О православном прочтении произведений А.И. Солженицына

Православное прочтение произведений А.И.Солженицына по-настоящему только начинается. Через искусство высвечивается для нас опыт обретения Истины и стояния в Истине художника, который чувствовал себя "маленьким подмастерьем под небом Бога". "...Художнику дано лишь острее других ощутить гармонию мира, красоту и безобразие человеческого вклада в него – и остро передать это людям", – говорил А.И.Солженицын в Нобелевской лекции.

Православное осмысление творчества А.И.Солженицына – это не только глубокое понимание произведений значительнейшего писателя и мыслителя ХХ века, но и постижение истории России, судеб человеческих, голосом которых он стал, реальности замолчанной или оболганной, нашедшей подлинное бытие в его слове; это помощь всем в усилии раскаяния и роста души. А.И.Солженицын писал о "Лете Господнем" И.С.Шмелёва: "Тон – для русской литературы ХХ века уникальный: он соединяет опустошённую русскую душу этого века – с нашим тысячелетним духовным устоянием". То же можно сказать и о самом Солженицыне.

Православный подход к творчеству А.И.Солженицына заложен в трудах архиепископа Иоанна Сан-Францисского (Шаховского), протопресвитера Александра Шмемана, профессора, главного редактора "Вестника РХД" Н.А.Струве. Архиепископ Иоанн (Шаховской) утверждал после прочтения "Архипелага ГУЛага": "Русский реализм Солженицына может быть понят по-настоящему только друзьями правды последней". А"последняя Правда – выше борений и противопоставлений, выше диалектики. Она сияет и царствует". А.Шмеман в статьях 70-х годов прошлого века писал об особом духовном даре Солженицына, о явленном в произведениях писателя "чуде совести, правды и свободы" и предсказывал Солженицыну "трагическое по своему одиночеству место в современной русской литературе: место экзорциста русского сознания, освободителя его от всех идолов, пленявших и пленивших его".

Принципиально важны? для целостного – духовно-эстетического анализа произведений Солженицына размышления архиепископа Иоанна и о.А.Шмемана о пневматологическом измерении поэтики Солженицына, о даре различения духов – от Бога ли они.

Осмысление произведений писателя в русле христианской традиции находим в исследованиях М.М.Дунаева, Т.Лопухиной-Родзянко, П.Е.Спиваковского, С.В.Шешуновой, О.В.Гаркавенко и др. Наметились в современной гуманитарной науке и две опасные крайности. Одна – умаление духовной ценности произведений Солженицына критиками, рассматривающими их с квазихристианских позиций, транслирующих христианство либо через литературные источники (поздние произведения Льва Толстого), либо через собственные представления, далёкие от вероучительных источников. Другая – провозглашение каждого слова писателя словом пророка Божия. Споры, разумеется, возможны не только вокруг Солженицына, но и с самим А.И.Солженицыным. Такие споры велись и в церковных, и в литературных кругах. Тематика их широка: от значения старообрядчества в русской истории до уроков февраля 1917-го, не усвоенных современностью; от оценки личности императора Николая II до конкретных путей выхода России из обвала. Споры не прекращаются и сейчас. Важно, чтобы велись они не ради политической поляризации, не ради всех видов тщеславия, а ради глубинного понимания наследия писателя. "Зрячей любовью"назвал о.А.Шмеман любовь Солженицына к России. "Зрячая любовь" необходима и для проникновения в сущность мысли самого Александра Исаевича, в сущность его художественности.

В публицистике А.И.Солженицына – при всей её многопроблемности и сложности – читателю даётся путь от духовной разбросанности современного человека к духовной сосредоточенности. Статья "Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни" (1973) определила центральные понятия в публицистике писателя. И ещё "Жить не по лжи!" (1974): "Пусть ложь всё покрыла, пусть ложь всем владеет, но в самом малом упрёмся: пусть владеет не через меня".

"Это будет нелёгкий путь? – но самый лёгкий из возможных. Нелёгкий выбор для тела, – но единственный для души". Эти и другие статьи Солженицына, прочитанные в Самиздате, определили путь многих русских людей. Прочитавший их уже опубликованными в годы перестройки о.Иоанн (Привалов) вспоминает, как став священником и настоятелем сельского прихода в 21 год (такое в 1993 г. было возможно) и крестя "по первому требованию" всех, кто ничего не знает о Церкви и не стремится узнать, он вдруг был обожжён мыслью: "ведь отказаться от такого "крещения" – это и значит сегодня – жить не по лжи на том месте, где поставил тебя Господь! Эта ситуация требует не только раскаяния – публичного признания в неправедной жизни, но и глубокого покаяния, т.е. усилия по исправлению жизни, исправлению ситуации, конечно, без осуждения других <...> При нашем храме начинается оглашение, т.е. целостное и последовательное научение людей основам христианской веры и жизни".

Проблемы раскаяния и самоограничения тесно связаны в публицистике Солженицына с проблемами сбережения народа, ответственности человека перед обществом и перед Богом, свободы, прогресса технического и "онемения" личности, соблазна потребительства. Через всю публицистику, созданную и на родине, и в изгнании, проходит мысль: "Если бы от меня потребовали назвать кратко главную черту всего ХХ века, то и тут я не найду ничего точнее и содержательнее, чем "Люди – забыли – Бога"".

В книге "Россия в обвале" (1998) Солженицын даёт духовный анализ исторической, политической, нравственной сторон современной жизни. Только человек, говоря словами самого Александра Исаевича, "высокого мирочувствия" и "духовной укрепы от Православия" не побоится, не уклонится осознать страшное: "русский народ в целом потерпел в долготе ХХ века – историческое поражение, и духовное, и материальное". Но для Солженицына "осознать – не значит принять и покориться. Но значит: опомниться, пока ещё не истекли все сроки. Успеть найти направление выхода и напрячь силы к нему".

Сидящим в зале учителям будет, мне кажется, интересно прочитать статьи и выступления А.И.Солженицына 1990-х – 2000-х годов о современной школе, о преподавании "Основ православной культуры", о воспитании христианского мировоззрения не только на уроках литературы, но и при изучении цикла естественных наук, о том, что "культура не распахнётся нам вновь в её неискажённых глубинах, пока не возродится к тому нравственная почва".

Анализ духовного содержания художественных произведений А.И.Солженицына неотделим от эстетического их анализа. Если это единство нарушается, мы имеем дело, как это бывает у М.М.Дунаева и других исследователей, с менторской позицией интерпретатора по отношению к писателю: репликам персонажей противопоставляются евангельские цитаты, суждения святых отцов – персонажи, естественно, посрамлены, автору выставляется невысокая оценка. При этом точка зрения персонажа отождествляется с авторской, не учитывается процессуальность художественной мысли, природа романного слова, вся совокупность средств выражения авторского понимания борьбы добра и зла. Невнимание к эстетической природе текста обедняет и понимание его духовного смысла. Стремясь к постижению глубины произведения, мы должны совершенствовать свой метод его прочтения. Но и свой духовный уровень: нельзя понять "Архипелаг ГУЛаг", не отозвавшись на мысли автора о "последней ситуации человека в мире", не впитав опыта покаяния и веры.

Христианские мотивы покаяния, света и тьмы, памяти смертной, мученичества, христианской любви, прощения, пресечения зла проходят через всё творчество А.И.Солженицына. В рассказах, опубликованных в 60-е годы, и в произведениях, не подвергавшихся советской цензуре, они воплощены с разной степенью открытости, но всегда определяют тон и дух произведения, его поэтику.

Изучая особенности психологизма Солженицына, можно заметить (я понимаю всю рискованность сравнения), что он чем-то напоминает психологизм святоотеческой аскетической литературы. Писатель нередко сосредоточивается на психологических ситуациях, психологической динамике, связанных с законами духовной жизни. Солженицын – художник, он не даёт каких-либо рекомендаций, но ясное понимание цели человеческого бытия отражается и в его психологическом анализе. Отчётливо видно это в рассказе "Эго", в главах IV части "Архипелага ГУЛага" ("Душа и колючая проволока"), в "Красном Колесе" и других произведениях.

В "Красном Колесе" А.И.Солженицын блестяще анализирует, как проникают идеологические мифы в самые глубины психологии интеллигенции, как структурируют эту психологию. Художественными средствами он подводит читателя к пониманию решающей духовной подмены в теории и практике революционной "героической жертвы", в представлении о "высшей нравственности" "лучших людей русской революции" (миф этот не изжит и до сих пор). Нравственные идеалы любви к людям, служения, жертвы, сама лексика и пафос народничества обнаруживают связь с архетипом христианского сознания. Потому, наверное, так и захватывают они самых чистых и самоотверженных людей. Но из этой парадигмы выпадает её основа – искупительная жертва Христа. Без понимания её онтологической сущности всякая "аналогия" ведёт к гибельной подмене: к восприятию жизни только в земных горизонтах, к присвоению себе права высшего суда, к "хирургическим" методам устранения зла без понимания его метафизической природы.

"Красное Колесо" вызывает самые напряжённые споры: политические, историософские, эстетические. Но главный спор – между либерально-гуманистическим и христианским пониманием судьбы России в ХХ веке. Мощный духовный перевес Солженицына в этом споре недостаточно оценён нами до сих пор. Не учтены полно и представленные им исторические точки зрения, создающие полифонизм заблуждений, прорывов, вариантных путей, экспериментов, прозрений.

В 10-томной эпопее есть суждения, образы, концептуальные идеи (например, вина Николая II в революции), вызывающие возражения. Но можно, мне кажется, согласиться с утверждением современного исследователя (С.В.Шешуновой), что "Красное Колесо" – христоцентричное произведение. И не только потому, что в тексте даются описания церковных служб, икон, молитвенных состояний героев, что время церковного календаря постоянно "вмешивается" в хаотичное, лихорадочное время революции, но прежде всего из-за отмеченной ещё о.А.Шмеманом "триединой интуиции сотворённости, падшести, возрождённости", составляющей сущность авторской мысли о мире. "Красное Колесо" – не "поэма о разброде добродетелей", как считает швейцарский исследователь Ж.Нива, а трагически-горькое и ответственное осознание революции как духовного поражения народа.

Меняется наша жизнь – меняется и прочтение Солженицына. Старшие поколения прежде всего открывали для себя обжигавшую и формировавшую их политическую правду и только потом – метафизическую. Новые поколения, сосредоточенные на реконструкции исторической реальности, от неё идут – к христианской глубине произведений писателя и тоже втягиваются в напряжённый диалог о высших ценностях, который Солженицын ведёт и с историей, и со своей современностью. Важно помочь молодым читателям непредвзято, поверхностно войти в этот диалог. И тогда – если стоит перед человеком самый острый вопрос – о смерти – убедит его "Раковый корпус" в бесплодности атеистического мировоззрения, неспособного дать исчерпывающий ответ на этот вопрос. Если хаос жизни раздробил, измельчил все мысли – коснётся читателя "чувство чего-то единого, нам никогда не видимого, что тихо спускалось с гаснущего послезакатного неба, растворялось в воздухе, вливалось через окна, – та, незамечаемая в суете дня, глубокая серьёзность жизни, её нерастереблённый смысл. Наше касание к упускаемой загадке" (крохотка "В сумерки"). Даже младший школьник почувствует чудо и радость Божьего творения, прочитав крохотку "Утёнок".

Велика роль А.И.Солженицына в развитии русского языка. Не только в его расширении (Солженицын создал "Русский словарь языкового расширения"), но и в очистке языка от встроенной в слово лжи, в честном диагнозе: "русский язык от потрясений ХХ века – болезненно покорёжился, испытал коррозию, быстро оскудел, сузился потерею своих неповторимых красок и соков, своей гибкости и глубины". Солженицын – художник, новаторски, порой экспериментально восстанавливающий связь с великой языковой традицией.

"Слово – это постоянное дыхание писателя", – говорит А.И.Солженицын. Уловить это дыхание в лексике, в ритме, в звуковом движении фразы – значит начать путь к мыслительной и духовной глубине произведения. Так поступает Солженицын-читатель, обращаясь и к классикам, и к современникам в своей "Литературной коллекции". Таков должен быть и наш путь изучения языка самого Солженицына.

Православное прочтение произведений Солженицына не отменяет никаких форм и методов лингвистического, литературоведческого анализа. Оно может соединить и целенаправить их ради постижения художественной силы, с которой выразил великий писатель свой духовный опыт – опыт "одного из свидетелей и страдателей бесконечно жестокого века России".

Людмила Ефимовна Герасимова, кандидат филологических наук,

профессор Института филологии и журналистики СГУ

Доклад на пленарном заседании VI межрегиональных Пименовских чтений. 28 ноября 2008 г.