Актер Евгений Миронов: "Солженицын никогда не приспосабливался к власти"

ЗАВТРА СОРОК ДНЕЙ СО ДНЯ СМЕРТИ АЛЕКСАНДРА ИСАЕВИЧА СОЛЖЕНИЦЫНА. АРТИСТ ЕВГЕНИЙ МИРОНОВ НЕСКОЛЬКО РАЗ ВСТРЕЧАЛСЯ СО ЗНАМЕНИТЫМ ПИСАТЕЛЕМ, ДВАЖДЫ БЫВАЛ В ЕГО ДОМЕ. ПРИЧЕМ ИХ ЗНАКОМСТВО НАЧАЛОСЬ ПО ИНИЦИАТИВЕ САМОГО СОЛЖЕНИЦЫНА В 2004 ГОДУ. ПРОИЗОШЛО ЭТО ПОСЛЕ ТОГО КАК НА ЭКРАНЫ ВЫШЕЛ СЕРИАЛ "ИДИОТ", ГДЕ МИРОНОВ СЫГРАЛ КНЯЗЯ МЫШКИ НА. В ДОМЕ АРТИСТА РАЗДАЛСЯ ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК, И ОН УЗНАЛ, ЧТО СТАЛ ЕДИНСТВЕННЫМ АКТЕРОМ В РОССИИ – ЛАУРЕАТОМ СОЛЖЕНИЦЫНСКОЙ ПРЕМИИ. ПРЕЖДЕ ЭТА ПРЕМИЯ ПРИСУЖДАЛАСЬ ТОЛЬКО ПИСАТЕЛЯМ И ФИЛОЛОГАМ ЗА ВЫДАЮЩИЙСЯ ВКЛАД В РАЗВИТИЕ ЛИТЕРАТУРЫ. В ИНТЕРВЬЮ "НОВЫМ ИЗВЕСТИЯМ" ЕВГЕНИЙ МИРОНОВ РАССКАЗАЛ, ЧЕМ ЕМУ ЗАПОМНИЛИСЬ ВСТРЕЧИ С КЛАССИКОМ.

– Евгений Витальевич, вы стали одним из немногих артистов, чье творчество Солженицын очень ценил. А при встрече дома о чем вы говорили?

– У нас было две встречи с Александром Исаевичем. Так сложилось, что в первый раз я даже был удивлен его знанием каких-то моих работ. Он меня расспрашивал и задавал очень конкретные вопросы. Например, о работе над фильмом "Идиот". И попросил, чтобы я принес ему фильмы, которые он не видел. Это "Мусульманин", "Превращение", "В августе 44-го". И я, конечно, это сделал. Во время нашей встречи говорил в основном Александр Исаевич. Я же смотрел на него, и мне было очень интересно, как этот человек мыслит, как он живет. Я обратил внимание, например, что у Солженицына на столе лежат листки, исписанные мелким-мелким почерком.

– Лагерная привычка? . .

– Да, он сохранил ее до последних дней. И позже это наблюдение я использовал в фильме "В круге первом". Нержин тоже будет мелко-мелко писать на этих маленьких-маленьких листочках и потом их прятать.

– Я знаю, что писатель благодаря той привычке натренировал свою память...

– Это можно назвать одним из его подвигов. В лагере ведь нельзя было ничего записывать. Мало того, была опасность, что невозможно будет эти записи восстановить. Например, тебя могли предать люди, которым ты дал листки на хранение. Поэтому Солженицын очень многое держал в голове. А если вспомните "Архипелаг ГУЛАГ", то там ведь великое множество фамилий. Все они не вымышленные, все настоящие. Он так натренировал свою память, что она у него была четкой и ясной. Когда я постучался в дверь, он сказал: "Входите, Евгений Витальевич! ". Он подготовился к той встрече. И это тоже одна из его особенностей.

– Солженицын нечасто принимал в своем доме гостей. Говорят, он не любил тратить время зря...

– До последнего своего дня он работал по восемь часов в день. А когда позволяло здоровье, то и по четырнадцать. Но во время нашей встречи пожаловался мне: "Теперь, к сожалению, я мало работаю". Я говорил: "Ничего ж себе мало! ". Но работа была для него огромным счастьем. Об этом он говорил и в нобелевской речи. Это было сказано и в нашей беседе. Все его называли великим, а ему даже некогда было подумать на эту тему, потому что он считал себя абсолютным посредником между Богом и тем, что он должен сделать. Александр Исаевич с первых лет своей молодости выполнял свою миссию: он называл себя летописцем, ему нужно было все зафиксировать и переосмыслить.

– В Глебе Нержине видны черты самого Солженицына. А как вы узнали, что вам предстоит сыграть столь ответственную роль?

– По-моему, режиссер фильма Глеб Панфилов изначально решил, что главную роль должен играть я. Он же и объявил об этом Солженицыну. Это было вскоре после того, как я получил солженицыновскую премию. Так что, отправляясь на встречу с писателем, я уже знал, что мне предстоит отчасти сыграть и его биографию.

– Были другие претенденты на эту роль?

– Кажется, нет. Во всяком случае, о них мне ничего не известно.

– Давал ли Александр Исаевич вам советы как артисту?

– Нет, никаких советов он не мог мне давать. Он ведь не режиссер. Он видел свою задачу в другом. Он старался максимально полно отвечать на мои вопросы. И чем больше он говорил, тем больше вопросов у меня возникало. Например, я никак не мог понять, как молодой парень мог фактически пойти на самоубийственный для себя шаг. Он ведь никогда не приспосабливался ни к какой власти. И несмотря на жесткость своих поступков, он до последних дней сохранил улыбающиеся, очень радостные глаза. Он умел радоваться каждой секунде. Так вот, он отвечал на мои вопросы, и я все равно не мог найти ответа, как он устоял. В конце концов, я спросил: "Что вам помогало удержаться в жизни? "

– Что же он ответил?

– "Вера в справедливость". Представляете, в те страшные годы ссылки он верил, что пройдут годы, но когда-то он останется живым и исполнит свою миссию.

– Лично вашу семью история ГУЛАГа не коснулась?

– Нет, у меня никто не сидел. У меня один дедушка во время войны был партизан, а второй погиб под Ленинградом. Но история ГУЛАГа мне небезразлична. Кстати, еще до знакомства с Солженицыным я не раз думал, как "Один день Ивана Денисовича" будет выглядеть на театральной сцене. Как сыграть Шухова? Его образ периодически возникал у меня перед глазами.

– А как вы познакомились с творчеством Александра Исаевича?

– Это произошло, когда я учился в школе-студии МХАТ. Олег Павлович

Табаков нас очень образовывал. Ну, например, в 1990 году, когда я учился, произведения Галича еще были запрещены, а мы уже ставили его "Матросскую тишину". И она стала нашим дипломным спектаклем. И примерно в тот же период я познакомился с творчеством Александра Исаевича. Потому что и в "Круге первом", и "Красное колесо", и "Архипелаг ГУЛАГ" – это все читалось в то время. Я, честно говоря, тяжело воспринимал эту литературу, она отличается документальностью. Хотя "Один день Ивана Денисовича" я всегда мечтал поставить на сцене. Да и вообще я удивлен, что до сих пор кинематографисты и режиссеры очень редко обращаются к этому произведению.

– Всегда были споры: считать Солженицына великим или просто рядовым писателем. Вы бы как ответили на этот вопрос?

– Он великий Человек. Как в моем понимании велик Толстой. Потому что в его жизни были жесткие, сформированные принципы, от которых он не отошел ни на пядь. Однажды он сказал мне: "Надо каждый день поступком отмечать свой жизненный путь". И эту фразу я потом вложил в уста Нержина. Представляете, что получится, если каждый день поступком отпечатывать свою жизнь. Это настолько мощная гражданская позиция. Ну, а еще он разрушил советскую систему. Солженицын в одиночестве сделал то, что, казалось, никто не сможет сделать. Причем верил, что однажды справедливость восторжествует. Поэтому для меня он, конечно, великий Человек.

– В одном из интервью Наталья Дмитриевна сказала, что вы отчасти похожи на молодого Солженицына сосредоточенностью лица и честностью. А вы в себе находите такие сходства?

– Нет, не нахожу. Хотя к концу съемок я подумал: а может, и правда сходство есть? Вы знаете, есть знаменитая фотография Солженицына, на которой он, истощенный, в тюремной робе, сидит перед объективом фотокамеры. На снимок страшно смотреть, потому что на нем – измученный лагерным режимом человек. К концу съемок я тоже сфотографировался в тюремной робе в той же самой позе. Этот кадр требовался для сериала. Спустя какое-то время фотографию напечатали в газете. Помню, я увидел ее и ахнул: "О, фотография Александра Исаевича". Но потом пригляделся и понял, что на снимке я. Признаться, это мне было приятно, потому что я сам на мгновение не смог себя отличить...

– А какие впечатления от фильма были у Солженицына?

– Хорошие впечатления. Он мне сказал, что я смог передать трепетность Нержина. Но, между нами говоря, я был заложником ситуации. Сейчас я бы чуть-чуть иначе сыграл эту роль. Но тогда я настолько чувствовал ответственность перед писателем, что меня это сковывало.

– Я думаю, вы просто боялись давать трактовки своему герою...

– Да, но сейчас я бы сыграл Нержина пожестче. Передал бы этот фанатизм веры в свою идею. Когда этот человек даже – как сказать? – даже скучен... Даже зануден для окружающих, и у него нет никаких других красок, кроме одной. Он абсолютно как экскаватор должен идти вперед. И вот этого мне не хватило, поскольку мне казалось, что я должен в первую очередь передать человеческую трагедию, человеческую натуру и метания в его душе.

– Нет ли мысли поставить в театре спектакль по Солженицыну?

– Может быть. Сейчас, кстати, кто-то ставит. Но я об этом пока не думал.

– В первые дни после смерти писателя в прямой эфир "Эха Москвы" позвонил человек и сказал: "А что, собственно, Солженицын сделал для России? " Подобные выпады говорят о нашей недоразвитости?

– Это ни о чем не говорит. Ведь процент скептиков ничтожно мал. Эти люди есть и всегда будут. "Ну, а что Пушкин? Что он сделал? А Достоевского в чем роль? А Гоголя? " – так рассуждают они. Поэтому обращать на таких людей внимания не стоит. То, что Солженицын так долго прожил и многое сделал для нас, – это счастье. Причем он трудился изо дня в день только для того, чтобы мы ощущали себя, что мы не одни. В последние годы он был высохшим человеком, с одной рабочей рукой. Но все равно он был спиной, за которой мы все. Чуть что случится – у политиков возникал вопрос: "Как Солженицын на это отреагирует? " Потому что он чистый до конца остался. Это совесть нации. Сейчас ее не стало. Но есть его книги.

– Когда я готовился к встрече, случайно наткнулся на заметку одного желтого издания о том, что якобы артист Миронов пытался напоить Солженицына и под этим делом выпытать у писателя тайны. Как вы боретесь с подобными публикациями?

– Никак, честное слово. Я просто их не читаю.

– Но ведь обидно, что это читают другие...

– Когда-то я снимался с Джоном Малковичем в фильме "По этапу", мы заговорили с ним как раз на эту тему. И Джон мне сказал: "Женя, у меня много было грехов. Но одним я могу гордиться точно. Я никогда не ответил ни на одну статью". Поэтому и я никогда не отвечу на те глупости, которые иногда появляются в прессе. Кто меня знает, тому достаточно понять, что это ерунда, что этого не может быть. Потому что они меня уважают. А я, честно говоря, не дал повода усомниться в этом.