"Самое сложное – фанфары"

Амплуа Сергея Маковецкого – мыслящий человек. Сам актер считает, что человек его профессии должен постоянно внутренне развиваться. О своем отношении к жизни и профессии Сергей МАКОВЕЦКИЙ рассказал корреспонденту "НС" диакону Федору КОТРЕЛЕВУ.

Сергей Васильевич МАКОВЕЦКИЙ родился 13 июня 1958 года в Киеве. В 1980 году окончил Московское театральное училище им. Б. В. Щукина. С того же года – актер Театра им. Евгения Вахтангова. Параллельно выступает и в других театрах. В 1992 году получил звание Заслуженный артист, а в 1998 году – Народный артист России. Сыграл более чем в 60 фильмах, среди которых такие, как "Макаров", "Патриотическая комедия", "Про уродов и людей", "Русский бунт", "72 метра", "Жмурки", "12", телесериалы "Гибель империи" и "Ликвидация". Награжден многими театральными и кинопремиями.

– Сергей, в православной среде вас особенно любят за вашу последнюю роль в фильме "12". Как вы отнеслись к тому, что Никита Михалков пригласил вас именно на эту роль – заседателя, который заставляет всех пересмотреть первоначальный вердикт?

– Вы знаете, когда мне позвонил Никита Сергеевич и предложил прочитать сценарий, я не знал, какая именно роль мне будет предложена. Я был просто обрадован, что я буду работать с таким режиссером, и я был готов сыграть любого заседателя. Но потом, когда я прочитал сценарий и когда выяснилось, что мне предлагают сыграть именно этого человека, это было еще большей радостью для меня. Потому что, мне кажется, я верно почувствовал эту роль. Я почувствовал, что в этом человеке очень много сомнений, много совести и ни капли превосходства над другими людьми. А ведь, зная, что у него есть все доказательства, можно было сыграть человека, который, знаете, такой "один против всех". Но это неправильно. Ведь превозношение всегда вызывает у людей неприязнь. Если бы мой герой был самоуверенным, его коллеги никогда бы не пошли на откровенность, они бы не потерпели унижения. Когда я думаю о роли, важно найти некий главный, ключевой вопрос, ответив на который ты начинаешь понимать свой персонаж. И вот, вы помните, в "12", в самом начале, есть такая сцена: мой герой предлагает переголосовать. Он говорит так: "Давайте проголосуем снова, и если вы опять будете единодушны, я присоединюсь". Я задал себе вопрос: имея в портфеле одно из основных доказательств (купленный нож), съездив – один из всех присяжных – на место преступления, проведя свое собственное следствие – он бы действительно присоединился к большинству? И ответ был: да, присоединился бы. В тот момент, когда я так ответил на свой вопрос, мне стал понятнее образ моего героя. Главная его черта – ни капли превосходства над другими людьми.

– А еще, кажется, неуверенность в себе...

– Нет, не соглашусь. Поступить так, как поступил он, – это не неуверенность в себе. Тут другой мотив: как мы знаем из его дальнейшей биографии, этот человек, будучи на самом дне, мерзким, как он сам о себе говорит, желающим, чтобы кто-то взял и размозжил ему голову, все-таки встречает женщину, которая отнеслась к нему по-доброму и дала ему возможность воскреснуть. Помня все это, он сохраняет какую-то маленькую надежду на то, что у кого-то из одиннадцати заседателей, так же, как у него, закрадется сомнение в виновности подсудимого. А это значит, что в нем есть какая-то вера в человека.

– А вы – сомневающийся в себе человек? Вообще, ваши герои – насколько они похожи на вас?

– Конечно сомневающийся. И каждый раз сомневаюсь. И чем больше со стороны говорят, что что-то очень здорово, тем больше сомнений. Особенно это касается моей профессии со всеми ее трудностями. Знаете, что в этой профессии самое сложное? Не стоять под камерами на морозе в минус сорок. Самое сложное – фанфары. Призы, вручения-невручения, того похвалили – того не похвалили... Самое сложное – не реагировать на эту похвалу, спокойно к ней относиться, действительно радоваться за другого человека, за успех другого человека. Когда на вручении какой-нибудь статуэточки вместо твоей фамилии называют фамилию другого человека, тут важно не превращаться в пиранью, в зверя и не жить этим неполучением годами...

– Хорошо вам так рассуждать, будучи Сергеем Маковецким...

– Но я же не сразу стал Сергеем Маковецким! У меня было очень много периодов, когда мне хотелось сниматься, а меня не брали, когда я делал уже какие-то роли, а меня не замечали.

– Тогда вы, наверное, мечтали о фанфарах...

– Ну, у меня, конечно, были в мыслях какие-то картинки. И эти картинки, как ни странно, были глобального масштаба: сразу "Оскары", и не просто один, а сразу три в руке. Я же не сразу проснулся знаменитым, я – трудовая лошадка, которая постепенно, постепенно, постепенно делала свое дело. Говорю это безо всякого позерства и не для того, чтобы показаться на страницах вашего журнала, знаете, таким ангелом. Нет, Боже упаси! Где-то у меня тоже были моменты отчаяния, когда хотелось крикнуть: "Да пошли они все! Не хочу! Что еще я должен сделать?!" Но слава Тебе, Господи, утешением для меня была семья, особенно жена. Она говорила: "Ты делай свое дело!". Я говорю: "Да никому это не надо! Я делаю роли – кто это видит?" А она: "Да, делай свое дело и имей терпение".

– Вы успешный актер. Как вы думаете, обязательно ли успешный человек должен поддерживать общественное мнение о своей успешности?

– Вы знаете, я пятнадцать лет жил в общежитии, даже уже будучи "заслуженным". Я никому не говорил об этом по телевизору, хотя мне говорили на прямых эфирах: "Ну, скажи!" Но я утверждаю: не надо, публика этого не поймет! Публика должна знать, что ты успешен, и нечего развенчивать этого убеждения. Публика платит деньги, чтобы посмотреть на вас успешного, а не на вас несчастного. А если вы скажете "я такой бедный-несчастный", публика не захочет смотреть вас в кино. Так устроен человек – ему не нужно смотреть и ассоциировать свои проблемы с вашими. Все равно, что бы актер ни говорил, как бы он ни жаловался, как ни выворачивался бы на наизнанку, это будет неправда – жизнь-то у него все равно другая. Он не ходит к станку, к ненавистной работе к семи утра, не прибивает гвозди в подметку всю свою жизнь.

– Творческая профессия вообще дает больше свободы...

– Конечно, больше...

– Но актерское ремесло – непростое: амбиции, мнительность, гордыня... Как с этим справляться?

– У актера обязательно должно быть смирение. Умение не реагировать на какие-то кажущиеся мелочи. Это очень сложно. Ведь большинство актеров считают, что они заслуживают наград и почестей больше, чем кто бы то ни было. Каждый актер думает, что он – лучший. Но это ведь не спорт: кто прибежал раньше по секундомеру, тот и лучший, и тут уже ничего не поделаешь. А в актерском труде – все в нюансах, все в движении души. Про чью-то игру говорят: он ничего не делает! А кто-то скажет: в этом ничегонеделании и есть глубина, и есть прелесть игры. Это очень, очень субъективная профессия! Зрительское восприятие тоже очень разное: один видит, что вы делаете, а второй даже не хочет этого видеть, потому что он вас не любит. Быть для всех хорошим – это глупость, я не стремлюсь быть для всех хорошим. Уверен, что наверняка есть категория людей, которая просто не понимает: да что он такое делает, тоже мне – пузырь! И чего его все время снимают?

– Ну, а ведь есть что-то приятное для вас в вашей профессии?

– Помните картину "Про уродов и людей"? Одна моя подружка, когда посмотрела, испугалась и сказала: "Этого не может быть! Я его хорошо знаю – это не он!" И тут же поставила другой фильм, "Ретро втроем". Поставила и с облегчением вздохнула: увидела меня привычного, меня, Сережу Маковецкого. Так в этом и прелесть профессии – каждый раз ты разный. Я, конечно, не в осуждение кому-то говорю, но есть такие актеры, кто спокойно переходит из картины в картину, даже не поменяв рубашку. Мне так неинтересно. Мне хочется самого себя удивлять. Это эгоистический момент в творчестве. Правда, возникает вопрос: сколько это будет длиться? Не знаю. Но я не могу остановиться, я всегда копаю, копаю, копаю. Например, я чувствую, что герой, которого мне предлагают сыграть, не может быть с моим цветом глаз – и я меняю цвет. Так было в тех же "Про уродов и людей". Там у меня глаза абсолютно черные, такие застывшие.

– В такой работе над образом героя, наверное, и заключается развитие актера?

– Развитие актера – в том, что он думает, что он копает внутри образа. Особенно это касается киноактера. Ведь всегда хочется, чтобы роль была сыграна "в десяточку". Потому что в кино ничего нельзя исправить. В театре можно исправить от спектакля к спектаклю, а в кино, если что-то не доиграл, каждый раз будешь смотреть этот фильм и каждый раз будешь видеть этот ляп. Развитие актера еще, конечно, и в том, что он вовсе не обязан быть дураком. Ведь часто говорят: актер не должен быть умным. Но это неправда! Хороший актер должен знать много, должен быть образованным. Он не должен зацикливаться только на профессии, он должен читать, самообразовываться.

– Кстати, что вы любите читать?

– Я очень люблю Антона Павловича Чехова, люблю Гоголя, люблю классическую литературу. К моему величайшему сожалению, я малообразован в современной литературе. Ну, так, иногда мне друзья говорят – обязательно это прочти или то... Вот новый роман Улицкой вышел, говорят – надо его прочесть. А я все думаю: вот завтра, завтра, завтра... Не поддался я и современной детективомании. Потому что это графоманство. В детективе не должно быть много слов. Вот читаешь Агату Кристи и понимаешь: все на месте. Или когда читаешь "Ловушку для Золушки" Себастьяна Жапризо, понимаешь: грандиозный детектив. Прочитав его, ты думаешь: "Ой, ну кто же преступник?" Начинаешь читать сначала – ах, вот оно что, я же пропустил – вот в чем прелесть, вот в этом запахе! Вот я люблю такие детективы, но я их мало читаю.

– А что за сценарий вы сейчас читаете?

– Сценарий нового фильма с рабочим названием "Чудо". Это замечательный сценарий Юрия Арабова (режиссер-постановщик – Александр Прошкин) по реальным событиям, произошедшим в пятидесятые годы в Самарской области. Одна девица застыла с иконой Николая Угодника.* Застыла дома у себя, как соляной столб, и простояла так сто двадцать дней. И когда прошли эти сто двадцать дней, она была абсолютно здорова, не было ни капли истощения. Я буду там играть уполномоченного по делам религии. Это человек, который, может быть, единственный, кто верит в это чудо. И чем больше он верит, тем больше он провоцирует людей и говорит, что его нет. Это любопытный персонаж. Вот там есть замечательная сцена моего героя с батюшкой, с настоятелем храма. Уполномоченный ему говорит: "Ваш храм закрывается, здесь будет кинотеатр. Но вы можете помочь: сейчас будет проповедь на Прощеное воскресенье, а тут многие говорят о некоем чуде. Скажите, что нет никакого чуда". А потом после проповеди он приводит батюшку в тот дом, сдергивает покрывало, и батюшка видит стоящую девицу. И все. Он уходит – бросает матушку, детей, приход... Он понял, что веры было мало, что он усомнился!

– Некоторые считают, что на такие темы – религиозные, церковные – вообще нельзя кино снимать. А вам как кажется?

– Это очень сложно, невероятно сложно. Во-первых, история должна быть написана очень хорошо. Но как это сделать? Как прикоснуться к святыне? Как сыграть? Это большой вопрос. Вот взять, например, Крещение Руси. Насколько я знаю, сейчас пишется сценарий для художественного фильма о князе Владимире. Но что из этого выйдет, насколько фильм получится исторически верным и одновременно художественным – это пока не ясно. Из того, что уже есть, мне безумно нравится документальный сериал, который недавно сделал Владимир Хотиненко – "Паломничество в Вечный Город". Невероятно интересный и познавательный фильм! К своему великому сожалению, я не увидел фильм архимандрита Тихона (Шевкунова) о Византии. Но это все документальное кино. А можно ли сделать художественный фильм? Видимо, все-таки можно. Например, Мэл Гибсон сделал, на мой взгляд, грандиозное кино – "Страсти Христовы". Это настоящий фильм! Я сам смотрел его не в кинотеатре, но моя знакомая рассказывала, что в зрительном зале было очень много молодежи и все взяли попкорн. Ну, на автомате, как всегда в кинозале. Но здесь буквально все с этим попкорном, нетронутым, и вышли из зала! Вот это – грандиозное кино!

– В прошлом году вышел фильм "Остров". Что вы скажете о нем?

– Мне в этом фильме немножко не понравился финал. Не должен был оживать в конце фильма человек, якобы убитый во время войны. А герой Мамонова должен был и уйти с чувством вины. Так по моему ощущению.

– А вы могли бы сыграть святого – как Мамонов?

– Ну, во-первых, я не считаю, что герой Мамонова – святой. А что касается меня, то не знаю. Я ж говорю, это очень сложно, это требует... Нет, пожалуй, все-таки не хотел бы. Вы знаете, кого бы я хотел сыграть? Понтия Пилата в "Мастере и Маргарите". Вот человек, знающий, КОГО он обрекает на гибель, и все-таки делающий это! Вот муки мученические!

– А какую роль вы ни за что не стали бы играть?

– Во-первых, я не стал бы сниматься в фильме, где было бы жестокое отношение к детям, к животным. Есть темы, которые меня отталкивают, и у меня были случаи, когда мне предлагали сценарий, а я отказался. Не стану я сниматься и в кино, где какая-то бесовщина замешана, темные стороны, чернота. Не хочу я вникать в эти темы. Бывает, что от тебя требуют уж слишком глубоко в себя заглянуть: чтобы сыграть персонажа, нужно открыть внутри себя двери, двери, двери... Но никогда не знаешь, что на тебя посмотрит, когда ты откроешь одну из последних дверей!

– Мы коснулись темы Церкви и веры. Позвольте немного продолжить. Вы в церковь ходите?

– Да, я верующий, в церковь хожу. И вся семья у нас верующая. Другой вопрос – ловим себя на том, что нечасто в храме бываем. Не так часто, как хотелось бы. Чаще я хожу в церковь Преображения на Песках, это на Арбате. Настоятель этой церкви протоиерей Александр Туриков – мой духовник. Я прихожу к отцу Александру на исповедь, да и просто побеседовать с ним мне приятно. Я ценю его отношение ко мне как к человеку и актеру.

Недавно в этой церкви мы обвенчались с моей супругой. Я очень рад, что это таинство случилось! Мы прожили вместе двадцать пять лет – как один день! И когда моя супруга предложила обвенчаться, я понял – надо это сделать. Когда мы вышли из храма, было ощущение... Нового года! Был прелестный вечер, присутствовали только наши близкие друзья и прихожане храма. Они нас и фотографировали, да еще сын снимал на видеокамеру. И категорически никаких журналистов: я не люблю такие вещи напоказ...

– Вас, наверное, в церкви все узнают?

– Однажды, помню, мне выпала честь нести хоругвь в крестном ходу. Это было в первый раз, и я шел очень гордый. Вдруг вижу, со мной здороваются. Я растерялся: можно ли отвечать? Кивнуть – вроде как-то не так, не поздороваться – что-то не то. В общем, я был в замешательстве, но потом так, знаете, глазами как-то сделал. Кивнул как бы, но незаметно...

– Не мешает такая "узнаваемость" молиться в храме?

– Да нет. Мешает, знаете, скорее другое, общечеловеческое: суета. Все мы живые люди, и, наверное, все так устроены. Мы приходим в храм, приходим на исповедь, подходим к причастию... После этого мы выходим, и кажется, даже в самый пасмурный день, что что-то такое перед глазами стало светлее – и серое небо совсем ведь не серое! Это уникальное состояние: в любой ненастный день тебе кажется, что ты видишь солнце. Сохранить эту благодать мы, конечно, хотим как можно дольше. Н? неожиданно опять круговерть – и ты понимаешь: вот, было это состояние – и все, его уже нет! Поэтому очень хочется сохранять себя. Потому что чем больше ты душу свою сохраняешь, тем легче тебе живется.

– А как актеру сохранить свою душу, если он вынужден все время играть кого-то? Кстати, актер может не играть в обычной жизни или игра становится уже необходимостью?

– Мы все в жизни играем немножечко, но актеру еще хуже, чем всем: ведь он профессионально играет на сцене. Я стараюсь не играть в жизни. А то ведь можно заиграться, и это уже будет клиника. Ганнушкина. Конечно, в некоторых обстоятельствах приходится, как и любому нормальному человеку, включать какие-то маски. Но все же я стараюсь быть достаточно естественным в жизни. Сказать себе, что я на сто процентов такой, как я есть, – это будет гордыня. Поэтому я говорю: мне кажется, что я такой, какой я есть – нормальный, естественный, спокойный, иногда скучный в жизни, а иногда – очень радостный. А степень откровенности? Знаете, даже сейчас, когда я даю интервью православному изданию, я некоторых вещей не говорю. Это же не исповедь! Есть вещи, которые я никогда никому не говорю: например, я не люблю говорить о семье. Я хочу, чтобы эта тема осталась только моей и не попала бы на страницы издания, какое бы оно ни было. Иначе что в душе останется? Пустота.

*Церковное предание рассказывает, что в ночь на новый 1956 год в Самаре (тогда Куйбышеве) окаменела девушка и 128 дней не могла двинуться с места. Зоя Карнаухова ждала на вечеринке знакомого парня Николая, когда он не пришел, обиделась и сказала: "Раз нет моего Николая, буду танцевать с Николаем Чудотворцем. – Взяла икону и стала с ней танцевать. – Если Бог есть, он меня покарает". После этих слов она окаменела. С иконой в руках Зоя простояла неподвижно до Пасхи. Рассказывают, что пришел маленький старичок и ласково спросил ее: "Что, устала стоять?" – и пропал. Зоя ожила, считается, что к ней приходил сам Святитель Николай. О дальнейшей судьбе Зои рассказывают разное: то ли она вскоре умерла, то ли ушла в монастырь. Достоверно известно, что рассказы о "Зоином стоянии" заставили многих людей обратиться к Церкви. В районе была усилена антирелигиозная пропаганда: за первые восемь месяцев 1956 года было прочитано больше 2 тысяч атеистических лекций – в 2,5 раза больше, чем за весь предыдущий год. Взбучку за допущение "позорного чуда" получили самые высокие районные партийные функционеры