Ныне исполняется тридцать лет со дня отшествия ко Господу приснопамятного Владыки митрополита Никодима (Ротова) – выдающегося архипастыря нашей Церкви в ХХ столетии. Деяния этого человека оказывают влияние на ход церковной жизни доныне, а память о его незаурядной личности продолжает жить во многих сердцах.
Жизнь митрополита Никодима, исполненная глубоких и смелых идей, обширных замыслов и соответствовавших им поистине титанических трудов, была чрезвычайно яркой, насыщенной и при этом до обидного краткой. Словно предчувствуя, что отмеренных ему дней может оказаться недостаточно для совершения всего, к чему он был призван в своем земном служении, Владыка Никодим постоянно как бы убыстрял бег жизни, с улыбкой повторяя при этом крылатую суворовскую фразу: "Мне надо воевать, судить меня будет история". Он и был мудрым, могучим и стойким воителем за дело Христовой Церкви, а минувшие со дня его кончины три десятилетия – срок вполне достаточный для первых оценок sub specie aeternitatis.
Парадоксальным, на первый взгляд, образом расцвет архипастырского и церковно-политического служения митрополита Никодима приходится как раз на эпоху жестоких административных гонений на Русское Православие в 60-е годы прошлого столетия. Конечно, это были уже не те кровавые времена, когда в ответ на людоедские приказы Ленина в Кремль во множестве и с энтузиазмом слались такие, например, телеграммы: "Казань чиста. Не осталось ни одного попа, ни монаха, ни буржуя. Больше расстреливать некого".
И все же "вегетарианские" 60-годы, когда Хрущев торжественно пообещал советскому народу показать по телевизору последнего попа, стали временем величайшего испытания для Русского Православия. Ведь никогда доселе в отечественной истории, даже в самые трагические и черные ее периоды, ненавистники Христовы не покушались на само институциональное существование Русской Церкви. Такой задачи не провозглашали и не ставили перед собой ни Золотая орда, ни Третий рейх. Эта практическая идея была сформулирована и системно проводилась в жизнь только богоборческой властью. Никита Хрущев, разумеется, не был знаком с мыслью святого Юстиниана о том, что "благостояние Церкви есть крепость империи". Зато это было хорошо известно человеку Церкви и русскому патриоту митрополиту Никодиму.
В силу этого мысль о необходимости нынешнего сбережения института Церкви для будущей новой России представлялась Владыке Никодиму первостепенной и жизненно насущной для его времени, подобно тому, как уже в наши дни А.И.Солженицын усматривал главную национальную идею и императив нашего общего выживания в грядущей истории в сверхзадаче физического и нравственного сбережения российского народа.
Верно служить своей стране, чей исконный духовный облик был до неузнаваемости и, казалось, навеки искажен господствовавшей большевистской идеологией и жестокой тоталитарной системой подавления, при этом всеми силами и средствами спасая от окончательного уничтожения Русское Православие, – одновременное решение этих двух по видимости взаимоисключающих задач представлялось бы невозможным для любого менее выдающегося ума и чуткого сердца, чем те, которыми был благословлен свыше митрополит Никодим, промыслительно призванный на служение Церкви в час смертельной для нее опасности.
Владыка Никодим нашел собственное и оказавшееся единственно возможным решение этой квадратуры круга, и поэтому его имя будет навсегда вписано в историю Церкви, а значит, в историю России.
В некоторых восточных единоборствах победа достигается исключительно путем обращения против нападающего его собственной силы, с которою он пытается воздействовать на своего противника, так что чем могущественнее соперник, тем вернее он будет повержен тем, кто владеет этой тонкой техникой. В перспективе нашей новейшей истории митрополит Никодим одолевал богоборческого Голиафа именно таким образом, сумев вывести подневольную и, казалось, уже приговоренную Церковь за пределы неласковой советской Родины – на широкий международный простор миротворческой и экуменической деятельности. Ибо в том же самом – разумеется, в собственных пропагандистских видах – на тот момент оказалось заинтересовано и советское государство. И поскольку налаживать межцерковный диалог, запретив при этом саму Церковь, было решительно невозможно, расправу над нею власти почли целесообразным отложить до худших для Православия времен. Но эти времена, к счастью, уже не наступили.
Получив в руки этот Архимедов рычаг воздействия на ситуацию, митрополит Никодим, называвший себя "христианским реалистом", сумел добиться максимума из возможного для более или менее нормального существования Церкви в крайне неблагоприятных для нее внутриполитических условиях. Установление и поддержание обширных братских связей в христианской ойкумене оказалось поистине спасительным выходом для Русской Церкви. Местные власти вознамерились упразднить тот или иной монастырь или приход, сравнять с лицом земли древний храм, запрещают проводить Пасхальный крестный ход? Над Ленинградской Духовной семинарией и академией нависает угроза закрытия? В ответ митрополит Никодим включает в программу пребывания зарубежных христианских делегаций посещение угрожаемых объектов, учреждает в семинарии иностранный факультет, и втайне чувствительная к мировому общественному мнению советская власть скрепя сердце отступается от своих антицерковных замыслов и планов. В итоге советские чиновники с неприятным для себя удивлением обнаруживали, что гонимая Церковь, оказывается, каким-то образом ускользнула из уготованного ей узилища, что с нею приходится считаться и принимать во внимание ее новые возможности, которыми она как-то незаметно обзавелась.
Но, пожалуй, важнейшим достижением великого святителя в его упорном сопротивлении всевластию духов злобы поднебесной и земной стало целенаправленное осуществление программы обновления епископата Церкви, в то время крайне малочисленного, достигшего преклонных лет и к тому же стремительно сокращавшегося в силу естественных и печальных причин. Апеллируя к необходимости воспитания молодых кадров для более эффективного участия Русской Церкви в международных миротворческих инициативах и в экуменическом движении, Владыка митрополит добился от светских властей согласия на епископские хиротонии для большой группы своих ставленников и пострижеников.
Подобно полководцу, решающему большую стратегическую задачу, митрополит Никодим вводил свежие силы из своего личного резерва в духовную битву за будущее Церкви, а значит, и России. Сегодня эти люди, его воспитанники, духовные чада и младшие сподвижники, составляют активное и концептуально мыслящее ядро епископата нашей Церкви. Достаточно сказать, что первой же архиерейской хиротонией, которую возглавил приснопоминаемый Владыка, стало посвящение им во епископа Эстонского и Таллинского молодого архимандрита Алексия (Ридигера), ныне Святейшего Патриарха Московского и всея Руси.
Как поборник христианского единства митрополит Никодим духовно и интеллектуально опирался на святоотеческое богословие, величайшее достоинство которого виделось ему в том, что оно "развивалось не отрываясь от Апостольского Предания, основывалось на Божественном Откровении и соответствовало запросам жизни". Однако порой в маргинальных околоцерковных кругах светлую память Владыки Никодима пытаются превратить в предмет пререканий, ставя великому святителю в упрек и экуменизм, и миротворчество, которые в крайне опасных для бытия нашей Церкви исторических обстоятельствах сыграли роль якоря спасения. Не будем говорить об этих злоречивых критиках – они не знают или не понимают ни историю Церкви, о благе которой якобы пекутся, ни историю страны, патриотами которой пытаются себя выказать. Убежден, что эти люди, в отличие от Владыки Никодима, не совершили никакого жизненного подвига во благо Церкви и Отечества и ничем ради них не пожертвовали.
В свое время Уинстон Черчилль заявил, что не собирается председательствовать при ликвидации Британской империи. Похоже, что единственная вина покойного архипастыря перед теми, кто ныне хулит его имя за гробом, – перед всеми этими усердными не по разуму пленниками абстрактных представлений и голых схем, – состоит в том, что он отверг предлагавшуюся ему роль благочестивого могильщика своей Церкви и встал на путь ее деятельной и изобретательной защиты, преуспев в этом.
И если бы не поразительная прозорливость, если бы не великая духовная интуиция, если бы не самоотверженное служение своей Церкви святителя Божия, то очень может быть, что 1000-летие Крещения Руси остатки православных в СССР праздновали бы в самоновейших катакомбах, а чуть позже, во времена горбачевской перестройки и ельцинской вольницы, и вовсе некому было бы противостать на пути нашествия "двунадесять язык" иноземных проповедников в бывшую Святую Русь.
Да, в невидимой брани митрополита Никодима судьбоносный стратегический успех порой добывался ценой тактических компромиссов, требовал соблюдения не Церковью придуманных правил игры и постоянного упражнения в искусстве возможного. Однако никто и никогда не смог бы бросить Владыке Никодиму обвинение в отступничестве от веры, в забвении интересов Русского Православия, в отказе свидетельствовать об истине перед инославным миром, в безвольном конформизме по отношению к властям. Подобные вещи понимал даже такой убежденный критик церковной ситуации в СССР, как известный церковный историк и парижский профессор А.В.Карташев, который писал: "Христианин может мириться со всеми несовершенствами государства лишь во имя реализуемого, воплощаемого в жизни "Царства Божия и правды Его" (Мф. 6. 33), остро чувствуя грех и несовершенство этой реализации на земле".
Быть может, именно это неутолимое стремление воплощать в своем архипастырском служении Царство Божие и правду Его, сочетавшееся с острым чувством несовершенства и греховности ограниченных человеческих усилий, и было сокрытым движителем уникального церковного дара Владыки Никодима...
Он был человеком Церкви – и, значит, он был человеком мира, в исконном кафолическом понимании слова. Подобно Мартину Лютеру Кингу, он мог бы сказать: "У меня есть мечта". Его мечтой было могучее единство всех последователей Христа, воссоединение христианской ойкумены современного мира на основе Писания и Предания древней неразделенной Церкви апостольского века. И не его вина, что этот великий идеал остается недостижимым в помраченном грехом и разделившемся в себе человеческом сообществе. "Чтобы внести разделение, не требовалось больших усилий, но чтобы преодолеть разделения, нужны поистине героические усилия и, кроме того, особая Божественная помощь", – говорил Владыка.
Эти усилия он прилагал постоянно и по многим поводам, ревнуя о всеправославном и – шире – общехристианском единстве, и помощь Божия споспешествовала ему в этом делании. Современные оппоненты Владыки Никодима вряд ли вспомнят, что именно он стоял у истоков процесса уврачевания трагического раскола Русского Православия, инициировав историческое утверждение Поместным собором 1971 года отмены клятв Московского Собора 1656 года и Большого Московского Собора 1667 года, наложенных ими на старые обряды и на придерживающихся их православноверующих христиан, а также выступил за признание старых русских обрядов спасительными, как и новые обряды, и равночестными им.
И именно Владыка Никодим лично и крайне заинтересованно способствовал современному возрождению почти сошедшей на нет традиции присутствия русского монашества на Святой Афонской Горе.
Дарование автокефалии Православной Церкви в Америке и автономии – Православной Японской Церкви также были подготовлены и совершены во многом трудами митрополита Никодима.
В качестве председателя Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата митрополит Никодим по благословению Священного Синода и Святейшего Патриарха заложил основу двусторонним богословским диалогам с Евангелической Церковью Германии (ФРГ), Союзом Евангелических Церквей (ГДР), Евангелическо-лютеранской Церковью Финляндии, с Англиканскими Церквами, с Римско-Католической Церковью. Он также возглавлял делегации Русской Православной Церкви на III, IV и V Ассамблеях Всемирного Совета Церквей...
Но, будучи человеком мира, великий иерарх оставался прежде всего человеком Церкви. В речи на поминальной трапезе в день погребения митрополита Ленинградского и Новгородского Никодима Святейший Патриарх Пимен отметил, что новопреставленный Владыка "явил себя прежде всего добрым пастырем Церкви Христовой", что "вся его жизнь была исполнена неустанного труда и молитв о вечном спасении вверенной ему Промыслом Божиим паствы". В связи с этим Первосвятитель говорил о скорби и сиротстве в первую очередь ленинградских и новгородских верующих.
Все это очень верно по своей сути, ибо пастырство являлось истинным призванием упокоившегося Владыки – и в период его священнического служения на приходе, и во времена его епископства и обширной международной деятельности. Близкие митрополиту люди знали о его особой любви к строю, согласию и ладу в церковной службе, о его простой и чистой вере, подчас казавшейся детской. При случае он с видимым удовольствием выходил петь на клиросе или вычитывать кафизмы в слух народа, с удивительной для нашего современника легкостью составлял на церковно-славянском языке богослужебные последования новопрославленным святым, а также тропари, кондаки и величания угодникам Божиим.
За время пребывания на Ленинградской кафедре правящий архиерей по несколько раз посетил все приходы своей епархии, знал по именам и в лицо всех клириков, ежедневно служил литургии, не отказывал крестить младенцев и исповедовать кающихся, до поздней ночи принимал всех обращавшихся к нему за помощью и советом, улаживал конфликты, прояснял недоразумения между людьми... Скупые отчеты Ленинградской митрополии свидетельствуют, что каждый год он как епархиальный архиерей рассматривал более тысячи дел, по которым требовалось его решение. Митрополит Никодим жил и трудился среди своей паствы в полном согласии с им же сформулированным правилом: "Сеяние евангельского семени только тогда будет плодоносным, когда проповедник подает добрый пример жизни во Христе".
Когда время от времени приходится слышать, что скрытые или явные враги нашей Церкви, не имея душевных сил простить Владыке Никодиму его блестящих дарований и верного служения Русскому Православию, возводят на него дежурную клевету, в очередной раз браня "криптокатоликом" и "экуменистом", я всегда вспоминаю о том, что мой покойный учитель действительно совершил две тайные литургии, чему мне довелось быть непосредственным свидетелем.
Одну из этих литургий митрополит отслужил у стены, выщербленной пулями, на месте расстрела заключенных Соловецкого лагеря особого назначения, ныне известного также под именем Русской Голгофы. Другую – на бывшем монашеском острове Валааме, посреди разгромленного, опоганенного и оскверненного кощунниками кладбищенского храма. Владыка был убежден в совершенной необходимости для него совершить, несмотря ни на что, эти богослужения, он видел в этом духовную потребность и свой высокий долг. Напомню, что на дворе стояло самое глухое и безысходное застойное время, и в лучшем случае так называемые простые советские люди, сызмальства воспитанные в духе атеизма, застигнув "попов" на месте "преступления", не мудрствуя лукаво повлекли бы нас в милицию, а в худшем – поглумились бы над совершителем Таинства и покусились бы на святыню. Однако милостью Божией не произошло ни того, ни другого. А две эти тайные литургии, за которыми я имел счастье прислуживать митрополиту Никодиму, продолжают жить в памяти как сильнейшие религиозные переживания моей жизни.
Тридцать лет назад над гробом безвременно почившего учителя я говорил, в частности, о том, что Владыку Никодима никогда не заботило, будет ли он участником грядущих свершений в жизни Церкви здесь, на земле, либо их зрителем из мест своего будущего упокоения. Сегодня я отчасти могу объяснить эту жизненную позицию его удивительным даром провидеть будущее в его главных чертах. Помню, с какой убежденностью он предрекал в разгар антицерковных гонений: "Не падайте духом, братья! Еще придет время, когда в Кремле зазвонят колокола..."
Один благочестивый мыслитель недавнего прошлого уподоблял Великую Россию "внешнему" человеку, а Святую Русь – ее "внутреннему" человеку. Сегодня мы устремлены к возрождению наружного, зримого величия Отечества с одновременным обновлением его духовного содержания.
В сущности, именно это и было той целью, достижению которой посвятил себя наш великий иерарх, сумевший при наречении его во епископа в шести словах высказать самую полную правду о себе: "Вся моя сознательная жизнь принадлежит Церкви".
4 сентября 2008 г.
По материалам источников: Интерфакс-религия
