Протоиерей Николай Чернышёв: "В Солженицыне был позитивный, жизнеутверждающий и светлый настрой христианина"

Сегодня – девятый день после кончины А.И. Солженицына. Своими воспоминаниями о писателе с порталом Патриархия.ru поделился протоиерей Николай Чернышёв, клирик храма в честь святителя Николая в Кленниках, на протяжении нескольких последних лет бывший духовником семьи Солженицыных.

---

– Александра Исаевича Солженицына провожали в последний путь в соответствии с православной традицией. Скажите, пожалуйста, каков был путь писателя к вере?

– Я бы хотел отослать к книге Людмилы Сараскиной, посвященной Александру Солженицыну, которая недавно вышла в серии "Жизнь замечательных людей". В этой книге биография писателя описана наиболее полно и трезвенно.

Александр Исаевич рос в православной, глубоко верующей семье и с самого начала осознавал себя православным христианином. Это были годы воинствующего атеизма, поэтому в школе у него были проблемы с одноклассниками и учителями. Естественно, ни в пионерию, ни в комсомол он не вступал. Пионеры срывали с него крестик, но он каждый раз надевал его заново.

В то время в Ростовской области (Ростов-на-Дону), где родился и жил в то время писатель, один за другим закрывались храмы. К моменту его взросления в округе уже не осталось действующих храмов на сотни верст от Ростова. В то время идеи марксизма и ленинизма навязывались, как мы знаем, не просто активно, а агрессивно. В учебных заведениях было необходимо изучать "диамат". Молодой человек, Саша Солженицын увлекся марксизмом, диалектическим материализмом, и это вошло в противоречие с его детским верованием. На неокрепшую душу было взвалено что-то непосильное. В то время многие под этой ношей ломались.

Как рассказывал Александр Исаевич, это был период мучительных сомнений, отвержения детских верований и боли. Он видел, что не было правды в том, что творилось вокруг него. Но теория, гладко выраженная в книгах, прельщала.

По-настоящему возвращение к Богу и переосмысление произошло даже не на фронте, а уже в лагерях, после войны. В эти самые тягостные моменты его жизни вспомнилась та "закваска", которая была дана матерью, в семье. Поэтому нельзя говорить, что его приход к вере был резким и неожиданным. Вера передавалась в его семье из поколения в поколение, и она оказалась сильнее.

Ту перемену, которая произошла с Александром Исаевичем в лагерях, он описал в своем стихотворении 1952 года "Акафист". В искренней, поэтической форме он рассказывает о той ломке, о том, что происходило в его душе в период этой перемены:

Да когда ж я так допуста, дочиста

Всё развеял из зёрен благих?

Ведь провел же и я отрочество

В светлом пении храмов Твоих!

Рассверкалась премудрость книжная,

Мой надменный пронзая мозг,

Тайны мира явились – постижными,

Жребий жизни – податлив как воск.

Кровь бурлила – и каждый выполоск

Иноцветно бурлил впереди, –

И, без грохота, тихо, рассыпалось

Зданье веры в моей груди.

Но пройдя между быти и небыти,

Упадав и держась на краю,

Я смотрю в благодарственном трепете

На прожитую жизнь мою.

Не рассудком моим, не желанием

Освящён её каждый излом –

Смысла Высшего ровным сиянием,

Объяснившимся мне лишь потом.

И теперь, возвращенной мерою

Надчерпнувши воды живой, –

Бог Вселенной! Я снова верую!

И с отрекшимся был Ты со мной...

– Сам Александр Исаевич говорил о себе, что он "не специалист в церковных вопросах". Какие стороны церковной жизни его интересовали?

– Он, конечно, не был "церковным человеком" в том смысле, что не интересовался канонами церковными, строем богослужения, устройством той или иной внешней стороны церковной жизни. Это была жизнь души. Жизнь как молитва и как исполнение Евангелия. Но о чем он страдал и переживал, если говорить о сторонах жизни Русской Церкви, – так это о том, что Церковь находится в подавленном состоянии. Это для него было открыто, явно, обнажено и болезненно. Начиная богослужениями, все более и более становящихся непонятными и совершающимися отдельно от народа, и заканчивая все меньшим участием Церкви в жизни общества, в окормлении молодежи и людей старшего возраста. Его интересовало, как должна строиться жизнь Церкви в соответствии с Евангелием.

Его волновала проблема единства Церкви. Это то, о чем не может не болеть сердце верующего человека. Александром Исаевичем это было прочувствованно как личная боль. Он видел, что церковные разделения, конечно, сказываются и на обществе. Раскол XVII века он воспринимал как неизжитую проблему. Он относился чрезвычайно уважительно к старообрядцам, видел, как много правды и в них. И переживал, что нет настоящего единства, хотя каноническое общение соблюдено.

Все проблемы любых разделений в церковной жизни переживались Александром Исаевичем чрезвычайно болезненно.

– Сейчас многие вспоминают знаменитое "Великопостное письмо" писателя Патриарху Пимену (1972 г.) и говорят о том, что Солженицын ждал и требовал от Церкви более активного участия в жизни общества. Каковы были его взгляды на этот счет в конце жизни?

– Александр Исаевич сам был из тех людей, кто не мог молчать, его голос постоянно был слышен. И конечно, он был убежден в том, что слова Спасителя "Идите проповедуйте Евангелие всей твари" должны исполняться. Одно из его убеждений, его идея была в том, что Церковь, с одной стороны, безусловно, должна быть отделена от государства, но при этом ни в коем случае не отделена от общества.

Он считал, что это совсем другое, что это – прямо противоположные вещи. Неотделенность от общества должна проявляться все более и более. И здесь обнадеживающие перемены последних лет он не мог не видеть. Он с радостью и благодарностью воспринимал все позитивное, что происходит в России и в Церкви, но был далек от успокоенности, потому что за годы советской власти все общество стало искореженным и больным.

Он понимал, что если больной будет вести больного или хромой хромого, добра не жди. Та активность, к которой он призывал, та неотделенность от общества ни в коем случае не должны выражаться в насильственном, подавляющем строе мыслей и действий, привычных для советского времени.

Церковь, считал он, с одной стороны, призвана вести общество и более активно влиять на общественную жизнь, но это ни в коем случае в наши дни не должно выражаться в тех формах, которые были приняты в идеологической машине, которая ломала и корежила людей. Ситуация изменялась в последние годы. И он не мог не чувствовать новых опасностей.

Однажды его спросили о том, что он думает о той свободе, ради которой он боролся, как он относится к тому, что происходит. Он ответил одной чеканной фразой: "Свободы много, правды мало". Эту опасность подмены он прекрасно чувствовал и поэтому был далек от успокоения.

Когда он вернулся на Родину и стал путешествовать по России, ему открылось все ее бедственное положение. И это касалось не только экономической стороны, но и ее духовного состояния.

Он, конечно, видел принципиальную разницу между тем, что было в 30-е, 50-е года, и сегодняшним положением вещей. Он не был диссидентом, который все время ко всему в конфронтации. Это не так. Есть люди, которые пытаются его таким представить. Но он таким не был. Всегда, несмотря на обнажение им вот этих ужасных ран общества, видна могучая жизнеутверждающая сила в том, что он писал и делал. В нем был позитивный, жизнеутверждающий и светлый настрой христианина.

– А.И. Солженицын был одним из выдающихся мыслителей прошлого века в России. Скажите, не возникало ли в его душе противоречия между разумом и религиозным чувством?

– Противоречие имело место в годы его юности, начиная со старших классов школы, во фронтовые годы. Это было время, когда все храмы были закрыты, и посоветоваться было не с кем, когда церковная жизнь была почти абсолютно уничтожена большевистской машиной репрессий. Тогда противоречие было. В лагерях началось именно возвращение к истокам веры, возрождение чувства ответственности за каждый шаг и каждое решение.

Конечно, Александр Исаевич был неоднозначным человеком. О нем будут спорить и должны спорить. С личностью такого масштаба и такой величины иначе и быть не может. Этот человек не просто повторял за кем-то заученные мысли, но шел к евангельской правде путем собственного поиска.

Святейший Патриарх в слове, которым он почтил Александра Исаевича на отпевании, процитировал евангельскую заповедь из Нагорной проповеди: "Блаженны изгнанные правды ради". Это касается долгих и тягостных страниц жизни Александра Исаевича. Ко всей его жизни – от школьных лет до последних дней относятся также слова Спасителя: "Блаженны алчущие и жаждущие правды яко тии насытятся". Конечно, мы делаем акцент на первой части этой фразы. Но я видел, что он испытывал блаженство и духовное насыщение, возможное в этой земной жизни, и радость в его последние дни приходила к нему за исполнение им своего призвания.

Он говорил: "Если бы я сам выстраивал свою жизнь по собственному плану, то она вся бы состояла из ужасных ошибок. Сейчас мне это видно. Но Господь все время поправлял и перестраивал мою жизнь, иногда незримым, иногда очевидным образом. Сейчас я вижу, что все сложилось так, что лучше и быть не могло". Это слова глубоко верующего человека, благодарного Богу и принимающего с благодарностью все то, что Господь ему посылает.

– Можно ли было назвать Александра Исаевича прихожанином какого-либо храма? Часто ли он бывал в церкви?

– Когда мы познакомились с Александром Исаевичем, он уже болел и почти не выходил из дома. Когда семья Солженицыных вернулась в Россию, Александр Исаевич и Наталья Дмитриевна пришли к нам в храм, познакомились с духовенством и прихожанами. После этого Наталья Дмитриевна стала часто приезжать и просить приехать поисповедовать, пособоровать и причастить ее супруга в их доме в Троице-Лыково.

Такая наша форма общения была связана только с тем, что у Александра Исаевича уже не было сил и возможности самому приезжать на службы. Надо сказать, что я бывал у них регулярно, а не от случая к случаю.

– Какие у Вас как у священника и духовника останутся воспоминания об усопшем?

– Больше всего в нем поражала простота и безыскусственность. В их семье всегда царила удивительная нежность и забота друг о друге. Это тоже является проявлением его христианского отношения к близким, выстраивание дома малой Церкви. Вот это по-настоящему поражало. Безыскусственность, простота, чуткость, бережность, внимательное отношение – все это было свойственно Александру Исаевичу.

В то время, когда мы с ним познакомились, он задавал вопрос самому себе – вопрос, ответ на который раньше был для него очевиден: что надлежит ему делать. Он говорил: мне кажется, я исполнил все, мне кажется, что мое призвание исполнено; я не понимаю, зачем я оставлен. Все то, что считал для себя необходимым сказать и написать, – все сделано, все труды опубликованы. Что дальше? Дети выросли, он дал им настоящее воспитание, в семье присутствует устроенность, какой она должна быть. И в этой ситуации пришлось напомнить ему, что если оставляет Вас в этом мире Господь – значит, в этом есть некий смысл, и Вы, пожалуйста, молитесь об этом, о том, чтобы понять, зачем даровано это время. И потом, когда прошло некоторое время, он сказал: "Да, я понял, это время было дано мне для себя самого – не для работы внешней, но для всматривания в самого себя".

Об этом он говорил в одном из своих интервью: старость дана человеку для того чтобы всмотреться в самого себя, чтобы оценивать, переосмысливать и все более строго относиться к каждому мигу своей жизни.

При этом подобные мысли были не бесплодным самокопанием, они служили основанием для посильного служения даже в последнее время. Будучи уже немощным человеком, он, тем не менее, не позволял себе никакой расслабленности или беспечности. Он строго планировал свое расписание до последнего времени. Вместе с таким строгим графиком работы он старался принимать людей. Многих и многих, совершенно из разных кругов. И старался не оставлять без ответа – в личной беседе или письменно – каждого, кто к нему обращался.

Его многие называли и называют сейчас затворником, говорят о том, что якобы он уединился и ни в чем не участвовал. Это не совсем так. К нему приходило множество людей, многие обращались за помощью.

То, что его отпевали по православному чину, не есть просто дань традиции. Это свидетельство того, что свою земную жизнь завершил человек, по-настоящему служивший Христу и Его Церкви.

Беседовала Мария Моисеева