам тогда представлялось. Договорились, что на следующий день все придут в джинсах – по возможности, в синих. «Но хуже «Ли» ничего не надевать!» – потребовал какой-то эстет. Все с готовностью согласились не надевать ничего хуже «Ли» и разошлись. Я был окрылен. Я парил, я летел домой на внезапно распахнувшихся за дебелой спиной крыльях свободы. Дома меня ждал мой первый культурный шок.

Я вспомнил, что у меня нет джинсов. Ни лучше «Ли», ни хуже. У меня нет ровным счетом никаких джинсов – даже презренного черного цвета. Я был раздавлен. В тот день я проникся непомерным уважением к тому тоталитарному уму, в котором впервые возникла мысль о единой форме.

Не знаю, как Конституционный суд, а я – за единообразие. Пусть все без платков! Или все в платках.

"Русская Германия", 16 – 22 июня 2003 г.
[оригинал статьи]