Достоинство пастырей

Церковь на голгофе Гражданской войны

1917 год, 5 ноября по старому стилю, храм Христа Спасителя переполнен. В этот день православная Россия собралась здесь для избрания патриарха. Многие уже успели побывать в Московском Кремле и видели страшные последствия предпринятого большевиками артиллерийского обстрела. Успенский собор поврежден, проводить избрание патриарха в этом древнем храме невозможно. Но в сложившихся обстоятельствах действовать нужно без промедления!

"Я. один не могу нести всего народа сего"

Избрание патриарха проводилось в храме Христа Спасителя по особому чину. С левой стороны от царских врат на небольшом столике стоял опечатанный сургучной печатью ларец-ковчежец. В нем находилось три жребия с именами трех кандидатов на патриаршество. Отслужили литургию и молебен. Митрополит Киевский Владимир подошел к столику, взял ковчежец, сотряс его; затем снял печать и поднял крышку

Из алтаря вышел старец Алексий, монах-затворник, призванный исполнить Божью волю. Он долго молился перед стоявшей здесь же чудотворной Владимирской иконой Богоматери, и весь храм молился с ним.

Троекратно осенив себя крестным знаменем, Алексий вынул из ларца жребий и передал его митрополиту Владимиру. Тот прочитал имя: "Митрополит Московский и Коломенский Тихон". "Аксиос!" (Достоин!) – разнеслось под сводами собора. "Аксиос!" – возгласил митрополит...

Вот так после более чем 200-летнего перерыва Русская православная церковь вновь обрела патриарха. Как известно, ликвидировал патриаршество Петр I. Император сам возглавил Церковь и сделал ее придатком государства. Для русского мира это оказалось непосильным испытанием.

Собор собрался только теперь, в самый разгар русской Смуты. Важнейшим его деянием стало избрание патриарха Тихона. Самого святителя в храме Христа Спасителя не было, он молился у себя, на Троицком подворье. Избрание воспринял как тяжкий крест. "Сколько мне придется глотать слез и испускать стонов, – говорил он. – Подобно древнему вождю еврейского народа, пророку Моисею, и мне придется говорить ко Господу: "...Я один не могу нести всего народа сего, потому что он тяжел для меня".

Чужие среди своих

Борьба между верой и неверием... Это живет в душе каждого человека и во всем нашем народе. И нечего морочить голову, изображая его богоносцем. Да, верили многие, молились в храмах, избрали патриарха, своего духовного предстоятеля. Но миллионы стали отступниками. Миллионы! Гражданская война – это отречение.

Так и накликали себе новых пастырей и начальников – комиссаров, наркомов, чекистов, одним словом, безбожную власть. Ленин писал непотребные вещи о Церкви, вере, патриархе. Особенно – в секретных документах.

Но действительность была еще страшней. Вот только один факт из тысяч других: летом 1918 года арестованного (то есть вроде бы находящегося под защитой законных процедур) Пермского епископа Андроника чекисты живьем закопали в землю.

Для борьбы с Церковью большевики разработали особую продуманную стратегию. Действовал штаб. А точнее – несколько штабов. Официальный – VIII отдел

Наркомата юстиции. Им руководил Петр Красиков, один из главных теоретиков религиозной политики советского государства. "Православная церковь обречена на небытие" – вот и вся политика. Второй штаб по борьбе с Церковью, неофициальный, – VI (так называемое церковное) отделение секретного отдела ГПУ.

В 1922 году его руководителем назначили некоего Гучкова. Ему было 30 лет, за плечами – четыре класса. Четыре класса! Но товарищу Гучкову этого хватало, чтобы вести на Лубянке многочасовые допросы патриарха Тихона, митрополитов и священников.

Это был в своем роде выдающийся боец. Для торжества безбожной власти он сделал очень много, вовремя оказавшись на своем месте в самый разгар кампании по изъятию церковных ценностей.

Это была грандиозная провокация. Под видом спасения голодающих власть отбирала все, что можно было отнять. Церковь хотела жертвовать, помогать, но патриарх Тихон не мог допустить святотатства, осквернения святынь. В ответ его стали шельмовать и оскорблять в печати, а Церковь раскалывать изнутри. Подобрали так называемую революционную группу духовенства. В нее вошли готовые исполнить любое задание власти священники Александр Введенский, Евгений Белков, Владимир Красницкий. Чекист Гучков плодотворно с ними поработал и подготовил к активной деятельности. На 12 мая 1922 года была назначена ликвидация высшей церковной власти. В этот день поздно вечером члены церковной оппозиции отправились на Троицкое подворье, где под домашним арестом содержался патриарх Тихон.

Ночной визит

Поднятый с постели, предстоятель был поначалу ошеломлен, но быстро овладел собой. Вошедших в кабинет встретил спокойно. Священники поклонились ему в пояс, поцеловали руку, патриарх благословил их и пригласил сесть. Немаловажная деталь: при разговоре присутствовали два чекиста.

Деятели "обновленческого раскола" говорили явно с чужого голоса. То же самое патриарх слышал на допросах в ГПУ: "Церковь под началом иерархов ведет гражданскую войну против советской власти".

На самом деле все было как раз наоборот. Патриарх Тихон не оправдывался. На все обвинения отвечал одним только словом "нет"...

Когда все замолчали, спросил: "Ну что же вы от меня хотите?". – "Надо передать кому-нибудь власть, дела стоят без движения", – чуть ли не хором заговорили "обновленцы". "Передать власть" – за этим и пришли.

Владыка удалился в другую комнату и через пять минут вынес письмо председателю ВЦИК Калинину. На время своего заключения он назначал одного из митрополитов заместителем. Ночные гости были довольны – дело пошло! Назвав себя "Живой Церковью" они уже на следующий день после визита к патриарху опубликовали в "Известиях" декларацию, которая, по сути, объявляла о капитуляции Церкви перед советским государством. О том, что этот документ предварительно согласовывался с членами Политбюро ЦК, благоразумно не сообщалось.

Деятели "Живой Церкви" продолжали свои провокационные походы к арестованному патриарху. Они воспользовались его поручением ради возобновления работы закрытой патриаршей канцелярии передать преемнику синодальные дела и объявили о передаче им церковной власти. Дело оставалось за малым – получить согласие пользовавшегося огромной популярностью митрополита Петроградского Вениамина. Но поскольку он еще недавно очень благоволил протоиерею Александру Введенскому, основному участнику этих событий, затруднений не предвиделось.

...Митрополит Вениамин жил в Александро-Невской лавре, и над ним тоже сгущались тучи по той же причине – за сопротивление изъятию церковных ценностей.

Введенский прибыл к иерарху 25 мая и показал мандат созданного "обновленцами" Высшего церковного управления. Владыка молча глянул на документ и задал лишь один вопрос: "Почему здесь нет подписи Святейшего Патриарха?"

Многословные объяснения Введенского не смогли убедить митрополита. Он холодно расстался с бывшим любимцем и в ближайшие же дни в своем послании православной пастве назвал созданную под присмотром большевиков церковную власть незаконной. "Совершившие это тяжкое преступление, – говорилось в послании, – будут отлучены от Церкви".

29 мая во время его обычной прогулки владыке сообщили, что он арестован и через несколько дней предстанет перед судом.

Процесс

Петроградский революционный трибунал заседал в огромном зале бывшего Дворянского собрания. Именно здесь летом 1922 года в течение трех недель проходил громкий церковный процесс. Судили 86 человек. Главными обвиняемыми были профессора Духовной академии, настоятели петроградских соборов, архиереи. Но центральная фигура, конечно же, – митрополит Вениамин. Когда председатель, некто Яковченко, говорил: "Введите подсудимых", в зале наступала тишина, и из отдаленного угла зала появлялась целая процессия. Впереди шел владыка в темной мантии и белом клобуке с посохом в руке. В самый первый день процесса публика, увидев иерарха, встала. Он благословил присутствующих и сел.

Цели этого процесса были сугубо политические. Общественный обвинитель на процессе Красиков (тот самый) так прямо и говорил: "Православная церковь – это преступная организация с контрреволюционными поползновениями".

Именно в этом ключе велись допросы. Митрополита допрашивали первым. Это была, по сути, смертельная игра. Его все время подталкивали к тому, чтобы он отрекся от своих заявлений; чтобы назвал тех, кто на него влиял (подсказывали, мол, некие силы использовали его доверие). Но он, твердо глядя в лица судьям, отвечал: "Я один, совершенно самостоятельно, обдумал, написал и отправил свои заявления... И не потерпел бы ничьего вмешательства..."

Да и все подсудимые держались с большим достоинством. Никто никого не оговаривал, не уходил от ответственности. Никто не каялся! И этим Петроградский церковный процесс 22-го года разительно отличается от политических процессов 30-х годов. Ленинская гвардия, оказавшись на скамье подсудимых, чаще всего соглашалась с самыми нелепыми обвинениями, панически заискивала перед своими палачами.

На церковном процессе обвинители и судьи не выглядели победителями. Процесс вообще бы провалился, если бы не помощь руководителей "Живой Церкви". Они выступали на суде в качестве свидетелей. Организаторы очень рассчитывали на красноречие протоиерея Введенского, да помешал случай. На второй день процесса, когда Введенский выходил из зала заседания на улицу, какая-та пожилая женщина швырнула в него камнем и поранила голову. Введенского заменил другой деятель "Живой Церкви", Красницкий, со знанием дела раскрывавший "контрреволюционные замыслы" обвиняемых.

Приговор объявили вечером 5 июля.

Ревтрибунал приговорил к расстрелу десять человек. Первым прозвучало имя митрополита Вениамина. "Хоры", забитые привезенными специально красноармейцами, приветствовали вердикт аплодисментами. Один из подсудимых, протоиерей Михаил Чельцов, в этот момент посмотрел на митрополита и увидел на его лице великое спокойствие. "И мне, – вспоминал отец Михаил, – стало хорошо. За него, за себя и за всю Церковь".

Могила священномученика Вениамина находится на кладбище Александро-Невской лавры в Петербурге. Но это символическая могила. Владыку расстреляли тайно; говорят, где-то за городом, а точного места захоронения не знает никто.

Перед смертью он написал в тюрьме удивительное письмо, где есть такие слова: "За судьбу Церкви Божией я не боюсь".

В то время так мог сказать только истинно и глубоко верующий человек. Вокруг все внушало даже не страх, а ужас за судьбу Церкви. А он твердо знал, Кто спасает Церковь во все времена.