Кино про взрослых. но для детей

Что такое детское кино? Зачем оно нужно и насколько актуально

в наше время? И имеет ли право кинематографист выступать в роли учителя? О детском кино сегодня и завтра размышляет сценарист

и режиссер Иван ПОПОВ, автор таких детских картин, как "Котенок"

и "Радости и печали маленького лорда".

Иван Александрович Попов родился в 1960 году в Москве. Режиссер, сценарист, художник. Окончил Московский полиграфический институт по специальности "художник-график" и Высшие курсы сценаристов и режиссеров (мастерская В. Меньшова, 1993 год). Автор картин "Басурман", "Котенок", "Украденная сила", "Радости и печали маленького лорда". Женат, отец пятерых детей.

Маленькие черты большого мира

– Что такое, в Вашем понимании, детское кино как жанр?

– Это такое кино, которое детям доступно. Вернее, которое доступно и детям тоже. Потому что кино все же не должно быть "узкопрофильным", это искусство с очень широкой сферой действия. И если ставится задача снять кино для детей, а фильм оказывается интересен и взрослым – это большая удача режиссера.

– А как Вы в процессе съемок понимаете, что будет доступно детям, а что нет?

– Я для себя определил своего потенциального зрителя. Это – мои собственные дети. У меня их пятеро. Старшему сейчас 25 лет, младшему – десять. Как видно, разница значительная. Старший уже даже и не ребенок. И все же я думаю о том, как отзовется та или иная сцена в сердце каждого из них. Иногда даже отрывки им показываю, чтобы понять, в том направлении двигаюсь или нет.

– Насколько важно для детского кино присутствие на экране ребенка в качестве действующего лица?

– Знаете, можно снять замечательное детское кино, где не будет ни одного ребенка-персонажа и, как следствие, ни одного ребенка-актера. Я, например, сейчас снимаю фильм про Царевну-лягушку. Думаю, что получается именно детское кино: сказочный сюжет как минимум – уже отсылка к вполне конкретной аудитории. Но в этом фильме детей нет и быть не может. Это, если угодно, кино про взрослых. Но для детей.

Мне порой приходит мысль, что смотреть на себя самих на экране детям хочется в последнюю очередь. Своих сверстников и свойственные им отношения они могут увидеть и в школе. И наоборот: детям очень важно понемногу открывать для себя взрослую жизнь. Она, мне кажется, вызывает у них самый живой интерес. Именно приоткрытие большого мира в доступной для детей форме и делает ту или иную картину детским кино.

– А какие черты большого мира открывает детям фильм "Радости и печали маленького лорда"?

– Я не ставил бы вопрос так конкретно. Просто маленький зритель этой картины видит странный мир, который существует по своим законам. Есть взрослый человек, старый английский лорд, дед юного героя, загородившийся от всех и вся. Он должен растопить лед в собственном сердце. И для него это – подвиг. Есть мама мальчика, которую любовь к сыну заставляет, с одной стороны, привезти его в Англию, чтобы он мог получить нормальное образование, а с другой – согласиться на "пытку": видеть сына раз в неделю и понимать, что свекор ее презирает. И для ребенка здесь многое непонятно. Почему он не может видеться с мамой чаще? Оказывается, в душе дедушки есть противоречивое чувство, понять которое ребенок не в силах. Ведь оно рождено в мире, где слишком много бытового и социального. То есть наносного. Но эту противоречивость – оказывается! – может снять искренность детского сердца, которое живет по закону неподдельной любви...

Ненормальная норма

– В чем, с Вашей точки зрения, заключается принципиальная особенность детского кино?

– В детском кино очень важно, чтобы восприятие шло не только от головы, но еще и от души. Это, конечно же, важно для любого фильма. Но для детского – особенно. Ребенка в чем-то сложнее "зацепить", чем взрослого. Мы в этом плане более "всеядные", а дети на эмоциональном уровне – публика намного более требовательная.

Знаете, вспоминаю, как снимал свою первую детскую историю – фильм "Котенок". Уже на этапе работы над сценарием я четко понимал, в какие моменты зрители должны испытать наибольшее эмоциональное переживание. Четко видел, где я буду "нажимать на педаль", чтобы зал "загудел". Но с фильмом "Радости и печали маленького лорда" все было по-другому. Приступая к съемкам, я был просто в ужасе. Понял: в таком фильме не может быть "экшн" – никто не кричит, не бегает, не летает, особенных "кошмаров" тоже не происходит. Речь идет всего лишь о человеческих отношениях – "тихих", хотя и внутренне непростых. Идут размеренные разговоры. Один пейзаж сменяет другой. И я по-настоящему боялся, не скучно ли ребенку смотреть такой фильм. А главное – будет ли он сопереживать. На премьерном показе я страшно волновался. И больше наблюдал за залом, чем смотрел на экран. Но вроде бы все было в порядке. Та самая необходимая "реакция от души" в зале была.

– Если сюжет был нединамичный, почему же дети не заскучали?

– Знаете, книжку, по которой был снят фильм "Радости и печали маленького лорда" – повесть Френсис Бернетт "Маленький лорд Фаунтлерой", я читал когда-то давно – еще с первым сыном. И в тот момент это произведение не вызвало у меня какого-то особого интереса. Прочитал – и прочитал. И только когда мы стали работать над фильмом, у меня вдруг появился на эту историю довольно неожиданный взгляд. Я понял, что главное в ее сюжете – система правильных ценностей. Сравните, скажем, с классикой детской литературы – "Приключениями Тома Сойера". Плохое поведение, поступки "против правил" буквально воспеваются в них. И установка "делать как нельзя" становится для героев своего рода принципом жизни. Нравственным образцом. А в "Радостях и печалях маленького лорда"? Здесь все иначе. Это – история о правильных поступках. Мальчик сознательно делает правильные вещи: например, по-доброму разговаривает со слугами или отдает бедной крестьянской семье свою любимую лошадь. Причем так поступить приходит в голову только ему одному.

Я понял тогда, в начале съемок, что именно сейчас хочу снять кино, которое показывало бы красоту правильности. И ниша "кино о правильных вещах" практически не занята. Об этом сегодня почти не говорят. Может быть, поэтому детям и не было скучно смотреть такой фильм.

Можно ли быть моралистом

– Не боитесь, что Вас с такими установками назовут моралистом?

– Некоторый иронический оттенок у слова "моралист" присутствовал всегда, но в наше время он, увы, стал преобладающим. Если за попытку разговора о доброте можно быть удостоенным презрительной оценки – это тревожный знак... Знаете, лично мне неинтересна картина, если она говорит о чем-то, что идет вразрез с общечеловеческими ценностями.

– И, тем не менее, если бы человек сказал Вам: "Не понравился мне фильм. Не люблю, когда режиссер слишком назидателен", что бы Вы почувствовали?

– Все зависит от того, что побуждает его говорить так. Возможно, у него просто жизненный этап такой: то, что я показываю, ему неинтересно. Сейчас это кино не для него. И это – нормально.

Но бывает и по-другому: попытка сказать о том, что объективно является правильным, встречает отторжение – в силу уже сложившейся у человека системы ценностей. Системы, которая противоречит всем нормам. Но он не хочет с ней расставаться, а все прочее воспринимает как покушение на личную свободу.

Американские мальчишки с раннего детства имеют свой бизнес –

и очень этим гордятся. Кадр со съемок фильма. Фото предоставлено компанией "Профит"

– Готова ли публика сегодня воспринимать "кино о правильном"?

– Сегодняшняя публика, конечно, с большей охотой пойдет смотреть комедию или боевик. Но это не означает, что режиссерам, которые хотят делать другое кино, надо прекратить заниматься профессией. Если хотя бы в кого-то добрый фильм попадет – это уже немало. Живая эмоция режиссера обязательно "зацепит" зрителя. А формально "залакированный" фильм даже самого чувствительного человека оставит равнодушным.

Не учебник морали

– Значит, кино должно выполнять воспитательную функцию?

– Скорее, да, чем нет. Все-таки должно что-то в человеке шелохнуться. Пускай на миллиметр. Хотя при этом я всегда очень боюсь, когда это начинают делать нарочито. И надеюсь, что в "Радостях и печалях маленького лорда" нарочитости удалось избежать. Фильм должен оставаться фильмом, а не превращаться в учебник морали. Мне кажется, в кино не должно быть воспитания как самоцели. Не киношное это дело. Это задача семьи, Церкви... А кино может в этом им помогать. Тем более в России...

– Почему тем более в России?

– Насколько я могу судить, в нашей культуре совесть всегда была краеугольным камнем. Сложно найти русского классика, для которого нравственность не была бы центром мировоззрения и творчества.

– И русское кино сегодня должно эту традицию продолжать?

– С одной стороны, да. Но с другой стороны, мне кажется, разговор о нравственности в каком бы то ни было произведении искусства – книге, фильме – не может быть намеренно инициирован. В том смысле, что классики русской литературы просто писали так, как диктовала им душа. И получалось произведение о нравственности. Ведь оно рождалось в русской культуре. А культура эта сформирована Православием – с его глубокими нравственными нормами. Не дерзну ставить себя в один ряд с классиками, но желание поговорить о "правильных вещах" в "Маленьком лорде" в моем случае тоже не было рациональным актом, а возникло, опять же, исподволь. Выросло из каких-то интуиций. И сформированы они, наверное, тем, что я православный. Принадлежу к православной культуре. И когда снимаю кино, не могу не соотносить все, что я делаю, с собственной верой.

Снимать "по-православному"?

– Неужели Вы хотите сказать, что снимаете "по-православному"? Как это может быть? Православные мизансцены, православные диалоги?

– Такого, конечно же, не происходит! Я хочу, чтобы кино получалось православным по духу. И для этого вовсе не обязательно вставлять в сценарий роль монаха. Ведь этот дух не всегда проявляется в каких-то конкретных вещах. Я по первому образованию художник и понимаю: если я хочу, чтобы картина была теплой, светлой, это не значит, что первым делом я нарисую на ней купола и кресты. Это может быть совершенно нейтральный пейзаж. И в кино то же самое. Есть конечная цель – чтобы зритель чувствовал свет и теплоту. А это и есть тот самый православный дух.

Хотя при этом мне кажется, что, снимая современную историю, совсем пройти мимо непосредственно православных атрибутов – храмов, икон – тоже было бы неправильным. Ведь сейчас люди готовы к тому, чтобы все это вернулось в искусство. И человек должен снова учиться все это правильно и живо воспринимать. В каких конкретно формах и объемах – сложно сказать. Это будет зависеть от конкретного сюжета.

– Можно ли назвать фильм "Радости и печали маленького лорда" фильмом, православным по духу?

– Наверное, об этом зрителям судить. Но надеюсь, что да. Но я хотел бы пойти дальше – снять собственно православное кино.

– Что это такое, по-Вашему?

– Это картина на православный сюжет – история о святом или, скажем, о жизни монастыря, как в фильме "Остров". Кстати, этот фильм, с моей точки зрения, – единственный на сегодняшний день удачный пример кино на православную тему.

– А как Вы считаете, почему этот пример – единственный?

– Снимать православную картину очень... опасно! Потому что такое кино режиссер не имеет права сделать плохо. Вообще кино нужно делать хорошо. Но если "обыкновенный" фильм может человеку не понравиться и забыться, то плохо снятый православный сюжет грозит более серьезными последствиями – он может оттолкнуть сомневающегося человека от Церкви. А вот это уже будет катастрофой! И именно этого я опасаюсь, думая о своем возможном православном кино. Ведь когда делаешь "обычную" картину, рассуждаешь относительно спокойно: "Сделаю так или так. Ну а не получится – все по-другому сниму". А тут трудней. Тут меньше пространства для маневра. А ответственность на художнике, который делает православное кино, – больше.

От амулета до крестика

– Как Вы сами пришли к вере?

– В школе у меня был период язычества. Впрочем, заключалось это в абсолютно внешнем действии – ношении амулета. А однажды я нашел у бабушки старый крестик и решил, что его носить как-то приятнее, чем амулет. Ни о каком христианстве я тогда не думал. И крещеным, разумеется, не был. А в семнадцатилетнем возрасте мы со школьными друзьями ездили в Телави. Однажды гуляли – и нашли полуразрушенный православный храм. Уже точно не помню, как это получилось, но я заснул прямо на улице, рядом с храмом. И меня разбудил... священник. Спросил, почему я ношу крестик. Я ответил, что, дескать, почитал Библию, ознакомился – и решил, что буду носить. Он сказал, что для того, чтобы носить крестик, нужно быть крещеным. Тут я искренне удивился, потому что о Таинстве крещения слышал впервые. Мы с батюшкой немного поговорили, после чего он предложил мне покреститься. Я согласился. Наверное, в тот момент я не понимал, в чем смысл Таинства – просто доверился человеку. В этом же полуразрушенном храме меня по всем правилам крестили. Конечно, до воцерковления было еще далеко. Но постепенно я начал ходить в храм.

– Вопрос к Вам как к отцу пятерых детей: чего не хватает сегодняшним детям?

– Мне кажется, человеческой теплоты в общении друг с другом. Знаете, я очень рад, что мои дети ходят в православную школу. Там все – по-особенному. Не так, как в обычной школе. Там очень много детей из многодетных семей. И, скажем, взаимовыручка у них – в крови.

Я вижу, что дети здесь общаются в атмосфере любви и братства. Это, кстати, проецируется на учебу и очень благотворно на нее влияет. И я понимаю, что такого человеческого общения сегодня вообще крайне мало.

А что дальше?

– Каковы сегодня, на Ваш взгляд, перспективы детского кино? Будет оно развиваться, становиться востребованным?

– Я оптимист. Еще недавно все было настолько убито, что хуже уже точно не будет. Материальные условия, чтобы снимать кино, становятся лучше, а вместе с ними поднимается и уровень картин. Разумеется, что-то удается хорошо, что-то – хуже. Но в целом это – уверенное движение вперед. И у меня есть надежда, что и детское кино, как часть кинематографического процесса вообще, будет развиваться.

– Сегодня система координат перевернута, поэтому в детском кино актуальны "фильмы о правильных вещах". Но общество духовно растет и – будем надеяться! – в будущем традиционные ценности вернутся. Что тогда? О чем детское кино будет говорить через двадцать, тридцать, пятьдесят лет?

– О том же самом: о доброте и нравственности. Ведь тема правильных поступков – бесконечна. Кино о правильных вещах – не таблетка. Невозможно однажды взять – и сделать человечество нравственным навсегда. Потому что нравственность приобретается. И через двадцать, тридцать и пятьдесят лет появятся дети, которым также нужно будет подавать пример. И если даже ценности – дай Бог! – вернутся к норме, человеческую душу – душу ребенка – все равно надо будет воспитывать. Не в смысле "поучать", а в смысле "взращивать". И перед детьми наших детей будут вставать те же проблемы, что в свое время перед нами. Душа-то новая рождается. И этой душе также необходима азбука. Необходимо учиться различать, где плюс, а где минус. Поэтому мне и кажется, что детское кино – если оно говорит именно о правильных вещах – будет востребовано всегда.