Дивеево

Дивеево накануне торжеств в честь 300-летия Саровской пустыни Трудно начать рассказ о нашей поездке, и назвать её паломничеством, видимо, тоже трудно. А препятствия на пути к её осуществлению были, но скорее организационные, рутинные, хотя в последние дни в Москве, уже перед началом 1998 года (а задумали мы ехать в Дивеево 3 января), в предпраздничной гостевой суете под подсказку на ухо дьявольски шепталось, что трудно, сложно, никто не ждёт, да и мерещилось, что не те попутчики, как добираться по морозу, ну и прочие бытовые, уже отвычные глупости.

После 1989 года, получалось, что один раз в два года мы с Никитой приезжали в Россию и сейчас мы опять оказались в Москве. В Дивеево мы задумали поехать давно – наш сын Иван уже побывал там, опередив нас на три года. Летом он попал на большой праздник к 1 августа, когда празднуется день преп. Серафима Саровского. Уже по фотографиям Ивана, где дороги и тропинки вокруг монастыря выложены цветами (подобные узоры из живых цветов я видела только в Индии), Дивеевская природа и возведённые храмы в ней, на фотографиях, выглядели почти что как заманка туристов...но рассказы нашего сына были лучше всех фотографий.

Ну так вот, мы купили билеты на поезд, и с нами выразили желание ехать московские друзья, муж и жена А.

3 января в 22 часа мы сели в поезд на Казанском вокзале, зашли в вагон, которому были несказанно удивлены: вышитые занавесочки на окнах, мягкие матрасы, чистое бельё и все прочие атрибуты так называемого СВ. Мне показалось, что у наших спутников от этого нежданного комфорта, поднялось настроение. Попили чаю и улеглись...в 5 часов утра зазвонил мой будильник, и проводница за дверью сообщила: " Подъезжаем к Арзамасу!"

Из тёпло-жаркого вагона мы сошли в темноту и снег. Народ вокруг сразу куда-то стайками побежал, поспешили и мы за толпой; оказались на вокзале. Никита упрямо стремился к кассам автобуса. Нам нужно было ещё 60 км ехать до Дивеева.

Вокруг шофёры легковых машин наперебой предлагали свои услуги, но Никитушка твердил об автобусе.

Мы уже встроились в очередь билетных касс, когда к нам подошёл последний шофёр.

– А может поедете? – как-то почти не настойчиво спросил он.

Наши друзья были согласны ехать сразу. Никита недовольно буркнул: "Как хотите..."

Было немножко странно и почти неправдоподобно оказаться в машине иностранной марки, чистой, мягко скользящей по заснеженной в ночи спящей природе. Все мы молчали, а для меня было страшно услышать первые слова нашего водителя; про себя я умоляла, лишь бы он молчал, потому как слова, должны были оказаться противными, глупыми, с комментариями, о которых и не хотелось думать, с ненужными в эти полтора часа разговорами, с расспросами, ну и всё остальное, что обычно объединяет людей случайных в таком месте и при таких обстоятельствах. Но наш шофёр долго молчал, потом заговорил, и после дву-трёх фраз мы поняли, что это нам подарок. Он говорил умно и обо всем сразу, как бывает только о русских – и о земле, которую нужно продавать и покупать, ругал Ельцина, Ленина и коммунистов, рассказывал интересно о себе, жене и дочери, с болью делился об арзамасских безобразиях, о разрушении церквей и поругании большевиками святых мест. Как всегда, не обошёлся он и без рассказов о чудесах, происшедших с ним самим. Через 20 минут весело бежавшая машина встала в ночи и метели. Наш шофёр недовольно вышел. Открыл капот, чего-то там ковырнул, вернулся за руль.

– Плохо дело, видимо дальше не поедем, не проверил я аккумулятор, заменил на новый, поставил от другой машины.

Мы приуныли ужасно. На всякий случай шофёр повернул два-три раза ключ стартёра – мотор зашелестел, набрал обороты и мы вдруг поехали. На десятую минуту мы уже почти летели над асфальтом. Наша подруга, сидевшая рядом с водителем, тихонько подстанывала и уговаривала ехать потише.

– Что с моей машиной? Она так никогда не ездила, – вслух удивлялся шофёр.

– Помедленнее, пожалуйста... – стонала Татьяна.

А машина и вправду летела по воздуху, взлетала на горки, ухала вниз, и казалось, что нас несёт уже не этот аппарат – гибрид, полуиностранного производства, а нечто иное, неземное, какая-то сила, которая торопит нас всё скорее и скорее вперёд. Вот уже первые огни, домики Дивеева, расчищенные дорожки, сугробы... и мы как-то сразу влетели к монастырю, встали, вышли из машины и оказались из метельной ночи в церкви к шестичасовой службе.

Было чувство, что от полёта по заснеженной тёмной дороге нас выбросило в этот храм небесный, где пели голоса настоящих ангелов. Ничего подобного я никогда не слыхала! Ещё не отойдя от скорости механической (хотя и здесь я усомнюсь), меня окунуло в звуки ангельского пения, чистоты зазеркальных голосов; они как хрустальные слёзки, падающие в журчащий холодный родник, а он бежит, живёт, проникает в душу, освежает её, и нет конца пению гипнотическому, завораживающему, подымающему в тебе слёзы радости и счастья. Как то почти сразу, я осознала, что вышла из темноты в Рай; чувство космичности этого места и его отделённости от всего мира меня не покидало все полных два дня, которые мы провели в Дивеево. Не помню, через полчаса, а может позже, мы познакомились с отцом Георгием (Павловичем). Мы привезли ему письма из Парижа.

Могу сказать, что со временем у меня произошло что-то странное. Было чувство, что стоишь на службе с утра и до вечера, нет усталости, но и нет понятия, который сейчас час. Люди вокруг, их очень много, много молодых, молчаливых детей, нет толкотни, нет разговоров, странное хождение в толпе монашек, совсем молодых, но все молящиеся в одном порыве, но не в экстазе, и молитва настолько у каждого объединяющая, что хочется быть в этой массе человеческой долго, бесконечно.

Не хочу подробно рассказывать о нашем бытовом устройстве, могу только быть безмерно благодарна всем нас принявшим, обогревшим, поселившим в Дивеево. Спасибо всем – и о.Георгию. и матушке игуменье Сергии, и монахине Юленьке, и монахине Ольге. И всем послушницам, нас кормившим в трапезной и так терпеливо переносившим наши невольные разговоры за едой.

Сколько построено, сколько возведено, возвращено, выкуплено, выращено! А скиты в лесу вокруг, а сколько ещё предстоит!!! Матушка игуменья оказала нам великую милость, пригласила к себе, показала свои альбомы с фотографиями. Смотришь и диву даёшься, какие силы, кроме человеческих, в столь короткие сроки возвели из руин всю эту красоту.

Уже после переноса святых мощей преподобного Серафима расцветало Дивеево не по дням, а по часам. С давних-предавних пор, ещё с конца XVII века, когда место это было предназначено Царицей Небесной в четвёртый её удел, она сама, Божья Матерь, избрала это место, но как бы для испытания, в вечную борьбу с молитвой и Богом было Дивеево населено враждебными людьми. Они и сейчас живут рядом с монастырём, а предки этих людей из заводских, напали на преподобного Серафима, зверски его били почти до смерти, пытались найти деньги в его келье, да ничего не найдя, испугались и убежали. При всём возрождении монастыря, наплыве со всей России (и не только) паломников, помощи со всего света, местное население враждебно относиться к возрождению молитвенной святыне. Мало кто из них приходит помолиться в храм. Но и здесь ничего не стоит на месте, движение людей, жаждущих жить рядом с преподобным Чудотворцем, всё больше, и уже сами жители, настроенные против, не выдерживают, продают дома и уезжают, а на их место, конечно же, селятся жаждущие быть вблизи дивеевского монастыря.

Батюшка Серафим много говорил и предсказывал о Дивеево. Известно, что организовал он две общины, одна из которых состояла из девушек: " Если кто моих сирот девушек обидит, тот велие получит, от Господа наказание. А кто заступит за них и в нужде защитит, и поможет, изольётся на того велия, милость божья свыша. Кто даже сердцем воздохнёт, да пощажет их и того, тоже Господь наградит. И скажу вам, помните: счастлив всяк, кто у убогого Серафима в Дивееве пробудет сутки, от утра и до утра, ибо Мать Божия, Царица Небесная, каждые сутки посещает Дивеево!"

Не хочу впасть в гордыню, но не могу не воскликнуть: " Счастье это посетило нас!" И эта несказанная радость, прозрачная чистота, разлитая в самом составе воздуха и природе и совсем не сусально – картинной, как у "передвижников", а скорее напоминающей прозрачную природу Нестерова. Да и природы самой, когда ты там, как бы не замечаешь, а слит ты с ней, с людьми в молитве, в простом быте восстановления его.

Отец Георгий, молодой, умный, образованный, ласково нас принявший, много и интересно с нами говоривший, повёз нас на машине к источнику преподобного Серафима. Выстроена на берегу речки деревянная часовня, сделана как бы запруда, а из горы на берегу, из места, где бьёт источник, поставлен крест. Вокруг снег, лёд, скользко, но народ идёт к кресту и запруде самый разный: тут и военные, и крестьяне, вот и наша группа вполне смешанная из московской интеллигенции, с эмигрантами из Парижа. Сама не помню как, но решение окунуться в воду с головой пришло ко мне мгновенно, даже не раздумывала. Разделась до нага, по мосточкам спустилась и три раза с головой окунулась; странно, что выходить было совсем не холодно. Никита последовал моему примеру, он не колебался ни секунды.

Потом нам сказали, что вода в источнике круглый год + 4. Уже когда прошло время, совсем не сразу, появилось ощущение настоящего очищения. Тяжесть душевная, горечи, обиды, да и прочая накипь и окалина нашей жизни, свинец нашей цивилизации, который тебя грузом к земле тянет – всё ушло. Появляются радость и лёгкость почти детского счастья, о которых мы успеваем позабыть за годы наслоений человеческой бытовой копоти. И как захотелось, чтобы длилось это состояние долго, всегда, по возможности не заслонялось бы суетой сует. Как это сохранить? И как трудно пронести это через годы?! Видимо только большим постоянством в молитве, чтении книг, хождением в церковь, мы можем удержаться поплавком на зыбкой поверхности нашей грешной жизни. Живём мы все на пространстве "цивилизации" от России до Запада и обрастаем, как коконом. Себя могу сравнить с Гулливером, которого приковали лилипуты и дёргают за ниточки, а ниточка каждая к нерву привязана. И вот их сотни, этих лилипутиков, тянут, а сил уже нет освободиться от этих пут.

Ощущение прикосновения к неземной прозрачности, заполнило меня всю после этого омовения, трудно даже понять сразу, что с тобой произошло. По возвращении, только даже не в Москву, а в Париж, я почувствовала, что многие из этих ниточек оборвались и лилипутики разбежались, тяжесть стала меньше, не так страшно на душе. Велика милость Господа, и видимо, то, что мы оказались с Никитой в Дивеево, есть результат не слепого случая, а скорее закономерность, которую мы поняли не сразу. К преподобному Серафиму, как известно, приходили люди за помощью, молитвами, просили избавлений от болезней душевных и телесных, но были люди, которые посещали его из простого любопытства и с малой верой в Господа, да и в чудотворность самого преподобного Старца. Известен и описан случай с генералом, который весь увешанный орденами, важный, надутый, верящий только в свою силу, авторитет и власть, был принят преп. Серафимом. Вышел генерал через полчаса беседы потрясённый, вынеся все свои ордена в фуражке, а от прежней важности не осталось и следа. Известно, что в будущем он стал вести другой образ жизни, а все награды, заработанные нечестно, уже на грудь не надевал.

" Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную", – звучало всюду в Дивеево. С этими словами молитвы на устах, монашенки приглашают нас к трапезе, на прогулку по канавке, дарят подарки. Монахиня Люба, по послушанию работающая в дивеевской гостинице, бурятка, милая, улыбчивая, добрая зовёт нас к трапезе с этой молитвой. Показывает нам заснеженный сад и огород, здесь выращивают в теплицах помидоры, огурцы и... цветы, которыми украшен круглый год храм и иконы. Нас задарили. Здесь и книги, и сухарики преподобного Серафима, в его чугунке высушенные, просфорочки с его изображением, маслице из лампадки для помазания, земля из глубины канавки, вырытой вокруг монастыря. По преданию, Сама Царица Небесная стопочками своими прошлась по этой земле и указала границу – " обвод" монастыря. А сам старец Серафим чудным образом показался здесь с мотыжкой и начал копать эту канавку. Подаренная нам земля из глубины, а не из поверхности канавки, что означает – из глубины столетий, веков не земных. Мотыжка преп. Серафима уцелела, монахини вынесли нам мотыжку, целовали мы её и молились. Нас окружил народ, кто случайно оказался рядом, все пришли в волнение, крестились, молились. Гладила я мотыжку, и странное чувство удивления и чуда меня охватывало: как этот предмет уцелел, как он остался не истреблённым за все эти страшные богоборческие годы в России? Впрочем, как и огарочек той свечи, который сохранился, и сбылось предсказание преп. Серафима...и многое ещё сбудется.

Нам приходилось сдерживать своё любопытство, а удивляло многое. Хотелось посмотреть, как мать Ирина пишет иконы (да поняла я, что этого просить нельзя), а они замечательные; мы их увидели в церкви рождества Христова, той первой и самой древней; по предсказанию, в неизвестно какое время будет сюда перенесено четверо мощей. Здесь читают день и ночь Псалтырь, горит неугасимая свеча и лампады. Мать Ирина, как нам рассказала матушка Игуменья, держит себя постом и старается в полном одиночестве, только с молитвой наедине, писать иконы " Сама не знаю, как моя рука кистью водит, будто это и не я сама, а сам Господь Бог иконы выписывает". Может быть, я не совсем точно помню её слова, но смысл был именно таким.

Нас повели на "экскурсию" по территории монастыря, к святым могилам, вокруг по канавке, к святым мощам преподобного Серафима. Для нас их открыли (велика милость Божия!) и мы смогли помолившись, приложиться к ним. Водила нас монахиня Ольга, молодая, светлая лицом, замечательно обо всём рассказывающая.

Я пыталась многое запечатлеть на камеру. Но и впрямь пыталась, ничего из съёмок не получилось. Чувство, что невозможно запечатлеть в памяти машинного нутра всё, что мы видим не оставляло меня. В какой то момент моя камера остановилась, батарейка кончилась, и получилось, что из всех двух дней наснимала я всего 20 минут.

Дважды мы шли по канавке. Первый раз ночью, после службы, снег, морозец, луна светит, и процессия из монашек с молящимися, а вокруг нас бегает несколько собак "из свои", живут они при монастыре, охраняют от тех, что живут рядом, но не принимают Дивеева. Удивительно, что каждый раз, когда на нашем пути попадались люди посторонние, эти собачки начинали отгонять их лаем, и собак из соседних домов тоже облаивали и не пускали в свою стаю. Днем монахиня Ольга повела нас по той же канавке. Деревья уже полуторовековые, посаженые после смерти преп. Серафима, а значит после 1833 года. Они как стражи дня и ночи, вехами стоят по всему кругу границы монастыря, вдоль по канавке. Поразила меня лиственница, посаженная в день рождения наследника, царевича Алексея. Ствол её, оттого, что люди отдирают кору на память, стал в этом месте цвета запёкшейся крови. Если подумать, что этот красный цвет для наследника уже был знаковым с самого рождения и ещё до всего, Паша Саровская – пророчица, к которой приезжали Государь и Государыня, выносила им "красный лоскут" с объяснением, что это означает, что ждёт в будущем наследника, который появиться на свет. Тут и его болезнь крови – гемофилия, и символ красного знамени большевиков, и красный террор и трагическое убийство всей семьи Государя, омытое кровью.

У нас в доме в Париже висит маленький гобеленчик. Именно его мне удалось спасти (а может, он меня охранял и помогал?) когда, я уезжала навсегда к Никите. По рассказам моей бабушки, попал к нам в дом этот гобелен и вполне правдоподобно, из спальни наследника Алексея. Ничего особенного в сюжете этой вышивки нет: сидящий под деревом человек, в шляпе и собака рядом. У гобелена два цвета, бело-серо-пепельный, из которого вышит весь пейзаж с человеком, а небо над этим мёртвым цветом, багрово-красное, зловещее.

---

Вот и наступил наш день отъезда. Все в монастыре готовились к Рождеству Христову, гости и паломники прибывали каждый день. Нам повезло, что мы приехали немного раньше и оказались в сравнительно малочисленной толпе. Матушка Игуменья распорядилась, чтобы нас с оказией подвезли в Арзамас к поезду. Шёл маленький монастырский автобус, мы со всеми попрощались, и нас буквально упаковали в плотно забитую машину. Кроме нас четверых в ней оказались молчаливая девушка лет 15-ти, средних лет монашка из Рижского женского монастыря, приехавшая с гостинцами к празднику и странный хлопотливый дедушка, шофёр и рядом с ним молодой человек. Монашка из Риги привозила в Дивеево подарки, думала возвращаться налегке. Да ей самой в обратную дорогу надавали гостинцев не меньше, был даже запечённый кабанчик в тесте.

Как выяснилось из разговора, который сразу же и естественно завязался, старичка величали "батюшкой", но был ли он таковым, для меня остается загадкой. Он и сопровождавший его молодой человек тоже заезжали в Диеевский монастырь с подарками к Рождеству и, погостив, ехали дальше, а потом ещё дальше, и предстоял им большой объезд к праздникам. Батюшка был говорлив, поначалу мне даже показалось, что он немного "навеселе", его монолог привёл к интересному повороту в общей беседе. Из рассказов прояснилось, что когда-то он был автомехаником, а потом стал дьяконом. Основное место его пребывания – Ульяновск, но он любит передвигаться, ездит по монастырям, выполняет просьбы, поручения скорее по хозяйству.

Слова батюшки, обращённые в темноте и тесноте машины как бы ко всем и к себе самому, размышления вслух, так же как и у нашего первого шофёра, вёзшего нас в Дивеево, были на редкость интересны и разнообразны. Он не знал кто мы, откуда, в нутри машины было не разобрать лиц, одеты мы были как все просто, поэтому бояться или контролировать свою речь ему не надо было. Совершенно естественно рассказ его с восстановления монастырской жизни перёшёл к предыстории, к разрушению храмов, Саровской обители, и ещё сотен скитов разорённых и разграбленных при Советской власти. Батюшка не по дьяконски ругался и проклинал "хозяев" страны, Арзамасских атомщиков, сетовал на бедность и отсталость в Ульяновске.

– А как там памятник "копчушке" (Ленину), всё стоит? – спрашивает Никита.

– А куда же ему деваться, стоит, – отвечает батюшка.

– А улица Водников, а улица Рылеева...не переименовали?

– Всё на месте... – бурчит дедушка.

– Ну а памятник Карамзину, всё там же, в Карамзинском садике? – допытывается Никита. – А овраг в центре города? А на месте ли река Свияга? – вопросы сыпались один за другим.

В темноте не было заметно, переменилось ли лицо у батюшки от вопросов, задаваемых странным картавым голосом из глубины машины, с совсем не советской манерой разговора. Он смутился на секунду, но вида не подал, что странный господин знает топографические подробности о городе Ильича. Никита был удивлён такому повороту в разговоре больше чем сам старичок. Разговор переносил его в другое время и воспоминания. После возвращения его с семьёй в СССР из Франции в 1948 году, а ему было тогда 14 лет, их как бы сослали в Ульяновск. Никита, молодой парижанин, пошёл учиться в вечернюю школу рабочей молодёжи и токарем на завод, в ночную смену. Отца вернувшегося на Родину с иллюзиями и мечтами быть ей полезной двумя Сорбонскими дипломами, арестовали здесь же в Ульяновске в 1949году. После Сопротивления, пыток в Гестапо, Бухенвальда, Игорь Александрович Кривошеин оказался в тюрьме и лагере с обвинением в измене Родине.

"Будь ты проклят, Ульяновск!" – эти слова от Никиты я слышала часто. Страшные полуголодные годы, полные страха за жизнь отца, неизвестность его местонахождения после ареста. Никита присутствовал при аресте отца дважды. Один раз это было Гестапо в Париже, второй раз в Ульяновске. Безысходность, болезни Нины Алексеевны, постоянный страх, что придут и за ними в любой момент....

Батюшка продолжал говорить: – "А когда этот вампир маленьким был, ведь никто в Симбирске из детей с ним играть не хотел, все его боялись. Он злой был. Драться любил, животных мучил, кошек вешал... посмотрите, ведь памятники ему ещё по всей России стоят. Плохо это! Пока они стоят этому антихристу, ничего хорошего не будет в стране. Кровушку этот вампир бронзовый у народа до сих пор выпивает, он от этой крови крепчает, наливается..."

Почему так случилось, что надо было приехать Никите за несколько тысяч километров, чтобы в чреве машины на заснеженной дороге услышать голос, который, как бы даже не к нему обращаясь возвращал его в третью треть пережитого? Главной темой ненависти дьякона было детство Ленина. Он сыпал подробностями, о которых лично я никогда не слыхала. Подозреваю, что многое, как всегда в таких случаях бывает, обросло народной легендой, но скорее в противоположность к добрым рассказам о дедушке Ленине и кудрявом "мальчике-ангеле", глядящем со значка Октябрёнка. Видимо сам рассказчик здорово в жизни натерпелся от советской власти, сдержать себя он не мог, заснеженные поля по которым мы ехали, отделяли Никиту от Потьмы всего за несколько километров. В 1957 году Никита был арестован, почти год одиночки, потом Дубравлаг. В какой несчётный раз на краю смерти сохранилась семья Кривошеиных молитвами преподобному Чудотворцу Серафиму Саровскому? Через все испытания, аресты, обыски, лагеря, эмиграции и реэмиграции хранится в семье медальон с частицами мощей (власов) Святого Серафима. Прислан этот медальон был Государыней в 1918 году из Тобольска в благодарность за помощь Александра Васильевича Кривошеина (деда Никиты), которую он оказал Государю Императору и его семье.

Начинался и заканчивался наш путь в Дивеево странно...

Мы вернулись во Францию, к себе домой и через несколько дней я увидела сон. Будто раздался звонок в дверь нашей парижской квартиры. Мы всем семейством сидим за столом, на нашей кухне и ужинаем. Я иду открываю дверь, на пороге с опущенной в смущении головой, стоит мой отец. Он подымает глаза, они полны слёз и при этом он виновато улыбается. Потом его тело отрывается от земли и как бы переплывает в нашу квартиру, потом на кухню. У него маленький детский чемоданчик в руках и одет он в незнакомое мне серое пальто.

"Ну вот, теперь я могу быть с вами..." – произносит он, и меня выбрасывает из сна. Я проснулась и почувствовала, что моему отцу сейчас хорошо, что, может быть, мои молитвы были Господом услышаны, и у отца душа сейчас кротка и успокоена. И показалось мне, что, там, на неведомом нам Свете, он нашёл самого себя и очистился от всего страшного, что терзало его душу всю жизнь.

Милость Божия велика. Господь сподобил меня прикоснуться к великой Дивеевской Святыне, мы помолились о прощении грехов наших. Путешествие многое поставила на места, всколыхнуло воспоминания, кровоточащие раны успокоились. " Слава тебе, преподобие Серафиме! Радуйся душ смятенных умирителю пресладостный. Радуйся в бедах и обстояниих помощниче скорый. Радуйся, преподобие Серафиме, Саровский чудотворче".

Впервые опубликовано в журнале "Русский инок" №56 (219) Апрель, 2007: