Лоскутки

Может быть, истина быстрее всего познаётся не эмпирически, а логически. Любой жизненный опыт всегда противоречив и может быть по-разному истолкован. Можно видеть чудеса – и не знать, от Бога они или от нечистой силы. Можно делать добрые дела – и однажды ужаснуться от понимания того, что сопутствующая им гордыня разрушила твою душу.

Критерий же правильности твоего отношения к Богу, к жизни и к самому себе может открыться в непротиворечивости тех суждений, которым ты следуешь. В православном учении все логично и взаимосвязано. И если в твоих мыслях, словах, поступках ничего не вступает в противоречие с тем, что Церковь говорит о спасении, – ты на правильном пути. А вот считаешь, например, что Бог тебе что-то обязан за твои "добродетели" – значит, не принимаешь Искупления, без которого ветхозаветных людей не спасали ни подвиги, ни взаимная забота. И наоборот: считаешь, что вера может обходиться без добрых дел, значит, отделяешь ее от жизни и, по слову апостола, убиваешь. Между прочим, неубедительность учений о спасении "только верой" или "своими заслугами" поняли инославные, которые эти учения сформулировали, но потом стали от них de facto отходить...

Кстати, еще один признак нетвердости в вере – это невозможность ее выразить без многословных объяснений. Вспомним, что сказал Сам Спаситель: "Да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого" (Мф. 5, 37). Символ веры – один из самых кратких по нынешним временам доктринальных текстов. Всегда, когда в ответ на простой вопрос пытаются развернуть длинные рассуждения, попутно до неузнаваемости извращая суть самого вопроса, – жди неправды, попытки что-то скрыть либо ничего не ответить.

В некоторых западных странах, да и в России возникла целая внутрицерковная субкультура, призывающая православных "не высовываться". Дескать, вера – это "частное дело для частных людей", а в остальном надо успеть приспособиться к окружающему обществу, к "миру сему". Наследники когда-то великой "Парижской школы" русского богословия сейчас, собственно, к этому и призывают, попутно критикуя Русскую Церковь за стремление возродить свой народ как православный.

На самом деле любая православная община – что в Париже, что в Нью-Йорке, что в Москве – призвана быть отражением Царства Небесного, устроенным именно по его законам и правилам, а не по логике приспособления к "миру". Там, где мы в меньшинстве, нам, конечно, не удастся построить по нашим правилам жизнь всего общества. Но пусть у нас нет государей – есть епископы, пресвитеры, авторитетные миряне. В каком-то смысле православная диаспора – это всегда status in statu, поскольку она должна состоять не просто из греков, русских, сербов, а из граждан Царства Божия. И жизнь семьи, жизнь общины мы можем вести так, чтобы она во всем соответствовала православным представлениям, свидетельствуя окружающим о правильности нашего пути.

Мы не набор "частных людей", мы – экклесия, где братьям и сестрам до всего есть дело, будь то опасность развода, воспитание детей, разрешение ссор и споров, поведение христианина перед "внешними". Частная исповедь не должна вытеснять соборного участия в жизни человека. И если он от такого участия отказывается, Церковь вправе спросить: а не от своей ли совести, не от своего ли долга бежит этот индивидуум, стараясь заключить себя в скорлупу статуса "частного лица"?

Аркадий Малер как-то написал, что некоторые православные до сих пор надеются на патриотический заговор, "когда несколько мифических "истиннорусских" офицеров при благословении некоторых "истинноправославных" батюшек в один момент решат все вопросы". Да, надеяться на таких "офицеров" точно не надо. Если они когда-нибудь и придут к власти, то точно ее не удержат – ума не хватит. Да и неправильно это – надеяться, что кто-то построит религиозно мотивированное государство без реального духовного просвещения и воспитания народа, без ярких и убедительных примеров жизни во Христе. "Будет последняя лесть горша первыя". Власть полуцерковных людей, не имеющих опыта духовной жизни, движимых сомнительными "старцами" и неофитскими страстями, но при этом говорящих и действующих как бы от имени Православия, скоро кончится и кончится плохо. Кончится оккупационными войсками в Москве и ненавистью народа к Церкви.

Впрочем, все сказанное не означает, что нам нужно отказываться от идеала симфонии Церкви и государства, от того, чтобы христианство влияло на народную жизнь. Но это немыслимо без возрастания людей во Христе и в Православии. Путь "офицерских" заговоров – путь ложный, путь в никуда. Невозможно представить себе Христа и апостолов, действующих таким путем при дворах Пилата и Ирода...

В нашей Церкви, наверное, уже никого не надо убеждать в том, что мы можем и должны говорить с людьми на понятном для них языке. Причем одновременно осознавая, что и в одном народе "языки" сегодня разные – у молодежи и пожилых людей, у интеллигенции и крестьян, у посетителей консерватории и у тех, кто слушает Кинчева. Почти никто сейчас не скажет: вот эта субкультура – целиком православная, а вот эта – целиком сатанинская.

Сегодня важно вновь понять: главное – не как, а что говорить. Можно освоить языки всех мыслимых и немыслимых субкультур – от классической до гаррипоттеровской – и остаться скучными, никому не интересными, если сутью послания будет теплохладность, приспособление к миру, забота о своем красноречии, о своей выгоде, о своем спокойствии. Если же православный миссионер действительно открывает людям новую жизнь и сам живет ею, если не боится вступать в брань "против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных" (Еф. 6, 12) – его услышат и за ним пойдут, даже когда он будет говорить языком самой "скучной" академической лекции.

В Священном Писании дается прекрасное и очень четкое указание о том, как нам надо разрешать споры и конфликты: "Если... согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего; если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово; если же не послушает их, скажи церкви; а если и церковь не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь" (Мф. 18, 15-17). Мы же все чаще поступаем прямо наоборот: сначала вываливаем все обвинения в интернет, а лишь потом – причем в самом лучшем случае – пытаемся поговорить с человеком напрямую.

Если мы не способны этого сделать – какие мы братья и сестры во Христе? Если предпочитаем прямому разговору сплетни и апелляции к "миру сему" – властям, прессе, интернетовской "улице" – не показываем ли мы этим крайнюю степень обмирщенности, даже если ссылаемся на догматы, каноны и традиции? Да, надо обличать, и обличать публично, явное зло – например, зарвавшегося писаку, которому много раз было доказано, что он лжет и стравливает людей друг с другом, разделяя Церковь. Но и с таким нужно все-таки постараться сперва поговорить.

Некоторые группы клириков и мирян все время призывают к церковной дискуссии по спорным вопросам. На мой взгляд, ничего плохого в такой дискуссии нет. Но вот что удивительно: когда дискуссия действительно начинается, эти группы не всегда готовы в ней участвовать. В 2007 году в рамках выставки-форума "Православная Русь" была организована конференция "Церковная жизнь". Обсуждались вопросы единства Церкви, пастырские, миссионерские, церковно-общественные проблемы. Открыл конференцию сам Святейший Патриарх. Допускались на нее все желающие, любой мог выступить.

За несколько недель до начала форума я лично раздал приглашения многим людям из тех самых групп, которые призывают к свободной и широкой дискуссии – как "справа", так и "слева". Пришло процентов пятнадцать... Что же получается? На самом деле эта дискуссия им неинтересна? Или они просто побаиваются услышать авторитетные голоса, с ними не вполне согласные? Или вообще могут и хотят дискутировать только в узком кругу единомышленников, причем лучше всего и не видя их – через интернет, скрывшись под "ником"? Вспоминаются слова одного греческого архимандрита, сказанные про "героев" церковных споров: "Эти люди разжигают пламя, а потом убегают".

Однажды, выходя из провинциальной гостиницы, услышал разговор прохожих: "Батюшка. Освящал что-нибудь"... Не лекцию читал, не больного посещал, а именно "освящал"! Вот так нас подчас и воспринимают – как платных требоисполнителей. Не мы ли сами тому виной?! Не мы ли отучили людей от образа священника-учителя, священника-утешителя, священника-миссионера, духовного врача? Что по телевизору, что в быту этот образ просматривается гораздо реже, чем образ с чашей и кропилом...

Еще об "освящениях". Один скандально известный политик добивался того, чтобы на его день рождения, где по традиции бывало много излишеств, прислали церковного представителя. Священноначалие резонно решило воздержаться, мы заняли круговую оборону. Через пару дней включаю телевизор – и в светской хронике вижу тот самый развеселый "праздник" с реками водки и полуодетыми девицами, а посреди него – батюшку в фелони, с кадилом, кропилом, певчими и пономарем. Нашли наемника... Неужели он не понимал, что смотрится как на панели?!

Один многоопытный российский баптист как-то в очередной раз сравнил наш народ с евреями, сорок лет странствовавшими по пустыне после египетского рабства. Тогда люди, которые не смогли жить в условиях свободы, умерли... А сейчас, по мнению пастора, такие уезжают в Америку.

Между прочим, обновленную Россию покинули не только многие протестанты, но и некоторые православные интеллигенты. Жизнь без гонений, без КГБ, без "диссидентства" оказалась для них лишенной смысла. В начале девяностых я много раз пытался убедить бывших "полуподпольных христиан" выйти на широкую проповедь – на телевидение, в печать, в большие залы... Не смогли. А по большей части даже не захотели. За некоторыми – единичными! – исключениями. Причем аргумент против был "железный": чтоб мы, да на этих попсовых каналах, с этими вчерашними комсомольцами, новыми русскими, рокерами-байкерами! Да ни за что на свете!

Так и остались они сидеть на диссидентских кухнях, с литрами кофе, бутылками водки, самиздатскими журнальчиками и разговорами про "немытую Россию". А наиболее решительные – уехали. Сейчас живут в той же кухонной атмосфере где-нибудь в пригородах Нью-Йорка или Парижа и подрабатывают статьями про ужасный путинский режим и извечный русский империализм.

И это, между прочим, очень плохо. Не только потому, что те статьи подпитывают дикие западные мифы о России. А главным образом потому, что люди, о которых речь, – люди верующие, умные, талантливые – не смогли ответить на Божий призыв к свободной проповеди тогда, когда он прозвучал. Советская действительность приучила их ненавидеть народ и бояться его. Перебороть эту ненависть и этот страх так и не получилось. В итоге те, кто имел шанс создать новую христианскую культуру для России, показать и привить ее через эфир и газеты, – так и не вышли за пределы тесного, душного круга "избранных".

Одна из проблем православных СМИ – в том, что многие из них отождествляют церковную жизнь с жизнью внутриприходской или внутримонастырской. Сколько православных журналов, газет, сайтов, радиопрограмм повествуют главным образом (или исключительно!) о новостях жизни епархий и приходов, о вещах, важных только для духовенства, приходского "актива", церковных бухгалтеров и юристов... Хорошо, если попадаются содержательные проповеди, статьи о церковном искусстве, пастырские ответы на вопросы. Но и эти материалы иногда сделаны так, будто их цель – показать: наш храм более красивый, чем соседний, а отец Алексий искуснее в слове, чем отец Иоанн... То есть опять-таки издатели ориентируются не на просвещение народа, а на то, чтобы "утереть" нос кому-то из своей же корпорации. И если приносят в такое издание текст, говорящий, к примеру, о православном отношении к банковскому проценту или к демократии, – в ответ раздается унылое: "Нет, мы политикой не занимаемся... Нам бы что-нибудь про знаменное пение..."

Про знаменное пение писать надо. Понимая, впрочем, что интересуются им по всей России тысяч десять человек. Нужно писать и об устроении приходских дел. Понимая, что все духовенство, старосты, регенты и прочие церковные работники – это по всей России тысяч сто пятьдесят. По всей нашей Церкви – тысяч триста. Включая сторожей и певчих. Прихожан, которым есть дело до церковной "кухни", еще наберется, может быть, с полмиллиона. И если православные СМИ будут нацелены только на них – они так и останутся "професиональными", "корпоративными", причем в гораздо менее широких границах, чем СМИ для железнодорожников или, скажем, для футбольных болельщиков.

Хотим ли мы замкнуться в таких рамках? Если нет, то нам нужно понять, что церковная жизнь и епархиально-монастырско-приходские дела – это не синонимы. Что "профессиональная" (а не пастырская в широком смысле!) жизнь духовенства никому, кроме него, обычно не интересна. Сегодня совершенно необходимы православные СМИ для народа, говорящие об экономике, политике и культуре, обсуждающие решения власти, мировые проблемы, новые фильмы и книги, поднимающие проблемы семьи и "частной жизни"... Миллионы православных людей желают слышать голос Церкви, говорящий обо всем этом. И говорить о том, что волнует современника, с православной точки зрения можно и нужно.

СМИ, так говорящие, у нас уже есть. И от того, что их делают православные миряне, а не приходы или епархии, они не становятся менее церковными. Проектов таких СМИ – все больше. Мне их приносят буквально каждый месяц. О том, что подобные СМИ нужны, не говорит только ленивый из ленивейших. Но вот почему-то ни епархии, ни монастыри, ни православные предприниматели, как правило, средств на них не выделяют. То ли боятся, то ли предпочитают издать маленьким тиражом какой-нибудь глянцевый календарь с изображениями "любимого отца наместника" или "социального ответственного бизнесмена Иван Петровича Сидорова". А ведь сейчас – время, когда нужно продать одежду свою и купить меч (Лк. 22, 36), меч словесный, без которого мы потерпим поражение, растеряв все накопленные земные блага и не исхитрившись отсидеться ни за какими стенами.