Из храма в троллейбус

Кончается вечерняя служба. Я выхожу из Свято-Троицкого собора, сажусь в троллейбус на Музейной площади – и переключаюсь на нашу повседневность. Однако воспринимаю ее немножко не так, как днем, до службы. До службы я в суете и в своеобразных "защитных очках" привычки. После службы на мне, как правило, нет этих защитных очков. При этом у меня обостряется чувство долга и чувство ответственности за ближнего.

Это хорошо. Плохо другое: необходимой уверенности в себе, в своей правоте, в своем, наконец, праве вмешаться в возникшую негативную ситуацию у меня нет. Не будет, стало быть, и твердости голоса, а без этой твердости мое вмешательство обречено на унизительный провал.

Поэтому я выбираю дезертирство. В троллейбус врывается компания крайне возбужденных отроков со вскрытыми банками пива. Я знаю, что они будут сейчас материться взахлеб, невзирая, разумеется, на окружающих. Я пересаживаюсь от них как можно дальше – благо, автобус полупустой. Всё равно слышно. Всем слышно, но все молчат. Молчит молодая женщина, рядом с которой – девочка лет шести.

Молчит женщина, годящаяся этим ребяткам в бабушки. Молчит мужчина интеллигентного вида, годящийся им в отцы. И я молчу.

Мы молчим почти всегда. Молчим именно потому, что не уверены в своем праве. Праве вмешаться. Праве потребовать. И это уже общественная катастрофа.

Моя остановка. Ну что я так расстроилась, в конце концов, кто сказал, что я одна должна за всех отвечать? Что вообще я могу?

На самом деле я могу – могла бы! – сделать довольно много. Я могла бы принципиально изменить ситуацию в этом троллейбусе. Напомнить всем присутствующим, что нормальные понятия о поведении в обществе – существуют, не забыты, не умерли. Дать той же бабушке знак, что она не одинока, не безразлична окружающим, что ее человеческое достоинство защищают. Встряхнуть молодую маму: нельзя, в конце концов, не заботиться о своем ребенке, о его душевной чистоте и защищенности. Наконец: кто сказал, что эти ребята с банками пива – они совсем уж безнадежные? Мы сами же их и губим, этих отравленных детей, губим своим трусливым молчанием. Я езжу в общественном транспорте изо дня в день. Я ни разу, понимаете, ни разу не видела, чтоб молодой человек уступил место женщине старше среднего возраста...

В свое время я сама писала о том, что прихожане в храмах часто бывают агрессивны, жестоки, в лучшем случае безразличны друг к другу. Но сегодня я – и не только я, наверное, вполне явственно вижу: люди в церкви относятся друг к другу иначе, чем в троллейбусе. Старику, женщине с маленьким ребенком – обязательно помогут. Для инвалида раздобудут отдельный стул. В прихожанах чувствуется желание быть близкими, добрыми, проявлять любовь, наконец, доверять друг другу. Люди устали от холодности, жестокости и грязи, в храме это очень хорошо заметно. Но служба, как было уже сказано, кончается. Начинается улица, затем транспорт. За эти два часа мы утратили к нему привычку, но не обрели решимости попытаться что-то изменить.

Неуверенность в себе, не позволяющая вмешаться... А не от маловерия ли она? Страх показаться нелепой, глупой, смешной, потерпеть публичное поражение, поношение – не от мелочной ли гордыни? Мы не чувствуем поддержки общества – увы, это так. Но те изменения, которые происходят с нами за время службы в храме, – они ведь не случайны и совсем не похожи на обычные перепады настроения.

Вмешиваясь в транспортные, уличные и прочие ситуации, мы можем применять элементарные уроки христианства, в том числе и один из главных: ненавидь грех, но не грешника, грешнику же – помоги. Есть ли у меня положительный опыт? Как ни странно, есть. Накануне Дня Победы я увидела в троллейбусе старика с орденскими планками – он стоял, неловко держась за поручень, а парень лет двадцати с почти неизменной вскрытой банкой пива сидел, не обращая на ветерана никакого внимания. Я размышляла секунды три, потом произнесла с максимально возможной мягкостью: "Молодой человек, конечно же, уступит вам место. Он просто вас не заметил...". Молодой человек уступил, и при том неумело извинился.