В посках правды

31июля 1968 года в политзону ЖХ 385/11 (поселок Явас, Мордовской АССР) прибыл большой этап. Кажется, человек тринадцать и все подельники, все по одному делу. Все были осуждены Ленинградским областным судом по статье 70 УК РСФСР ("Антисоветская агитация и пропаганда") за участие в самой крупной нелегальной организации послесталинского времени – ВСХСОН. Четыре руководителя Всероссийского социал-христианского союза освобождения народов – Огурцов, Садо, Вагин и Аверичкин были осуждены по другой, 64-й статье ("Измена Родине") и двое из них (Вагин и Аверичкин) уже находились на 11-м лагпункте с апреля месяца. А сам руководитель И.В. Огурцов и его первый заместитель М.Ю. Садо были этапированы в тюрьму, во Владимир.

Среди прибывших в тот день я сразу выделил Леонида Бородина и Владимира Ивойлова, оказавшихся моими полными единомышленниками, с традиционной русской идеологией: "Бог, Царь, Россия". Впрочем, в беседах с Бородиным я почувствовал еще и особый упор на философские или метафизические обоснования. Беседовать пришлось не так долго: через 2 месяца, 5 октября 1968 года я сам освобождался по концу своего семилетнего срока. ВСХСОН-овцы устроили мне шикарные проводы. Леонид Иванович пел под гитару.

С тех пор прошло 35 лет. Бородин отсидел полностью свои шесть лет и вышел на волю, чтобы затем, спустя 9 лет, сесть снова. Повторно (за издание православно-патриотического журнала "Вече") сел и я. Много ли было в послесталинский период лиц, сидевших дважды по политическим мотивам? Дважды попадали за проволоку украинские самостийники Черновол, Лукьяненко, поэт Стус, еще несколько человек из малороссов, один литовец (боюсь ошибиться в написании фамилии), Паруйр Айрикян, российские демократы Пименов, Буковский, Гинзбург, так называемые "самолетчики" Кузнецов, Федоров, Мурженко... Из русских почвенников (или, как сейчас говорят, национал-патриотов) сидели дважды только мы с Леонидом Ивановичем. Двое за хрущевско-брежневскую эпоху. Ведь, что такое дважды? Это значит, что не "ошибка", не дурь молодости, не случайность, а что-то другое. Что? Мы с ним ровесники, он родился в апреле, я – в августе 1938 года. Оба – дети школьных учителей. (И у обоих в детстве был отчим). Оба считали главным в жизни работать на Россию.

Вот почему его автобиографическое повествование "Без выбора", опубликованное в журнале "Москва" (№№ 7, 8, 9 за 2003 год), стало для меня поводом обернутся, спросить самого себя: так ли жил и так ли поступал и нужно ли было это все? "Без выбора" – удивительно точное название. Нет выбора у человека, нет альтернативы. Есть заданность, долг, есть веление свыше, голос внутреннего духа. А, может быть, такие, как мы – просто уроды, спрашивает Бородин самого себя. Может быть, нашим критикам, нашим обвинителям и нашим клеветникам виднее. У ни ведь и кликуха наготове – "фанатик".

В 1955 году, в 17 лет, Бородин, окончив десятилетку, поступил в спецшколу МВД. У него над койкой в общежитии висел портрет Сталина. И вдруг – секретный доклад Хрущева на XX съезде КПСС. Со своим другом Володей Ивойловым они решают главный для себя вопрос: что же теперь будет со страной? Страна была на первом месте, важнее всех личных интересов. Автор пишет: "Когда, чуть позднее, в полном смысле заболел идеей правды, заболел настолько, что ни о чем ином и думать не мог, тогда решил для себя, что – урод! И надо жить, поступать и действовать соответственно этому врожденному уродству. Надо искать себе подобных – не один же я такой, искать и что-то делать, потому что если ничего не делать, то – подлость, трусость, лицемерие, бесчестие, наконец!". Бородин и Ивойлов покидают школу МВД. Леонид Иванович поступает на истфак Иркутского университета, но уже на первом курсе был привлечен по делу об антисоветском кружке. Молодые люди пытались "докопаться до полной правды в культе личности". Потом был Норильск, где вокруг юного искателя правды работали тысячи бывших зэков. В 1965 году, с блеском сдав кандидатский минимум по истории философии в Иркутском университете, двинулся в Ленинград-Петербург, где сразу окунулся в атмосферу молодежных дискуссий и споров. "Великий суррогат веры – социализм – истекал из душ по каплям". Но что характерно. Хотя социализм и изживался, но отнюдь не изживалась вдохновенность, с которой эта красивая утопия захватила мир и души людей. "Потому тогда, в шестидесятых, – подчеркивает Бородин, – не наблюдалось того душевного маразма, столь характерного для времен нынешних". В поисках истины, перелопачивая труды Хайдеггера и Кьеркегора, Ортеги-и-Гасета и Габриеля Марселя, разведчики истины 6О-х годов, наткнулись на русскую философию рубежа веков. Обнаружили свет в конце туннеля. Конечно, можно предъявлять немало претензий к русским религиозным мыслителям типа Бердяева, но в условиях богоборческого государства "мы получили, – отмечает автор, – поначалу пусть только "информацию" (мы – мы позавчерашние комсомольцы-атеисты) о подлинной земле обетованной – о вере, о христианстве, о Православии и о России-Руси".

С этими взглядами директор сельской школы в Лужском районе Ленинградской области и вступил в подпольную организацию ВСХСОН, основанный Игорем Вячеславовичем Огурцовым.

Бородин замечает, что в годы так называемого застоя люди в массе своей научились жить по "не вере", все – от колхозника до члена Политбюро. Не верили в марксистскую утопию и тихо, спокойно жили. "На фоне многомиллионного "нового советского народа" мы и нам подобные, – пишет автор, – были выродки, уроды. Потому что нормальный советский человек по поводу своего неверия не рефлексирует. В том его особенность и неповторимость. В том же хранился громадный разрушительный потенциал", который и выявился в 1991 году. А кто же такие диссиденты? Повествователь перечисляет морально-психологические типы людей, оказавшихся в конфликте с умирающей советской структурой. Обиженные, притесненные, сопротивляющиеся борцы. И если обиженные сегодня часто вещают по СМИ о том, как тупые, злобные и коварные власти ущемляли его права и таланты, но тем не менее они все выжили и ныне устроены. А вот борцы чаще всего гибли, морально, да и физически. "Из них сегодня мы никого не найдем даже на дальних подступах к власти. На тусовках культурных элит их тоже не видать". Но зато на тех же элитных тусовках мы часто видим еще один тип, которых Леонид Иванович называет "проказниками". Сегодня они с азартом вещают телезрителям, как хитроумно сражались с цензорами и часто побеждали их, как умели находить покровителей в самом поднебесье, где-нибудь вблизи андроповских либералов. "Проказники" фрондировали, их вызывали в КГБ или партком, журили и те писали по заказу необходимые тексты или холсты. "Именно эта часть советской интеллигенции, по мнению Бородина, морально санкционировала самые дурные. самые злопоследственные события последнего десятилетия ушедшего века". Именно эти люди, добавлю, в октябре 1993 года призывали Ельцина не жалеть снарядов для депутатов Верховного Совета и особенно для детей и подростков, пытавшихся загородить телами парламентскую демократию.

А вот борцы, подлинные оппозиционеры советскому режиму – с ними все "просто: уехали, погибли, поумирали. Как это ни парадоксально прозвучит, но те, кого именую борцами, менее всего причастны к реальным событиям, потрясшим страну и государство". Т. е. советскую власть низвергли не диссиденты и не борцы, а собственная номенклатура, вдруг возликовавшая, когда на вершине советской пирамиды оказался предатель. Все скопом помчались предавать социализм, а попутно и государство.

17 октября 1965 года Бородин и его друг Ивойлов вдвоем праздновали свое вступление в подпольную антикоммунистическую организацию. Вождь социал-христианского союза Игорь Огурцов уже тогда понял, что "социализм не может улучшаться, не подрывая при этом своих основ". Т. е. любая гуманизация и либерализация режима приведет к его гибели. Социализм в ленинско-троцкистском виде, как он состоялся в России, может существовать только и исключительно в тоталитарной форме. Это предвидение Огурцова четко проверено теперь на практике: гласность и перестройка, объявленные Горбачевым при поддержке старцев из Политбюро, неизбежно привели к краху советской системы. Леонид Иванович вспоминает, что, вступая в ВСХСОН, они с Ивойловым не верили в победу, но готовы были стать смертниками, положить жизни свои в борьбе за Россию. В чем они были точно уверены, так это в том, что коммунистический бронепоезд сам по себе медленно и неотвратимо сползает в пропасть. И все бы ничего, пусть сползает, но ведь он тащит за собой "в мертвой хватке сцеплений российскую государственность – 1000-летний исторический багаж, захваченный фанатами марксистского хилиазма". После вступления в подпольную организацию, нацеленное на вооруженное свержение коммунистического режима, были два года жизни, наполненные "самым отчаянным и безрассудным смыслом". "Такой полноты проживания дней я не знал ни до, ни после".

Примерно за 30 лет до краха СССР этот крах был предсказан двумя критиками режима: Андреем Амальриком в его книге "Просуществует ли Советский Союз до 1984 года" (как близко от появления Горбачева на пирамиде) и Игорем Огурцовым. Один злорадно предвкушал грядущую катастрофу. Другой скорбел по поводу того, что советский режим, падая, потащит в бездну и Россию. Одновременно надеялся, что, может быть, за 10-15 лет организация ВСХСОН вырастет настолько, что создаст подпольную армию, которая перехватит власть и предотвратит катастрофу. В итоге прав оказался, к сожалению, Амальрик, а не Огурцов. Бородин отмечает трагизм личности Огурцова, предвидевшего катаклизм и "не сумевшего" его предотвратить. А кто сумел?

Следует подчеркнуть четко христианскую идеологию и программу ВСХСОН. Новая государственность мыслилась на трех принципах: христианизация экономики, христианизация политики, христианизации культуры. Какой контраст с теперешней реальностью, с теперешним социально-экономическим монстром, с криминально-космополитической системой!

У писателя-диссидента Александра Зиновьева есть книга "Зияющие высоты", описывающая страну Ибанию и живших в ней ибанцев – злобных, порочных по природе ублюдков, ненавидящих все человечество. Впоследствии критик "ибанцев" заявил, что все противники советского режима "метили в коммунизм, а попали в Россию". Бородин категорически отвергает подобную чушь: "Кто куда метил, тот туда и попадал". И еще: Леонид Иванович совершенно не приемлет похабщину в литературе, справедливо полагая, что те, кто ее употребляет ради якобы большей выразительности, просто не способны (не хватает таланта) выразится без мерзостей.

В жизни нашего правдолюба был эпизод, когда его политический наставник, принимавший от него присягу, один из руководителей организации или как бы дважды смертник, освободившись по концу срока, решил эмигрировать. Бородин был потрясен. Какой бездарный финал! Он пишет письмо отъезжанту, напоминает о долге перед Родиной и том, что "есть деяния в жизни, последствия которых вечны". Не убедил. Соратник уехал...

В главе "Девять лет облегченного режима" автор описывает волю после освобождения из Владимирской тюрьмы 18 февраля 1973 г.. Именно в этот период он сразу стал сотрудничать в журнале "Вече", прекрасно сознавая, что за это можно схлопотать срок. Жил он в тот период со свой женой в условиях крайней нищеты. КГБ умышленно делало так, чтоб и жену с работы уволить (по любой фантастической причине) и неисправившемуся зэку не дать работы. Мне лично это все до боли знакомо. "Лишь в конце третьего месяца поисков работы я, наконец, пристроился, – пишет инакомыслящий, – завхозом и по совместительству кладовщиком в петушковской санэпидемстанции с окладом 120 рублей, отчего счастлив был безмерно". На дворе был 1976 год. Только что обменяли Буковского на Корвалана. И в этот же период (когда лично я сидел по второму сроку в Мордовии) сотрудники КГБ проводили беседы с несогласными, предлагая выехать за границу либо дать хотя бы устное обещание не участвовать в "антисоветских" акциях. Леонид Иванович все эти предложения отверг. Он пишет: "Но тогда я еще не знал, что подобные собеседования проводить с большинством "инакомыслящих" всех сортов. Тем более, что большинство уехавших тактично умалчивали о предыстории своей эмиграции, объявляя себя изгнанными, выдворенными по политически мотивам, обретя, таким образом, многообещающий статус непоколебимых борцов с режимом".

Я согласен с мнением Бородина, что именно председатель КГБ русофоб Андропов вдохновил перевертыша А. Н. Яковлева на погромную статью против русофилов в "Литературной газете" в 1972 году. И именно Андропов способствовал не только карьере Горбачева, с которым был довольно близок, но и содействовал космополитической атмосфере в целом. "Сегодня для меня определенно ясно, – пишет автор повествования, – что именно Ю. Андропов – сознательно или нет, этого уже не узнать – продвинул прозападнический интеллектуальный слой на перспективные позиции, что известным образом сказалось на характере так называемой перестройки. Достаточно глянуть да послушать его, Андропова, бывшую "команду" – Арбатов, Бурлацкий, Бовин и прочие. Коммунисты? Антикоммунисты? Да ничего подобного. Образцовая команда циников". Цинику, увы, и осуществили переход от тоталитарного социализма к криминально-олигархическому капитализму. Как отмечает автор, секретари КПСС и комсомольские функционеры стали "полевыми командирами" Смуты.

Рассказывая о моем деле, о судебном процессе против журнала "Вече", Бородин проницательно обнаружил, что судей, а, следовательно, и чекистов, готовивших следственный материал, абсолютно не интересовало, какое отношение имеет патриотический, государственнический журнал "Вече", собственно, к интересам государства, к государственной безопасности. Их беспокоила только идеология, только мировоззренческое расхождение линии "Вече" с линией КПСС. А на государство как таковое, на интересы страны им было совершенно наплевать. И он итожит: "Идеологическая зашоренность и "припартийное" сомосознание по большому счету обрекли коммунистическое полицейское ведомство на роль "соучастника развала страны" и национальной катастрофы".

В годы, когда "правозащитники-демократы пачками выбывали на Землю Обетованную", чтобы "бороться" с безопасного расстояния, а нежелавшие выезжать, подобно Бородину, влачили нищенское существование, Леонид Иванович сблизился с великим русским художником И.С. Глазуновым. Последний был и моральной, и материальной опорой для многих патриотов. Илья Сергеевич, по свидетельству Бородина, "умел спать не более четырех часов в сутки". Все остальное время неутомимый сподвижник посвящал либо творчеству, либо общению с огромным, нескончаемым потоком людей. И в общении со всеми он преследовал исключительно "русские" интересы, т. е. интересы русской национальной культуры, русской идеи, русского сопротивления. Чиновнику из министерства образования подскажет, каких русских писателей и поэтов следует включить в школьную программу, другому деятелю объяснит необходимость сохранения памятников культуры, третьему порекомендует издать забытого русского историка.... И в то же самое время просвещает едва ли не каждого гостя редкими в то время книгами. Поистине, Илья Сергеевич Глазунов один сделал столько для русского дела, сколько могло сделать целое сообщество или движение. Он один сам по себе был целой партией. Мотором русского духа.

И тем огорчительнее, что его многолетний близкий друг писатель В. А. Солоухин, посвятив художнику целую книгу ( и на 90 %, пожалуй, объективную), в конце этой книги вдруг швырнул ложку дегтя, гаденькое "предположение", высосанное из пальца. Дескать, а не помогает ли он своей кипучей деятельностью Советской власти? "Предположение" у Владимира Алексеевича высказывает некий таинственный "монах" и кто поручится, что шептуна вдохновили не КГБ? У Солоухина, безусловно, есть большие заслуги перед русской культурой. Именно он почти первым в середине 60-х годов напечатал пронзительные "Письма из Русского музея" – зов трубы в советско-нигилистическом пространстве. Кстати, он и сам признает, что настоящим русским патриотом, русофилом его сделал И.С. Глазунов. Так что и упомянутые "Письма" вдохновлены (или даже продиктованы) Глазуновым. Но, к сожалению, уже тогда Л. И. Бородин споткнулся на странную солоухинскую фразу: "Такая икона может оказать честь любому современному интерьеру". Услышал бы такое Хомяков... И, отдавая должное Солоухину, как мастеру слова, Бородин пишет: "с тех пор и до конца его дней ни его православность, ни его монархизм я всерьез не принимал". Бородин, уже, будучи главным редактором журнала "Москва", отказался печатать роман Солоухина с грязным и абсолютно необоснованным домыслом, тем более, что помимо Глазунова, автор допустил столь же бредовый выпад и против давнего друга Бородина.

Увы, талантливый сочинитель сочинял и не такое. В. В. Кожинов был крайне возмущен другой книгой Солоухина "При свете дня", наполненной всевозможными вымыслами. Например, Солоухин утверждал, что когда арестовали министров Временного правительства, то, по приказу Ленина, "не мешкая ни часу, ни дня, посадили их в баржу, а баржу потопили в Неве" (В. В. Кожинов, стр. 161-162). Спрашивается, зачем понадобилась такая выдумка? Или нет других, действительно точных фактов злодеяний Ленина? А министры революционного Временного правительства, возникшего в результате преступного февральского переворота, были близки большевикам и духовно, и морально, даже числились порой в одних ложах. Фактически, как напоминает Кожинов, все 15 арестованных в Зимнем дворце министров были вскоре освобождены. Многие результативно сотрудничали затем с большевиками.

13 мая 1982 года Бородин был арестован вновь. На этот раз за свои художественные произведения, опубликованные за рубежом. А "несколькими месяцами раньше "хрустнул по всем позвонкам" один "единомышленник", чьи показания явились формальным поводом для моего ареста". Писатель понял, что поскольку де-факто его сажать не за что, органы КГБ готовятся "к мягкой, но всеохватывающей зачистке русофильских настроений". Доарестовывались последние оставшиеся на свободе русофилы, а прозападно-настроенных диссидентов уже выдворили по израильской визе. "Так бессознательно, на инстинкте вырождения, власть подготовила состояние идеологического вакуума, обеспечившего к середине 80-х торжество сил распада и разрушения". И когда, между прочим, грянул ГКЧП, никто в этом вакууме не встал на его защиту.

По мнение Бородина, "развал советской экономики начался не в так называемую эпоху застоя, а намного раньше, когда Хрущев легкомысленно посягнул на ударную трудармию Страны Советов – на ГУЛАГ!". Автор на собственном опыте убедился, что, например, Норильск, этот оружейный арсенал Советского Союза был создан трудом многих тысяч зэков: солдат и офицеров Красной Армии, побывавших в немецком плену, "остарбайтеров", угнанных в Германию, жителей оккупированных областей, "белоэмигрантов", "колосошников" (собиравших на колхозном поле колоски, капусту или морковь) и т. д., и т. п.. "Никакой самый ударный труд советских людей не давал такой "дармовой" себестоимости нужнейшие для страны продукции: угля, руды, золота, леса. За счет неслыханной разницы в себестоимости писатели получали гонорары, о каковых ныне тоскуют, ударники комтруда – льготные санатарно-лечебные месяца, партийные работники вторые зарплаты в конвертах". И как Соединенные Штаты Америки свое первоначальное богатство накопили за счет бесплатной эксплуатации негров на своих плантациях, так и ГУЛАГ, по мысли Бородина, был тем самым "эпизодом", без которого невозможны были ни воистину ошеломляющие успехи в промышленном развитии страны, ни Великая Победа, ни скорое послевоенное восстановление". И далее: "Когда-нибудь будет просчитана роль рабского труда в строительстве социализма, но и без подсчета она очевидна: база так называемой оборонки, столь обожаемой нынешними необольшевиками, создавалась ведомством ГУЛАГа...". Автор воспоминаний "Без выбора" признает, что тема – коммунизм и Россия – для него главная в жизни.

Хотелось бы остановится на важных замечаниях Бородина по поводу отношения культурного пространства, идущего с крайнего Запада. "Но, знать, что-то особое, неевропейское, почти инопланетное вызрело в недрах теперь уже исключительно американской цивилизации, и опошление сперва внутреннего культурного пространства, а затем агрессия пошлости...". Ритмы африканских племен, остановившихся в своем музыкальном развитии на планке каменного века, теперь раздражают, навязывают, истязают и насилуют миллионы американцев и европейцев. "Для негритянской культуры – это еще одна маленькая победа. Из этих маленьких и немаленьких побед вызревает планетарное поражение европейкой, в частности музыкальной культуры". И писателю представляется иногда, что псевдомузыкальный террор подчинил себе подавляющее большинство.

О русской литературе XIX века Бородин говорит о терзаниях писателя В. Н. Крупина, пришедшего к выводу, что русская литература в ее обличительном и нигилистическом плане подготовила все прелести XX века в России. Иначе говоря: подготовила революцию и диктатуру. Впрочем, так считает не один Крупин, но и известный русский мыслитель И. Л. Солоневич, да и наш современник Г.М. Шиманов. Последний считает: "Под предлогом правдивого изображения русской жизни наши писатели создали галерею идейных, нравственных и нередко даже физических уродов... Собакевичи и Ноздревы, Онегины и Печорины, Обломовы и Базаровы, Веры Павловны и Катерины Измайловы, Иудушки Головлевы и прочие антииконы..." (Г.М. Шиманов "Спор о России", Москва, 2003 г., стр. 200). И затем: "Нам, воспитанным в ложнорусском духе, не приходит в голову, что уроды послепетровской литературы, как и все их прототипы, это совсем не русские люди, а порождения западничества на русской почве. В Московской Руси, при всех ее несовершенствах, не было и не могло быть ни Онегиных, ни Обломовых, ни Маниловых" (там же, стр. 201).

Однако при всем очевидно отрицательном заряде большей части русской словесности мы не можем забывать неизменной духовно-нравственной основы этой литературы. Глубокий современный мыслитель А.С. Панарин пишет: "Настоящее сопротивление (иудейской большевистской идеологической машине – В.О.) пошло от великой национальной литературы". Когда были изолированы талмудисты-максималисты во главе с Троцким и народу было разрешено приобщится к сокровищам великой русской литературы, "случилось настоящее чудо: национальный гений Пушкина создал нацию". Недаром сегодняшние швыдкие в порядке реванша проводят бесстыжие шоу об "устарелости" Пушкина, реанимируя идеи Пролеткульта и Троцкого. Русский народ и его классики принадлежали к единой – православной – традиции, стержнем которой было единство истины, добра и красоты. "Знание, принимаемое нашей культурой, имеет сакральный смысл – оно связано с христианской энергетикой спасения и вне ее теряет всякое обаяние и всякий смысл" (А. С. Панарин "Православная цивилизация в глобальном мире", Москва, 2002 г., стр. 321-322).

В воспоминаниях приводится характерный для нашего времени случай: один общий знакомый (под псевдонимом "Николай") однажды вдруг объявил, что в результате изучения Священного Писания и Отцов Церкви "открыл-обнаружил чрезвычайное: что скоро, а именно 29 октября 1979 г., в 11 часов вечера Господь единым тайносвященным действием Своим "прекратит коммунизм", восстановит православную монархию", но почему-то передаст трон не потомку Романовых, как это заповедано Великим Московским Земским Собором 1613 г., а ему – безвестному монаху "Николаю" (так его зашифровал Бородин). Друзья были в большой тревоге за его психическое здоровье, попытались сделать все возможное, что бы ни случилось какой-либо беды с ним, но все, славу Богу, обошлось. Советский режим в тот день не пал и "Николай" успокоился, больше о свой задумке не вспоминал. Позже он был вполне адекватен, даже сообщал в редакцию журнала "Континент" русским эмигрантам, какой Осипов жуткий антисемит. Упоминаю об этой истории потому, что не только этот общий знакомый, но и целый ряд других известных мне лиц подвергались в разное время этой духовной болезни. Подчеркиваю: не психической, а – духовной. Иные – знаю – и по сей день носят в душе своей пламенное честолюбие подобного рода. Бедный "Николай Третий", выдававший себя на наших глазах за сына "спасшегося" царевича Алексея, умер не так давно от злокачественной опухоли в мозгу. С самозванством шутки опасные. Анна Ахматова предостерегала даже опасных слов на ветер не бросать, прежде всего, в стихах, в поэзии. А уж носить тайно в душе не божье по сути своей устремление опасно уже не только для здоровья, а более того – для собственного спасения. Не о себе любимом надо думать, не о своей роли в истории, а о России. Может быть, это духовная болезнь, сидящая в душах иных лидеров, является лишним тормозом к возрождению России. Господь видит всех насквозь. Зачем ему дарить нам монархию, если в трон готова вцепится дюжина честолюбцев?

В повествовании солагерника меня особенно тронул рассказ о пребывании на спецу во второй срок. Спец – это камерный режим, полосатая роба, пониженное питание и клеймо рецидивиста. Сидели там сплошные "тяжеловесы": 10-15 лет лишения свободы и потом еще ссылка. Впереди – долгая неволя и если посчастливится выжить – нищее, бесправное бытие в какой-нибудь глухомани. Т. е. как бы жизнь в НИКУДА. А сидели несгибаемые арестанты, не способные каяться перед богоборческим режимом и просить о помиловании. Сидельцы эти умирали один за другим. Среди них замечательный украинский поэт Василий Стус. В канун очередной смерти выла на вахте собака. И однажды вдруг Леонид Иванович, мучимый прицепившейся хворью, решил: "Моя очередь". И стал готовиться... Никакой Герцен, никакие "Былое и думы" не дотягивают до этих страниц Л.И. Бородина, которые невозможно читать без боли. Мне думалось, что я хорошо знаю своего товарища. Теперь оказывается, я его знал не так глубоко... В ряде мест Бородин оговаривается, что вот где-то там и еще там поступил он не по-христиански. Скажу так: перед нами рассказ живого христианина, прощающего многим своим обидчикам накопившиеся обиды.

Верность России, верность народу своему и Правде пронес он через всю жизнь.

(2004 год)