Георгий Федотов как историк древнерусской духовной культуры

Имя Георгия Петровича Федотова (1886, Саратов – 1951, Бэкон, штат Нью-Джерси, США) в настоящее время нельзя назвать забытым. Умерший на чужбине, к концу XX в. он и на родине получил признание как выдающийся публицист, философ истории и культуры. Между тем, Федотов по основному образованию, преподавательской деятельности и научным интересам был историком (1). Профессиональный исследователь прошлого виден во всех трудах Федотова. Для его публицистики характерен трезвый, глубокий взгляд в прошлое, взвешенностькаждого слова, стоящее за каждой мыслью хорошее знание исторических источников (2). Из собственно исторических работ наиболее известна его книга "Святые Древней Руси", в которой с большим научным и художественным мастерством обобщен результат работы автора над житиями русских средневековых святых. Задача этой статьи – определить место Г. П. Федотова в историографии, выявить конкретный вклад этого исследователя в историческую науку (3).

В становлении Г. П. Федотова – ученого и мыслителя – можно выделить несколько этапов (4). Первый связан с увлечением марксизмом в ранней молодости, подпольной деятельностью и учебой на механическом отделении Петербургского технологического института (сознавая в себе склонность к гуманитарным наукам, он, тем не менее, решил связать себя с промышленным производством, чтобы быть ближе к рабочему классу).Второй этап начался в1906 г., когда, будучи высланным на два года за границу за революционную деятельность, он начал посещать занятия по истории и философии в университетах Берлина и Йены. По возвращении в Россию в 1908 г. Федотов стал студентом историко-филологического факультета Петербургского университета, где специализировался на изучениизападного средневековья под руководством проф. И. М. Гревса. Школа Гревса сыграла значительную роль в становлении отечественной медиевистики, культурологии ирелигиоведения. Среди его учеников были такие крупные ученые, как Л. П. Карсавин, О. А. Добиаш-Рождественская, С. С. Безобразов (будущий еп. Кассиан) и др.К 1917 г. Федотов окончательно отходит от революционной деятельности (сохранив приверженность социалистическим убеждениям), получает приват-доцентуру в университете.

Третий этап связан с обращением в православие и воцерковлением (1917-1920 гг.). Он приходится на годы работы в Императорской публичной библиотеке (ныне РНБ), где Федотов испытал влияние служившего там выдающегося историка Церкви А. В. Карташева (5), которое, возможно, стало определяющим и для его становления как историка-русиста. Там же он познакомился с религиозным философом А. А. Мейером и в революционном Петрограде начал посещать заседания его кружка "Воскресение". В 1918 г. с публикацией в издававшемся кружком журнале "Свободные голоса" эссе "Лицо России" началасьпублицистическая деятельность Федотова.

Следует отметить также, что формирование личности Федотова пришлось на Серебряный век – эпоху великого расцвета русской художественной культуры, от которой у Федотова, увлекавшегося символистами и акмеистами, навсегда остался блестящий литературный стиль; по яркости и афористичности изложения среди русских историков его можно сравнить, пожалуй, только с В. О. Ключевским. Первая треть века – это и эпохарелигиозно-философского ренессанса. Федотов был современником Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, С. Л. Франка и других выдающихся мыслителей, с некоторыми из которых он близко сошелся в последующие годы. Как и многие из них, Федотов проделал сложную эволюцию от марксизма к православию. Своеобразие его духовного и творческого пути было в том, что с 1920-х гг. он вполне органично, что так свойственно его личности, сочетал в себе ученого-историка, православного философа и публициста левого, христианско-социалистического, толка (в отличие от Л. П. Карсавина, перешедшего от исторической науки сначала к религиозной философии и культурологии, а затем к богословию и поэзии).

В 1920 г. молодой историк стал профессором Саратовского университета, но не смог примириться с начавшимся идеологическим давлением на науку и преподавание. Вернувшись в Петроград, он опубликовал несколько статей по западноевропейскому средневековью и монографию об Абеляре (1924). Главные труды – и научные, и публицистические, – Федотову было суждено написать в эмиграции. Вынужденно покинувший родину в 1925 г., Федотов стал преподавателем истории Западной церкви, латинского языка и агиологии Православного богословского института прп. Сергия Радонежского в Париже. Здесь он вскоре стал известен как публицист, церковный и общественный деятель. Известным парижским издательством YMCA-Press были опубликованы его исторические исследования "Святой Филипп, митрополит Московский" (1928), "Святые Древней Руси" (1931), "Стихи духовные" (1935). В1941 г. он с семьей перебрался из оккупированного нацистами Парижа сначала на юг Франции, а затем, совершив долгое и рискованное плавание через Атлантику, – в Америку. В США он сначала стал преподавателем школы при Йельском университете, а затем – профессором нью-йоркской Свято-Владимирской духовной семинарии (академии). До конца своих дней он продолжал работу над трудом своей жизни – "Русская религиозность" ("The Russian Religious Mind"), который остался неоконченным из-за преждевременной смерти исследователя.

Чтобы понять место Федотова в историографии, следует прежде всего учесть проблематику и методологию русских исторических работ до 10-х гг. XX в., когда он вступил в науку. Федотов, как и все русские историки первой трети XX в., разрабатывавшие проблемы отечественной истории, был наследником (хотя и не прямым учеником) В. О. Ключевского. Ключевскому в отечественной историографиипредшествовали историки-гегельянцы (государственная школа С. М. Соловьева и др., и историко-юридическая школа В. И. Сергеевича). Их интересовали проблемы государства и права, внешней политики, деятельность выдающихся строителей государства и функционированиегосударственных институтов. Внимание Ключевского, творившего в эпоху расцвета позитивизма, привлекли прежде всего социальные проблемы, тема народа, общественных групп и классов, а также экономика и бытовой уклад жизни. Проявлял он интерес и к религиозной и биографической проблематике (книга о русских житиях, статья о прп. Сергии Радонежском, портреты русских исторических деятелей и др.). Но в своем обобщающем труде "Курс русской истории" Ключевский, как отмечал Федотов, допустил сознательное "исключение всей духовной культуры при стремлении к законченному объяснению процесса" (6). Это Федотов объяснял "духом времени", требовавшим от исторической науки выявления законов социального развития и отводившим духовной культуре подчиненную роль. Даже в начале XX в. ее отдельные проблемы разрабатывались не светскими историками, а историками Церкви, филологами, искусствоведами."До сих пор, – писал Федотов в 1932 г., – никто не попытался учесть огромный накопившийся материал специальных исследований для постановки общих проблем духовной культуры... Русская историография оставалась и остается, конечно, наибольшей "материалисткой" в семье Клио" (7). Это мнение не вполне справедливо и является публицистическим преувеличением (можно вспомнить хотя бы "Очерки русской культуры" П. Н. Милюкова), но в целом дореволюционная историография развивалась в русле той тенденции, которая была отмечена мыслителем.

У Федотова мы видим построение не только постгегельянской, но и постпозитивистской истории России. Подобно Л. П. Карсавину, который был чуть старше его (род. 1882) и раньше начал научную деятельность, он отмечалцентральное значение культуры для понимания прошлого, а в культуре системообразующей считал религиозность. Саму религиозность Карсавин отделял от веры, считал главным для историка понимание того, не во что верит человек прошлого, а как он верит, его интересовала субъективная сторона религии и влияние ее на социальные процессы (8). Новаторские труды Карсавина по истории западной религиозности XII-XIII вв. и методологии истории (9), конечно, были известны Федотову и не могли не повлиять на методику его собственных работ. Карсавиным и другими представителями школы Гревса было открыто новое исследовательское пространство, в которое с увлечением вступил молодой историк (10).

С 20-х гг. во Франции складывается знаменитое направление "новой исторической науки", или"Школа "Анналов"", критическинастроенное к позитивизму, декларировавшее междисциплинарность исследования ("тотальная история"), антропологический подход, изучение базовых мыслительных установок (ментальности) как определяющих социальное поведение людей той или иной эпохи (11). Федотов был современником старшего поколения Школы, ее основателей М. Блока и Л. Февра, более того, оказавшись в эмиграции, жил с ними в одном городе. Трудно предположить, что Федотов, преподавая в Париже историю западных исповеданий и западную агиологию, будучи по образованию и первоначальным научным интересам историком-медиевистом, прекратил отслеживать современную научную литературу по данной проблематике и не читал издаваемый здесь же, в Париже, журнал "Анналы". В то же время невозможно говорить о том, что влияние Школы "Анналов" на Федотова было определяющим, – в 20-е гг. он являлся уже вполне сложившимся исследователем. Таким образом, в своих исследованиях он развивал новаторские тенденции современной исторической науки, был "на переднем крае" обновления исторического знания.

Г. П. Федотов как исследователь отечественного прошлого представляет собой образец представителя той научной школы, что могла бы появиться в России (одновременно, а то и раньше аналогичных течений на Западе), не будь русской исторической науке насильственно навязан марксизм как обязательная доктрина, да еще в своеобразном толковании партийно-государственного руководства. В методологическом отношении в исторической науке в 1920-е – нач. 30-х гг. преобладал вульгарно-социологический подход к изучению исторического процесса (школа Покровского), а с сер. 1930-х гг. наблюдается новая трансформация официальной идеологии, сказавшаяся в исторической науке тем, что к марксистским идейным установкам добавилось и вступило с ними в причудливые взаимодействия "второе издание" устаревшейуже к началу XX в. "государственной школы" (12). Многиевыдающиеся ученые-исследователи Древней Руси (как ученые старой школы, работавшие в советских условиях – М. Д.Приселков, С. В. Юшков,С. Б. Веселовский и др., так и сформировавшиеся после революции – А. Н. Насонов, Л. В. Черепнин, А. А. Зимин, Я. С. Лурье и др.), вынуждены были всячески обходить расставленные "сверху" идеологические капканы, сосредоточившись на источниковедческой проблематике. Склоняясь скорее к методике позитивизма, они способствовали накоплению фактических данных, имеющих отношение к социально-экономической и политической истории. Духовная жизнь общества в трудах историков (13) получила освещение лишь в аспекте истории идеологических движений и публицистической полемики, при этом основной целью исследований было выяснение того, взгляды какой общественной группы или класса выражала та или иная сторона, и какие из них были "прогрессивными".

Единственным современником Г. П. Федотова, работавшим в Советском Союзе в том же направлении, что и он, был Б. А. Романов (1889-1957), автор совершенно нетипичной для советской науки, чудом изданной и подвергшейся травле монографии "Люди и нравы Древней Руси: Историко-бытовые очерки XI-XIII вв." (Л., 1947; последнее изд.: М., 2002), до сих пор не утратившей своего научного значения.Написанная ярко и образно, по многим вопросам она пересекается с 1-м томом "Русской религиозности", но упор делается на отражении юридических норм в повседневной жизни людей разного социального положения. К сожалению, изданные к тому времени книги Федотова не могли быть известны Романову, так как его монография писалась в ссылке по возвращении из концлагеря, во всяком случае, они никак не могли бытьиспользованы им открыто.Федотов также нигде не упоминает вышедшую в Ленинграде книгу Романова (федотовский труд по "киевскому христианству" был издан за год до ее публикации).

Говоря о методологии Г. П. Федотова, следует выделить его программную статью "Православие и историческая критика" (1932). В ней декларируется необходимость критического подхода к православному преданию. По убеждению Федотова, проблема научной критики вытекает из духа православия. Критика уподобляется аскезе, отсечению ложного, "интеллектуальному покаянию", ее задача – "в высвобождении чистой основы священного предания из-под наросшего в истории наряду с религиозной прибылью исторического шлака... Критика есть чувство меры, аскетическое нахождение среднего пути между легкомысленным утверждением и легкомысленным отрицанием" (14). Далее, постулируется единство методики светской и церковной исторической науки, понимание исторической критики как источниковедения, недопустимость фантастических конструкций, не основанных на источниках, даже во имя высшей цели. В то же время христианский историк должен воздерживаться от суждения с позиций здравого смысла при оценке событий духовной жизни, описываемых в источниках сверъестественных явлений ("ни одна наука – менее других историческая – не может решить вопроса о сверъестественном или природном характере факта... Он (историк – М. П.) не имеет права устранять факта только потому, что факт выходит из границ его личного или среднего житейского опыта" (15). Но призанание возможным чудес не означает признания легенд, к которым историк должен быть "беспощаден" и очищать от них церковное предание. Легенда имеет ценность лишь как факт духовной культуры той или иной эпохи. Исторический реализм и критический подход Федотов отмечает уже у древнерусских летописцев и агиографов, а позднее – у представителейцерковной исторической науки XIX в. (Е. Е. Голубинского, В. В. Болотова и др.), которые дышали "аскетическим воздухом научного критицизма" (16).

К моменту публикации статьи Федотов воплотил ее принципы в изданных за границей двух книгах, посвященных русской истории. Первая из них – "Святой Филипп, митрополит Московский" (1928). Образ св. Филиппа (Колычева) дан на фоне эпохи становления Московского царства и укрепления тирании, апогеем которой стала введенная Иваном IV опричнина. Протест против опричнины и стал в 1569 г. причиной насильственной смерти митрополита, ставшего мучеником не за веру, а "за Христову правду, оскорбляемую царем" (17). Выбор героя книги, конечно, был не случаен. События 1-й трети XX в. в России и мире диктовали восприятие русской истории как трагедии, а не как закономерного и прогрессивного движения к "светлому будущему". Книга была написана в годы жестоких гонений на Церковьв СССР и была опубликована на следующий год после появления в 1927 г. "Декларации"митр. Сергия (Страгородского) о лояльности Церкви власти большевиков, неоднозначно воспринятой верующими как внутри страны, так и за рубежом. Этот контекст, конечно, придавал сочинению Федотова особое звучание, ощущаемое не всеми современными читателями. Другое "измерение" книги – историографическое. Федотов, с одной стороны, учитывает все достижения специалистов в изучении XVI в., а с другой, выступает решительно против наметившегося в послереволюционной науке (работы Р. Ю. Виппера, М. Н. Покровского и др.) тенденциик реабилитации Ивана Грозного и обоснованию опричного террора государственной необходимостью. Федотов, опираясь на авторитетное и обоснованное мнение Ключевского и Платонова, указывает, что опричнина не укрепила, а разорила государство. Но главное – никакие государственные соображения не могут оправдать вопиющий имморализм, жестокость и несправедливость: "Св. Филипп отдал жизнь в борьбе с этим самым государством, в лице царя, показав, что и оно должно подчиниться высшему началу жизни" (18).В конце 20-х гг., в эпоху всеевропейской моды на тоталитаризм, охватившей и часть русской эмиграции, мнение историка звучало "несовременно", но поистине пророчески.

В книге о св. Филиппе Федотовым была намечена тема "трагедии русской святости", блестяще раскрытаяв следующем, наиболее известном его труде – "Святые Древней Руси" (1931), который до сих пор воспринимается как образцовое исследование духовной жизни допетровского периода (19). В "Ведении" к книге историк отмечает, что "задача изучения русской святости, как особой традиции духовной жизни, даже не была поставлена. Этому мешал предрассудок... единообразия, неизменности духовной жизни. Для одних это канон, святотеческая норма, для других – трафарет, лишающий тему святости научного интереса" (20).

Книга о святых была задумана и написана как научно-популярная, однако научное значение ее бесспорно. Впервые к изучению русской житийной литературы Федотовым были применены методы исторической антропологии. Исследователяинтересуют святые как неповторимые личности (как правило, едва различимые за агиографическими штампами), люди, обладавшие, при общности своей веры, разнымитипами религиозного сознания. Федотов – фактический создатель научной типологии русской святости. Следует отметить и неоднократное использование историком сравнительно-исторического метода: "необходимо знание агиографии всего христианского мира, прежде всего православного, греческого и славянского Востока, чтобы иметь право судить об особом русском характере святости" (21).

Исследователь отмечает трудность использования историком самого материала – русских житий: "Личное в житии, как и на иконе, дано в тонких чертах, в оттенках: это искусство нюансов... Закон агиографического стиля... требует подчинения частного общему, растворения человеческого лица в небесном прославленном лике"(22). Однако житие житию рознь: "писатель-художник или преданный ученик святого, взявшийся за свой труд над его свежей могилой, умеют тонкой кистью, скупо, но точно дать несколько личных черт. Писатель поздний или добросовестный труженик работают по "лицевым подлинникам", воздерживаясь от личного, неустойчивого, неповторимого"(23). Поэтому столь большую роль играет предварительное источниковедческое изучение тех или иных житий. Федотов за границей не мог провести такую работу, будучи оторван от рукописного материала, но русская филология накопила к тому времени немало специальных исследований житий как памятников литературы, на которые мог опереться историк-эмигрант. В отличие от своего предшественника, В. О. Ключевского, написавшего книгу "Древнерусские жития святых как исторический источник" (М., 1871) и пришедшего в ней к выводу о бедности исторического содержания житийной литературы,Федотов настроен не так пессимистично, так как Ключевский не искал в житиях фактов истории духовнойжизни. Уже исследование А. П. Кадлубовского "Очерки по истории древнерусскойлитературы житий святых" (Варшава, 1902) показало плодотворность изучения житий как источников для изучения духовной культуры XV-XVI вв., хотя в целом изучение русской агиографической традиции даже в начале XX в. оставалось "внешним, литературно-историческим, без достаточного внимания к проблемам святости как категории духовной жизни" (24). В раскрытии этой темы Федотов и видел главную задачу своей работы.

К несомненным достижениям работы Г. П. Федотова относятся: определениедвух духовных направлений в киево-печерском монашестве – аскетико-героического, затворнического и смиренно-послушного, направленного на служение обществу; характеристика культакнязей-страстотерпцев Бориса и Глеба как типично русского почитания невинной добровольной смерти как следования Христову пути; выделение категорий княжеской святости; изучение русского юродства как формы пророческого служения, соединенной с крайней аскезой.

Федотов показывает, что начиная с прп. Феодосия Печерского ("отца русского монашества") особенностью русской святости была относительно умеренная аскеза(через пост, физический труд, бодрствование) социальное, общественное служение – кенотизм, которое понималось как самоотверженное следование Христу. В русских преподобных для историка как нигде в истории виден "образ уничиженного Христа" (25). И обратно – отмечается противопоставление жизни святых жизни народа, их отрицание грешного мира, который вовсе не был "Святой Русью" ("идеализация русской жизни была бы извращенным выводом из сияния ее святости" (26)). С Федотовым связано важное уточнение этого понятия, делающее возможным его научное использование: Святая Русь – это не народ, тем более не государство, это выдающиеся по своим религиозным качествам люди, святые Руси.

Федотов отмечает определенную динамику древнерусской святости: он рассматривает этот феномен как духовный процесс, имеющий восходящую стадию, расцвет (XV век, названный Федотовым "золотым веком русской святости") и упадок (приходящийся главным образом на XVII-XVIII вв.). У истоков XV в., который "проходит под знаком мистической жизни", стоит прп. Сергий Радонежский. С его именем связан новый тип монашества – святые покидают пригородные монастыри и уходят в леса. Заволжские старцы XV-XVI вв. сохранили в первозданной чистоте заветы Сергия – нестяжательство (отказ не только от личной, но и от монастырской собственности), смиренную кротость, любовь, уединение, богомыслие.

Важнейшее значения для истории русской духовной культуры Федотов придавал"трагедии русской святости", как он определил победу надзаволжским несятжательством иосифлянского направления в монашестве. Сопоставляя в соответствии с традицией науки 2-й пол. XIX – нач. XX в. духовные направления преподобных Нила Сорского и Иосифа Волоцкого, историк отмечает, что в их взаимоотношениях "начала духовной свободы и мистической жизни противостоят социальной организации и уставному благочестию" (27). Федотову принадлежит интересное наблюдение, что торжество иосифлянства было предопределено общностью его идеала внешней духовной дисциплины с делом национально-государственного строительства во главе с Москвой, требовавшим напряжения и подчинения верховной власти всех социальных сил, в том числе и Церкви. Победа иосифлян привела в конечном итоге не только к закреплению зависимости Церкви от государства, но и к "окостенению духовной жизни". В религиозной жизни Руси утверждается "религия освященной материи", ритуализм, что во многом определило характер духовной культуры XVII в. и старообрядческий раскол. Иссякание нестяжательского потока русской религиозности привело к "обмелению" святости. "Великая нить, ведущая от преподобного Сергия", по мнению Федотова, была порвана.Роковой гранью историк считает середину XVI в. (разгром заволжских скитов): "Василий III и даже Иван Грозный имели возможность беседовать со святыми. Для благочестивого Алексея Михайловича оставалось только паломничать к ихгробницам" (28). Возрождение этого духовного направления в виде "старчества" (прп. Серафим Саровский, оптинские старцы) произошло только в XIX в.

Особая тема в научном творчестве Г. П. Федотова – народная религиозность. Ее изучению посвящена монография "Стихи духовные" (1935), написанные на ее основе статьи и соответствующие разделы в "Русской религиозности". Федотоваможно с полным на то основанием назвать одним из первооткрывателей темы религиозности низших слоев средневекового общества в нашей науке и одним из первых затронувших эту проблематику в науке мировой (29).

Приступая к исследованию духовных стихов (песен на религиозные сюжеты), как одного из важнейших источников для изучения данной проблематики, историк писал: "До сих пор никто еще не подходил к изучению русских духовных стихов с интересующей нас точки зрения. Три четверти века исследовательской работы были посвящены почти исключительно выяснению сюжетного материала стихов и их книжных источников. Религиозное содержание их... остались вне поля зрения русской историко-литературной школы" (30).

Федотов прекрасно осознает ограниченность своего материала и предостерегает от того, чтобы расценивать духовные стихи в качестве источников для реконструкции народной веры; их изучение "ведет нас не в самую глубь народной массы, не в самую темную, близкую к язычеству, среду ее, но к тем высшим ее слоям, где она тесно соприкасается с церковным миром" (31), к среде духовных певцов, "народной полуцерковной интеллигенции". В широких народных массах, признает Федотов, уровень религиозных знаний был еще ниже; но посколькутворцы духовных стихов – выходцы из народа и обращаются к нему, стремятся удовлетворить его духовные потребности, в этих произведениях, тем не менее, можно искать "выражения глубочайших подсознательных стихий религиозной души русского народа" (32).

Духовные стихи Федотов рассматривает как явления культуры допетровской поры, "уцелевший обломок московской культуры в разлагающей его цивилизации нового времени" (33). В народной среде, по его мнению, средневековье удержалось до сер. XIX в. (эта идея перекликается с идеей "долгого средневековья", высказанной позднее Ж. Ле Гоффом).Автор рассматривает народную веру, используя основные категории христианского богословия: христологию, космологию, антропологию, экклесиологию и эсхатологию. Источники духовных стихов – жития святых, принятые в церковной среде апокрифы, литургия, иконописные изображения, гораздо реже – Свящ. Писание, однако, как показывает исследователь, интерпретация тех или иных сюжетов, спускающихся из книжной культуры в культуру фольклорную, не всегда соответствует ортодоксальному их пониманию.

В то же время исследователь показывает, что вариант "народной веры", отраженный в духовных стихах – это не "двоеверие", каковой она казалась уже древнерусским книжникам, а также многим ученым XIX-XX вв., а целостная, структурно единая система мировосприятия (такой взгляд разделяют многие исследователи нашего времени – Н. И. Толстой, В. М. Живов, А. Л. Топорков и др., исследовавшие проблему на более широком материале). Несмотря на вскрытые явно языческие пласты и искажения христианского вероучения, Федотов, тем не менее, характеризует мировоззрение создателей, исполнителей и слушателей духовных стихов как христианское. Языческие элементы преображаются и подчиняются христианским. Это принципиальная позиция автора, разнящаяся с направлением как большинства дореволюционных, так и советских исследований, авторы которых стремились прежде всего выявить следы архаического мышления и мифологии и подчеркнуть их преобладание. У Федотова мы видим сознательное смещение акцентов в сторону того, как народ воспринимает христианство, как отражается в его сознании учение церкви. Такой подход только недавно получил признание в отечественной науке (34).

В народной религии исследователь выделяет три элемента, которым соответствуют свои разновидности грехов – 1) ритуалистический (религия закона и страха), связанный с Христом, Который видится народу прежде всего грозным Небесным Царем и Судией, а земная жизнь Которого до страстей мало известна; 2) каритативный или кенотический (религия сострадания, жалости и жертвенной любви), связываемый с Божией Матерью, а также со святыми, через образы которых народу, отмечает Федотов, светит евангельский Христос; и 3) натуралистически-родовой, связанный с Матерью-Землей, безгрешной и с трудом терпящей людское беззаконие. "Мать сыра земля" принимает образ "дольного отражения" Богородицы, с ней связана этика родовой жизни. Отвергая вслед за большинством исследователей идею о богомильском влиянии на духовные стихи, Федотов усматривает в них прямо противоположное манихейскому дуализму – "софийность", ощущение онтологической божественности природы, идею неразрывной связи природного и сверхъестественного (здесь исследователь усматривает определенное родство спроизведениями Достоевского, Соловьева, Флоренского, Булгакова).

В духовных стихах автор выделяет такие главенствующие темы, как прославление нищенства (стихи о Лазаре и о Вознесении), описание страданий героя (Христа, Адама, Лазаря, святых), космология (стих о Голубиной книге) и эсхатология (стихи о Страшном Суде, демонстрирующие мрачное, трагически-безнадежное восприятие этой темы, что связано с потемнением образа Христа-Спасителя и понимание Его как сурового Судии). Законнические элементы духовных стихов исследователь предположительно возводит к XVI в. и считает следствием победы над мистическим и каритативным несятяжательством иосифлянства, духовный характер которого он видит в "большой суровости нравственных и обрядовых предписаний, подкрепляемых эсхатологической угрозой", а также в "сближении власти Бога с властью царя в эпоху роста московскогосамодержавия и варваризации его форм" (35). Примененные Федотовым семантический анализ основных понятий, системный подход, а также результаты исследования высоко оцениваются современными учеными (36).

Главным трудом жизни Федотова должна была стать задуманная им серия монографий "Русская религиозность" ("The Russian Religious Mind"; другой вариант перевода – "Русское религиозное сознание"). Она писалась в США на английском языке и была рассчитана на западное научное сообщество. Исследователь задумывал довести изложение до XX в. включительно, но при жизниавтора, в 1946 г., вышел лишь том, посвященный периоду Киевской Руси (37); второй том, оставшийся незавершенным и опубликованный посмертно под редакцией о. И. Ф. Мейендорфа в 1966 г., охватываетпериод до кон. XV в. (38).

Во Введении к 1-му тому исследователь вновь декларирует свой антропологический подход к изучению прошлого: "Я намеревался описать субъективную сторону религии... Мой интерес сосредоточен на сознаниичеловека: религиозного человека в его отношении к Богу, миру, собратьям; это отношение не чисто эмоциональное, но также рациональное и волевое, то есть проявление всего человеческого существа". В центре внимания историка "религиозный опыт и религиозное поведение, по отношению к которым богословие, литургика и канонымогут рассматриваться как внешнее их выражение и форма" (39). В этом состоит принципиальная новизна исследования Федотова по сравнению с имевшимися к тому времени трудами по истории древнерусской духовной культуры (работы по истории литературы, искусства, Церкви). Известная книга о. Г. Флоровского "Пути русского богословия" (Париж, 1937), по своему тоже новаторская, касалась только истории религиозной мысли, то есть более узкой сферы, чем та, что интересовала Федотова.

Декларируя приверженность методам западной науки (40), Федотов в действительности скорее следует методике, разработанной Карсавиным. В частности, это относится к выделению религиозных типов: "Всякая коллективная жизнь – это единство многообразия; она проявляется только через отдельные личности, каждая из которых отражает лишь некоторые черты общего бытия. Нельзя исследовать индивидуума как представителя целого", поэтому следует "выбрать такие типы, которые репрезентативныдля различных духовных групп и которые в их совокупности, – если они выбраны надлежащим образом, – могут отражать коллективное бытие" (41).

В своем последнем труде Федотов предпринял то, что в западной науке получило название "плотного исследования" культуры. Подобно постепенному открытию учеными древнерусской иконописи во второй половине XIX – нач. XX в., Федотов совершил "открытие" древнерусской религиозности как научной проблемы. От "умозрения в красках" (Е. Н. Трубецкой) он перешел к изучению слова Древней Руси, поиску отражений религиозного сознания в летописях, житиях, поучениях и иных источниках (42). При этом он старался быть непредвзятым, исключить заранее выработанные концепции: "Русским источникам я предоставил возможность говорить самим за себя, и – получил неожиданные и захватывающие результаты. Живой образ прошлого на каждом шагу противоречил устоявшимся мнениям историков" (43).

В двух томах заново, на этот раз для западного читателя, был изложен материал, опубликованный в предыдущих книгах историка, написанных на русском языке.Однако содержание "Русской религиозности" этим далеко не исчерпывается. Не имея возможности остановиться на всех проблемах, поднятых историком, и отметить все его наблюдения над источниками, выделим главные темы и результаты исследования (кроме тех, о которых говорилось выше, при анализе более ранних трудов).

Это, во-первых, богословское и научное "молчание" древнерусской культуры. По мнению Федотова, оно было связано с переводом литературы на старославянский язык, в то время как на Западе языком церкви оставался язык римской античности – латинский, что предопределило восприятие научной и философской традиции классической древности. На Руси же произошел "отрыв от классической культуры", при определенных преимуществах в христианизации населения, которое давали богослужение и литература на близком и понятном старославянском языке (44). Интеллектуальное влияние Византии сводится Федотовым к богословскому аллегоризму, отразившемуся в немногочисленных дошедших до нас сочинениях Илариона, Климента Смолятича, Кирилла Туровского ("русских византинистов").

В то же время Федотов далек от нигилистической оценки духовной культуры"киевского периода". Напротив, для русской религиозности он имеет "то же значение, что Пушкин – для русского художественного сознания: значение образца, золотой меры, царского пути" (45). Историк отмечает значение первого христианского поколения на Руси, давшего уже в XI в. высокие образцы христианской литературы (Иларион),"кенотической" святости (Борис и Глеб, Феодосий) и искусства. Подчеркивается большое влияние на духовную жизньрусских людей красоты природы, имевшей в Древней Руси высокую религиозную оценку ("Слово о полку Игореве", "Поучение Владимира Мономаха") и красоты в культуре (храмы, иконы, богослужение).

При почти полном отсутствии самостоятельной научной мысли, даже в области богословия, Древняя Русь, по мнению Федотова, нисколько не уступала Западу в области историографии. Историк очень высоко ставит русские летописи и хронографы, отмечает большой интерес к переводным сочинениям по всемирной истории. Русские летописи отмечены "реалистическим историческим чутьем, богатством подробностей и художественным изложением событий", при этом они тяготеют к религиозной философии истории. Оригинальное русское богословие также проявило себя только в исторической сфере, а не в рациональной или логической, как на Западе или в Византии.Даже жития "киевского" периода "явно предпочитают исторические факты легендарному украшательству". Этой склонностью к историческому реализму "Русь в своем понимании истории ближе средневековой Европе, чем Византии" (46).

Важное место в труде Федотова занимает проблема религиозной этики мирян (исследуемой по русским статьям сборников поучений, покаянным канонам, летописям и другим источникам). В ней в качестве основной категории выделяется милосердие, и это одно из отличий древнерусской религиозности от византийской, где, как и в позднейшей "московской" религиозности XVI-XVII вв., на первом месте стоял "страх Божий" (47). Историк отмечает, что христианство на Руси спускалось сверху, "из княжеских теремов и боярских домов", вниз, в народные массы, и письменные источники отражают главным образом религиозность представителей высшего слоя общества, наиболее грамотного и христианизированного. Отмечается феномен монашеского духовного наставничества мирян, вообще влияние монашеской религиозной практики на религиозный нормы Древней Руси, ритуалистическое понимание христианской жизни большей частью духовенства.

Во втором томе исследования, посвященного русскому христианству XIII-XV вв. (48), центральное место занимает тематика русской святости. Кроме того, в нем производится глубокий анализ таких проблем, как христианская этика мирян в послемонгольский период (по сборнику "Измарагд"), первая русская секта новгородско-псковских стригольников, появление которой объясняется успехами христианизации масс, феодальный мир в религиозной оценке летописцев, религиозное искусство как безмолвное, но от этого не менее высокое богословие Руси,"республика святой Софии" – Великий Новгород как альтернативный, не монархический, а республиканский путь развития русского православного общества.

1-й том "Русской религиозности", посвященный христианству Киевской Руси X-XIII вв., уже к сер. 60-х гг. стал "общепризнанной классикой" (49) (естественно, для западных ученых). Влияние второго было не меньшим. Можно сказать, что Г. П. Федотов, наряду со специалистом по античному миру М. И. Ростовцевым, медиевистом П. Г. Виноградовым, историком России Г. В. Вернадским, византинистом А. А. Васильевым вошел в число русских историков-эмигрантов "первой волны", получивших безоговорочное признание и научный авторитет на Западе, прежде всего в англосаксонском мире. Начиная с конца 80-х гг., когда книги и статьи Г. П. Федотова стали издаваться на родине, они получили высокую оценку со стороны таких историков, филологов, религиоведов, как Д. С. Лихачев, о. А. Мень, А. Я. Гуревич, Я. С. Лурье, А. И. Клибанов, Н. И. Толстой, В. Н. Топоров, Я. Н. Щапов, И. Н. Данилевский и др., а также Патриарха Московского и всея Руси Алексия II.

И в своих исторических трудах, и в публицистике Г. П. Федотов сделал очень много для познания России, для воспитания духовно-трезвого взгляда на нее, лишенного, с одной стороны, льстивого самообмана и национальной гордыни, с другой – национального самоуничижения и неверия в будущее страны. Нередко он, как казалось националистам,слишком резко нападал на Россию и на русский народ. Но, по справедливому замечанию друга Федотова поэта Ю. П. Иваска, "эти его филиппики – иеремиады. Иеремия и другие пророки Ветхого Завета жестоко обличали Израиль из любви к Израилю. Так и Федотов обличал Россию, любя ее" (50). Думается, что к нему в полной мере применимо определение историка как "пророка, обращенного к прошлому" (Ф. Шлегель). Проповедуемый Г. П. Федотовым всем своим творчеством историзм мышления сказался в его излюбленной мысли, что "лицо России не может открыться в одном поколении, современном нам. Оно в живой связи всех отживших родов, как музыкальная мелодия в чередовании умирающих звуков" (51). Подхватить эту "мелодию" русской культуры, развить, гармонизировать, обогатить, сохранив основную тему, – задача нынешнего и будущих поколений, и труды Федотова, несомненно, будут способствовать этому.

Примечания

1. Именно как историка его воспринимало Русское Зарубежье. Примечательно, что философские взгляды Федотова не нашли никакого отражения в двух фундаментальных эмигрантских "Историях русской философии" – о. В. В. Зеньковского (1948-1950) и Н. О. Лосского (1951).

2. Пример обратного – труды о Древней Руси Л. Н. Гумилева, открыто называвшего источниковедение"мелочеведением"; неудивительно, что целый ряд "фактов", которые он приводит в своих столь популярных ныне книгах, с источниками никак не соотносятся.

3. Некоторое освещение эта тема получила в работах: Раев М. Россия за рубежом: история культуры русской эмиграции 1919-1939. М., 1994. С. 165-166, 228-232; Юмашева О. Г. Традиции русской исторической науки второй половины XIX – начала XX вв. в наследии Георгия Петровича Федотова. Автореф. дис.... канд. ист. наук. М., 1995; Володихин Д. М., Грудина Е. А. Христианская методология истории Г. П. Федотова // Русское средневековье. 1999 г. М., 1999. С. 124-126.

4. Подробнее о его жизненном пути см.:Федотова Е. Н. Георгий Петрович Федотов (1886-1951) // Федотов Г. П. Лицо России: Статьи 1918-1930. Париж, 1988. С. I-XXXI; Бычков С. С. Г. П. Федотов (биографический очерк) // Федотов Г. П. Собр. соч. в 12 т. М., 1996. Т. 1. С. 5-50.

5. Летом 1917 г. ставшего последним обер-прокурором Синода и министром вероисповеданий Временного правительства.

6. Федотов Г. П. Россия Ключевского // Федотов Г. П. Судьба и грехи России: Избранные статьи по философии русской истории и культуры.СПб., 1991. Т. 1. С. 339.

7. Там же. С. 348. Уже в 1918 г. Федотов отмечал, что "тяжелыйсоциальный процесс слишком исключительно занял внимание наших историков, затенив его глубокое духовное содержание" (Федотов Г. П. Лицо России // Собр. соч. М., 1996. Т. 1. С. 107).

8. См. подробнее: Ястребицкая А. Л. Лев Платонович Карсавин: его опыт "новой" истории религиозности западноевропейского средневековья как культурно-исторического феномена //Религии мира: История и современность. Ежегодник, 1999. М., 1999. С. 121-133.

9. Карсавин Л. П. Очерки религиозной жизни в Италии XII-XIII вв. СПб., 1912; он же. Основы средневековой религиозности в XII-XIII вв., преимущественно в Италии. Пг., 1915; он же. Культура средних веков. Пг., 1918;он же. Введение в историю: теория истории. Пг., 1920.

10. См. его работы, посвященные религиозной жизни западного Средневековья (главным образом меровингской агиографии, диссертацию о которой он готовил), изданные в 1911 – 1928 гг.: Федотов Г. П. Собр. соч. М., 1996. Т. 1; М., 1998. Т. 2.

11. См.: Гуревич А. Я. Исторический синтез и Школа "Анналов". М., 1993.

12. Фактически высшей ценностью объявлялось советское государство как вершина прогресса (подобно тому, как для Гегеля это было Прусское государство). Соответственно, предшествующее национально-государственное строительство и империализм дореволюционной России, подготовившие создание советской державы, также объявлялись прогрессивными явлениями. Прямым следствием этого была "канонизация" при "марксисте"-Сталине Петра I и Ивана Грозного. Следует заметить кстати, что Г. П. Федотов имел иерархию ценностей, отличную от советского патриота: как для эсхатологически настроенного православного христианина, "небесное отечество" для него значило больше земного, хоть и горячо, до боли в сердце (причина смерти мыслителя), любимого. Еще в конце 1940-х гг. он предсказал неизбежность объединения Европы и крах советской системы ("Чингисхановой империи", как он, в пику евразийцам,называл послевоенный сталинский СССР).Выше, чем преходящее во времени государство, для него стояла вечная, по его глубокому убеждению, культура (см. статьи "Судьба империй", "Эсхатология и культура").

13. Считалось, что духовной культурой занимаются филологи и искусствоведы, изучающие отдельные проблемы древнерусской литературы и искусства. Им принадлежит немало выдающихся исследований, но они также находились под идеологическим контролем.

14. Федотов Г. П. Православие и историческая критика // Федотов Г. П. Собр. соч. Т. 2. М., 1998. С. 220, 221.

15. Там же. С. 223.

16. Там же. С. 229.

17. Федотов Г. П. Святой Филипп, митрополит Московский. М., 1991. С. 5.

18. Там же.

19. Так, многие идеи Федотова были приняты и развиты в исследовании В. Н. Топорова: Топоров В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре. М., 1995. Т.1; М., 1998. Т. 2; См. также: Топоров В. Н. О русском мыслителе Георгии Федотове и его книге // Наше наследие. 1988. N 4. С. 45, 50 – 53.

20. Федотов Г. П. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 28.

21. Там же. С. 29.

22. Там же. С. 28, 30.

23. Там же. С. 30.

24. Там же. С. 32.

25. Там же. С. 236.

26. Там же. С. 237.

27. Там же. С. 186. Не все современные ученые склонны придавать отношениям Нила и Иосифа характерпрямого противостояния (см.: Лурье Я. С. Идеологическое противостояние в русской публицистике кон. XV – 1-й пол. XVI в. М.; Л., 1960; Романенко Е. В. Нил Сорский и традиции русского монашества. М., 2003), однако к их ученикам и последователям это вполне применимо (см., напр.: Плигузов А. И. Полемика в русской церкви 1-й трети XVI столетия. М., 2002).

28. ФедотовГ. П. Святые Древней Руси. С. 196. Попытка игум. Андроника (Трубачева) пересмотреть выводы Федотова на основе статистических данных с учетом неканонизированнных подвижников благочестия (Андроник (Трубачев), игум. Канонизация святых в Русской Православной Церкви // Православная энциклопедия: Русская Православная Церковь. М., 2000. С. 367-370) не отменяет главного положения Федотова – угасания мистического течения в монашестве, которое, без всякого сомнения, возрождается только в синодальную эпоху. Косвенно это подтверждается неуклонным ослаблением художественной силы религиозного искусства, которое намечается как раз примерно с середины XVI в.

29. На материале западного средневековья глубоко и плодотворно тема "альтернативной" религиозности не оставивших письменных источников широких народных масс ("безмолвствующего большинства", по выражению А. Я. Гуревича), начала разрабатываться лишь начиная с 1970-х гг. См., напр.: Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981; он же. Средневековый мир: Культура безмолвствующего большинства. М., 1990; Ле ГоффЖ. Другое Средневековье: Время, труд и культура Запада. Екатеринбург, 2000 (1-е изд. – Paris, 1977); Ле Руа Ладюри Э. Монтайю, окситанская деревня (1294-1324). Екатеринбург, 2001 (1-е изд. – Paris, 1975).

30. Федотов Г. П. Стихи духовные: Русская народная вера по духовным стихам. М., 1991. С. 16-17.

31. Там же. С. 15.

32. Там же. С. 16.

33. Там же. С. 13. Современные исследования не подтверждают, хотя в то же время и не опровергают данную точку зрения.

34. См., напр.: Панченко А. А. Исследования в области народного православия: Деревенские святыни Северо-Запада России. СПб., 1998: Мусин А. Е. Христианизация Новгородской земли в IX-XIV вв.: Погребальный обряд и христианские древности. СПб., 2002.

35. Федотов Г. П. Стихи духовные. С. 121.

36. Толстой Н. И. Несколько слов о новой серии и книге Г. П. Федотова "Стихи духовные" // Федотов Г. П. Стихи духовные. С. 5 – 9; Никитина С. Е. "Стихи духовные" Г. Федотова и русские духовные стихи // Там же. С. 137-153.

37. Fedotov G. P. The Russian Religious Mind. Cambridge, Mass., 1946.Vol. 1: Kievan Christianity: The Tenth to the Thirteenth centures.

38. Fedotov G. P. The Russian Religious Mind. Cambridge, Mass., 1966.Vol. 2: The Middle Ages. The Thirteenth to the Fifteenth centures. Примерное содержание ненаписанных томов отражает составленная Федотовым антология "Сокровищница русской духовности" ("А Тreasure of Russian spirituality"), вышедшая в Нью-Йорке в 1948 г.

39. Федотов Г. П. Собр. соч. М., 2001. Т. 10. С. 8-9.

40. В частности, Федотов ссылается как на повлиявшую на него книгу аббата А. Бремона (Bremond H. Histoire Litteraire du Sentiment Religieux en France. Vol. 1-2. Paris, 1916-1933).

Федотов Г. П. Собр. соч. Т. 10. С. 13. Ср.:Карсавин Л. П. Основы средневековой религиозности в XII-XIII вв. СПб., 1997. С. 29-30.

41. Остается пожалеть, что Федотову не были известны берестяные грамоты, открытые в Новгороде буквально за месяц с небольшим до его смерти. Тема отражения в них религиозного сознания древнерусского человека только недавно стала разрабатываться историками.

42. Федотов Г. П. Собр. соч. Т. 10. С. 12.

43. Этот тезис, выдвинутый еще в статьях 30-х гг., был оспорен Г. В. Флоровским: Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. Париж, 1937. С. 5-7; ср.: Мейендорф И. Ф., прот. История Церкви и восточно-христианская мистика. М., 2000. С. 352-353.

44. Федотов Г. П. Собр. соч. Т. 10. С. 367.

45. Там же. С. 340, 341, 343.

46. Отсюда разница в восприятии Христа: "Суровый или византийский тип укоренен в религии Христа-вседержителя, Небесного Царя и Судии. Умеренная или чисто русская этика основывается на религии уничиженного или "кенотического" Христа" (Там же. С. 348-349). Оба типа религиозного истолкования образа Христа, как отмечает Федотов,сосуществовали на Руси.

47. Федотов Г. П. Собр. соч. М., 2004. Т. 11.

48. Федотов Г. П. Собр. соч. Т. 10. С. 5 ("От издателя").

49. Иваск Ю. Эсхатология и культура: Памяти Георгия Петровича Федотова (1886-1951) // Федотов Г. П. Святой Филипп. С. 125.

50. Федотов Г. П. Лицо России // Собр. соч. М., 1996. Т. 1. С. 107.